После того как Симэнь Цин избил Сюээ, он направился в покои Цзиньлянь и преподнес ей четыре ляна жемчужин в ободок, которым она прихватывала волосы. Гнев ее прошел, едва она убедилась, что ее поддерживает Симэнь. На радостях она стала еще больше угождать мужу, и любовь между ними крепла изо дня в день. Как-то она устроила угощение у себя во дворике, на которое пригласила кроме Симэня У Юэнян и Мэн Юйлоу. Однако довольно вдаваться в подробности.
* * *
Симэнь Цин собрал компанию из десяти друзей. Первым был Ин Боцзюэ, выходец из оскудевшего рода. Промотав наследство, он помогал кому делать нечего, примазывался к баричам и пристраивался прихлебателем в веселых домах, за что получил прозвище Побирушка. Вторым был Се Сида, сын тысяцкого в Цинхэ. Этот наследовал отцовский титул, но о карьере и думать не хотел. Еще в детстве он остался круглым сиротой, слыл ловким игроком в мяч и азартные игры и был заправским бездельником. Третьего звали У Дяньэнь. Состоял он уездным гадателем,[207] но потом его уволили, и он заделался поручителем за местных чиновников, бравших ссуды. Тут-то он и познакомился с Симэнь Цином. Четвертого звали Сунь Тяньхуа, по прозвищу Молчун. Ему было за пятьдесят, но он все еще вламывался в женские покои, передавал любовные записки и послания, зазывал к певичкам посетителей, чем и зарабатывал себе на жизнь. Пятым был Юнь Лишоу, брат помощника воеводы Юня. Шестой – Хуа Цзысюй, племянник дворцового смотрителя Хуа, седьмой – Чжу Жинянь, восьмой – Чан Шицзе и девятый – Бай Лайцян. Вместе с Симэнь Цином – десять человек. Коль скоро у Симэня водились деньги, они называли его старшим братом и каждый месяц по очереди устраивали пирушки.
Настал как-то черед Хуа Цзысюя, соседа Симэня. Угощали в доме придворного щедро – кушанья подавались на огромных блюдах и в чашах, вино лилось рекой. Собрались все друзья, кроме Симэня. Он оказался занят и ему оставили почетное место. После обеда прибыл, наконец, и он, в полном параде, сопровождаемый четырьмя слугами. Все повставали с мест и пошли ему навстречу. После приветствий его усадили. Занял свое место и хозяин пира.
Перед почетным местом, на котором восседал Симэнь, пела певица. Ей аккомпанировали на лютне и цитре две искусницы.
Не поддается описанию изящество этих прелестных служительниц Грушевого сада,[208] столь же пленительных, как одаренных.
Только поглядите:
Они в газовых платьях – белых, как снег. Гряды черных туч – восхитительны их прически. Алеют вишнями уста, нежнее персика и абрикоса ланиты. У каждой как ива гибкий стан, льют их сердца аромат орхидей. Дивное пение слух услаждает – то иволги, мнится, порхают в ветвях. Вот закружились в танце – то резвятся фениксы в цветах. Запели старинный напев – зазвучал он свободно, легко. Танцевали они, и месяц над теремом Циньским спустился пониже. Пели они, и над Чуским дворцом.[209] – остановили свой бег облака. Меняя голоса и ритм, играли, пели стройно, в лад. То яшмы легкий нежный звон вдруг замирал и шумные аккорды нарастали, то цитра – гуськом колки – начинала протяжную песню, и, четко выделяя каждый слог, такт отбивали кастаньеты[210]
После третьей чарки певицы умолкли, положили инструменты и, как ветки цветов, плавно покачиваясь, вышли вперед. Их расшитые пояса развевались на ветру. Когда они склонились в низком поклоне перед пирующими, Симэнь Цин кликнул слугу Дайаня, взял у него три конверта и наградил каждую двумя цянами[211] серебра. Певицы поблагодарили его и удалились.
– Как хорошо поют! Откуда такие девицы? – спросил Хуа Цзысюя Симэнь.
– До чего ж вы забывчивы, ваша милость! – тотчас же вставил Ин Боцзюэ, не дав хозяину и слова вымолвить. – Неужели не узнаете? На цитре играла У Иньэр – Серебряная из Крайней аллеи «кривых террас», нашего почтенного брата Хуа зазноба. Лютню перебирала Чжу Айай – Любимица, дочка Косматого Чжу, а на лютне играла Гуйцзе,[212] сестрица Ли Гуйцин, от мамаши Ли Третьей со Второй аллеи. Она же вашей супруге племянницей доводится,[213] а вы делаете вид, будто не знакомы.
– Шесть лет не видались, – засмеялся Симэнь, – вон какая выросла.
Подали вино. Расторопная Гуйцзе наполнила кубки, а потом нагнулась и шепнула несколько ласковых слов Симэню.
– А что поделывают твоя мамаша с сестрицей? – спросил он ее. – Почему не навестит дочь?
