После этого сна образы змей еще несколько дней возвращались, преследуя меня. Когда сегодня, три с половиной года после того сновидения, я пишу эти строки, передо мной снова встает странный, призрачный, желтовато-зеленый свет — спокойное, бесстрастное, потустороннее сияние, лучащееся их бездонных змеиных глаз. В моей памяти сознание этих двух змей по-прежнему предстает абсолютно бесстрастным, абсолютно равнодушным и абсолютно чуждым этому миру. У них нет ни великой цели, которой нужно достигнуть, ни великой задачи, которую нужно решить: они просто ЕСТЬ. Эти глаза просто СУЩЕСТВУЮТ. Они излучают ТАКОВОСТЬ ВСЕГО СУЩЕГО, совершенное выражение того, как все ЕСТЬ. Их образ БЫТИЯ почти невозможно описать словами или любыми другими средствами. Будь я художником, я поставил бы перед собой высочайшую артистическую задачу — перенести из глубин памяти на холст эти изумительные сияющие глаза.
Поразмыслив несколько дней над способностями и качествами змеи, я задал себе вопрос: не символизируют ли они пробуждение в моем сознательном уме энергии кундалини? И еще я задал себе вопрос: быть может, они не только символизируют ее пробуждение, но и каким-то образом вызывают его? С тех пор этот вопрос постоянно занимает меня, и я до сих пор не получил на него ответа, который бы меня полностью удовлетворил. Я все больше склоняюсь к мысли, что ответом на оба вопроса будет «да». Поразмыслив несколько месяцев, я стал задаваться еще одним вопросом: Как мне защитить себя, если я, благодаря эксперименту с осознаваемыми сновидениями, сам того не желая, столкнулся с энергией кундалини и пробудил ее?
Сам я понимаю энергию кундалини как некую разновидность психической энергии, которая у человека таится в основании позвоночника. Индийские йогины и мудрецы, как древние, так и современные, сравнивают ее со свернувшейся кольцами змеей, которая в какой-то момент эволюции человека может и начать разворачиваться, поднимаясь вдоль позвоночника и проходя через ряд психических центров. Эти психические центры они называют чакрами, что означает круги или колеса. На какой-то стадии развития индуистских эзотерических учений восхождение змеи стало символом пробуждения психической энергии [28]. Соответственно, появление змеи в снах, видениях или глубоком медитативном трансе часто рассматривалось как предвестник того, что энергия кундалини действительно начинает пробуждаться в сознании человека. По мере того, как эта энергия поднимается вдоль позвоночника, человек, вероятно, будет ощущать все больше перемен в мышлении и видении мира. В числе полученных выгод будет обострение таких психических способностей, как восприятие и интуиция. В повседневной жизни это нередко обеспечивает повышенную способность ясно видеть сквозь окружающую нас сумятицу и неразбериху и различать подлинно важные моменты в любой ситуации.
Поначалу единственной и самой большой переменой, которую я заметил в себе вскоре после этого сна, была обострившаяся чувствительность к собственным впечатлениям и обострившаяся неспособность находиться в длительном контакте с отрицательными чувствами и энергиями других людей. Казалось, я стал меньше чем когда либо терпим к самым заурядным мелочам повседневной жизни. Мне все больше хотелось «скрыться от всего этого» и очень тщательно пересмотреть свои отношения с людьми. Я ощущал все более острое желание находиться в кругу только тех людей, чья энергия меня возвышала или, по крайней мере, не принижала.
Затем у меня стала развиваться «энергетическая осознаваемость», благодаря которой я стал видеть весь материальный мир как огромное скопление, океан энергий, которые вибрировали с разной частотой и двигались в разных направлениях. Я стал очень реально видеть, что все вокруг — живое, что в действительности нет такого понятия, как «неодушевленный предмет». Извечное деление на одушевленных существ и неодушевленные предметы перестало иметь для меня какое-либо значение в качестве точки отсчета. И прежде всего, я стал очень остро — по мнению некоторых даже излишне остро — осознавать эмоциональные сдвиги и настроения окружающих меня людей: и пациентов, и учеников, и совершенно посторонних людей, причем даже в таких многолюдных местах, как уличные перекрестки, супермаркеты и рестораны. Постепенно я перестал воспринимать людей, исходя из своего старого их ощущения. Каждый человек, которого я теперь встречал, становился для меня чем-то вроде живой, сверкающей, динамической экосистемы, чьи мысли, эмоции, слова, тембр голоса, дыхание и жесты отпечатывались в моем сознании гораздо глубже, чем когда-либо прежде. Временами я ощущал, как все эти впечатления буквально наводняют мой ум, так что мне пришлось освоить целый ряд новых для себя навыков общения с людьми и реакции на них. Я был вынужден работать быстрее и активнее, чтобы рассортировать все эти впечатления и более осознаваемо выбрать то, на что я хотел бы реагировать в окружающих меня людях.