– Мамаше с прошлого года худо стало. Нога у нее отнялась. Без посторонней помощи ходить не может. А сестрицу Гуйцин гость с реки Хуай на полгода откупил. Так на постоялом дворе и живет. Даже дня на два, на три домой не отпускает. Кроме меня и дома никого нет. А я к знакомым господам хожу, когда петь позовут. Нелегко приходится. Я сама собиралась навестить тетушку, да все никак время не выкрою. А вы, ваша милость, тоже что-то давно к нам не заглядывали. Или дозволили бы тетушке навестить мамашу.
Покладистая, смышленая и бойкая на язык Ли Гуйцзе сразу приглянулась Симэнь Цину.
– Что ты скажешь, если я с близкими друзьями провожу тебя домой, а? – спросил он.
– Вы шутите, сударь, – отвечала Гуйцзе. – Видано ли, чтобы знатный да входил в дом ничтожного!
– Я не шучу. – Симэнь достал из рукава платок, зубочистку и коробку душистого чаю и протянул их Гуйцзе.
– А когда вы изволите прийти, сударь? – спросила она. – Я бы слугу загодя послала предупредить.
– Да как все разойдутся, так и пойдем.
Вскоре вино кончилось. Настала пора зажигать огни, а гостям расходиться. Симэнь попросил Ин Боцзюэ и Се Сида немного задержаться.
Сопровождая Гуйцзе, они верхами въехали в квартал кривых террас.
Да,
Бросаться ль на красивую игрушку? –Куда разумней в стороне держаться.Легко попасть в парчовую ловушку,Труднее из ловушки выбираться.Об этом и в песне поется:Да это же губительный притон,Ров на задворках сточный,Неприметный,Для отправления нужды секретной!..Острог, что на тычке сооружен.Покойницкая…В этой смрадной ямеЖивых не сыщешь,Мертвецы – рядами.Пещера тут – приют заблудших душ,Тут бойня – свалка провонявших туш;Тут жизни поношенье,Ограбленье,Где все встает пред Смертью на колени.Вот и слова, начертанные сажей:«Тут красоты и купля и продажа.Красотку сторговал – не забывай-ка,Что у красотки есть еще хозяйка.Плати и ей.Она любовь отмеритИ не продешевит,А в долг не верит!»
Симэнь Цин с друзьями сопроводил паланкин Гуйцзе до самых ворот, где их встретила Ли Гуйцин и ввела в залу. После взаимных приветствий пригласили хозяйку дома.
Немного погодя, опираясь на клюку, вышла старуха, волоком волоча ногу, и поклонилась гостям.
– Свет, свет! – воскликнула она. – Сам знатный зять пожаловал. Каким ветром занесло?
– Простите, матушка! – Симэнь улыбнулся. – Все дела, никак не мог выбраться.
– Как величать господ, что пожаловали с вами? – поинтересовалась старуха.
– Это мои лучшие друзья – брат Ин Второй и Се Цзычунь.[214] У брата Хуа собирались, встретили Гуйцзе, ну и проводить решили. Вина! – крикнул Симэнь. – Пропустим под музыку по чарочке.
Хозяйка усадила гостей на почетные места. Тем временем заваривали чай, убирали церемониальную гостиную и припасали закуски. Вскоре слуга накрыл стол, зажег фонари и свечи, расставил вино и деликатесы.
Переодетая Гуйцзе вышла из своей спальни и села сбоку.
Это было настоящее гнездо любовных утех, вертеп, где иволги порхают в цветах. Не обошлось и без Гуйцин. Сестры наливали золотые чарки, играли на лютнях, пели и угощали гостей вином.
О том же говорят и стихи:
Янтарный сок горит в лазурных кубках,Сверкают капли пурпуром жемчужным.За ширмой, в ароматных клубахДраконов и жар-птиц несут на ужин.Вовсю звучат свирель и барабан,Поют уста и гнется гибкий стан.Лови момент, пока имеешь силу!Речь – в шепот, а свеча померкла и оплыла.Да, без вина ты, как Лю Лин,[215] сойдешь в могилу.
Сестры спели куплеты, над столом порхали чарки – пир был в самом разгаре.
– Давно мне говорили, что Гуйцзе знает южные напевы,[216] – обернувшись к Гуйцин, заметил Симэнь Цин. – Как ты думаешь, можно ее попросить спеть ради этих господ?
– Не смеем вас беспокоить, барышня, – вставил Ин Боцзюэ, обращаясь к Гуйцзе, – но с удовольствием прочистим уши, чтобы насладиться дивным пением и выпить по чарочке.
Гуйцзе продолжала сидеть и только улыбалась.
Надобно сказать, что упрашивая Гуйцзе спеть, Симэнь имел намерение овладеть ею, и поднаторевшая хозяйка тотчас же раскусила, куда он клонит.
– Наша Гуйцзе с детства избалована и очень застенчива, – начала сидевшая рядом Гуйцин. – Перед гостями так сразу она петь не станет.