Принеся с собой массу приятных волнений и внутренней свободы, эти перемены принесли также некоторую тревогу: не грозит ли мне участь элитарной личности или изгоя общества? Около года я бился над этим вопросом, прежде чем сумел создать для себя новое, надежное внутреннее равновесие. Обретя это новое равновесие, я постепенно снова стал чувствовать себя спокойно в присутствии отрицательных вибраций других людей. Я как-то научился, сохраняя новообретенную чуткость, не позволять темным энергиям или дурным помыслам окружающих опустошать себя. Я чувствовал себя так, будто учусь «душевной черствости» — ни о чем подобном я раньше даже понятия не имел. Моя новая способность была целиком внутренней — нечто вроде невидимого одеяла, энергетического поля, которое я мог мгновенно извлечь и набросить на любую неприятную ситуацию, изолируя ее отрицательные вибрации и тем самым оберегая свою обостренную чувствительность. В некоторых ситуациях, требующих общения с людьми, такое воображаемое одеяло черствости нередко оказывалось бесценным даром — прежде всего, в некоторых ситуациях, связанных с психотерапией, когда пациенты стремятся дать полный выход боли, гневу или депрессии. Именно в это время я научился на более глубоком уровне поощрять их к полному высвобождению таких эмоций, в то же время оберегая себя.
На этой стадии эксперимента я начал понимать, почему развитие осознаваемого сновидения способствует развитию интуиции. Чем выше интуиция, тем больше человек усматривает цель своей жизни в том, чтобы стать «провидцем», а не «мыслителем»[24]. Повышенная ясность восприятия равнозначна повышенной осознаваемости. Обрести осознаваемость — значит обрести ясность, полноту света или просветление. Размышляя об этой игре слов и сходных значениях этих понятий, я смог увидеть, почему все они, скорее всего, ведут к единой цели. Развитие осознаваемости в состоянии сна обеспечивает осознаваемость наяву, а может быть, и пробуждение энергии кундалини для некоторых людей, и возможность восхождения по духовному пути к личному просветлению для большинства остальных.
При этом необходимо помнить, что я рассматриваю эти вопросы в контексте эволюции, а не в контексте конечного достижения. Развитие осознаваемых сновидений не означает, что человек уже обрел просветление. Возможно, оно означает, что сновидец становится более просветленным. И еще нужно помнить, что критерии сравнения здесь — целиком внутренние.
Осознаваемо сновидящий становится более просветленным, чем его прежнее «я», но не обязательно более просветленным, чем кто-то другой. Такое «становление» — само по себе чудо, и это прекрасно выразила Уилла Кэтер, которую я здесь цитирую: «Там где есть большая любовь, всегда случаются чудеса. Чудеса зависят не столько от лиц или голосов, или невесть откуда пришедших к нам целительных сил, сколько от того, что наши чувства становятся тоньше, так что на миг глаза обретают способность видеть, а уши — слышать то, что всегда с нами» [10, с. 50]; (Курсив мой. — К. К.).
Для меня это стало одним из самых больших чудес эксперимента с осознаваемыми сновидениями: на собственном опыте я смог увидеть, как по мере проникновения в эту область сознания мои чувства становятся все тоньше. Благодаря осознаваемости мне стало легче понять, почему в любой миг вся истина целиком всегда присутствует прямо перед нами и только ждет, чтобы мы ее увидели. Исключительно омраченность нашего обычного восприятия мешает нам в едином и полном озарении увидеть всю истину целиком. Перед нами, людьми, стоит задача устранить эту застилающую наш взор привычную пелену, чтобы чувства стали яснее, чтобы глаза открылись и мы смогли увидеть мир, как в первый раз.
Древним грекам была явно знакома эта тайна очищения человеческого восприятия. В их языке для обозначения истины было слово aletheia. На самом деле aletheia — слово составное: «а» (не) + «letheia» (скрытость). Они считали, что обнаружить истину о чем бы то ни было — значит увидеть ее нескрытой, заглянуть за иллюзию внешних проявлений. Такой подход предполагает, что они знали: большая часть реальности скрыта от нашего сознания и человеку, чтобы достичь зрелости, необходимо, очистив и облагородив свое восприятие, вынести истину из укрытия на свет сознания.
