Так пройдёт его первый день. Так же пройдут и следующие. Сначала, он ничего не поймёт. Старшие новички попробуют ему объяснить, рассказать, что происходит, как происходит, что нужно делать и чего не нужно делать, но скорее всего у них ничего не получится. Как объяснить, почему то, что ему открывается, есть не что-то чудовищное и кошмарное, отчего он внезапно проснётся и что сумеет отогнать от себя; как объяснить, почему это и есть жизнь, реальная жизнь, почему каждый день будет именно это, почему существует именно это и ничто другое, почему бесполезно верить, что существует что-то другое, делать вид, что веришь в другое, почему даже не стоит пытаться это скрыть или приукрасить, почему даже не стоит делать вид, что веришь во что-то, что было бы за этим, под этим, над этим? Есть это, и это всё. Есть ежедневные соревнования, есть Победы, есть поражения. Чтобы жить, надо сражаться. Выбора нет. Другой альтернативы нет. Невозможно закрыть глаза, невозможно отказаться. Не от кого ждать помощи, жалости, спасения. Невозможно даже надеяться, что время это уладит. Есть это, есть то, что он видел; порой, это будет менее страшно, чем то, что он видел, а порой, это будет ещё страшнее, чем то, что он видел. Но куда бы он ни обратил свой взор, он увидит это и ничто другое, и только это будет настоящим и истинным.
И всё же даже самые старые Атлеты, даже впавшие в детство ветераны, которые корчат из себя клоунов на дорожке между двумя состязаниями и которых веселящаяся толпа забрасывает гнилыми огрызками, даже они продолжают верить, что есть что-то другое, что небо может быть голубым, суп вкусным, Закон мягким, верят, что заслуга будет вознаграждена, верят, что победа им улыбнётся и что она будет прекрасна.
Быстрее! Выше! Сильнее! Медленно, на протяжении месяцев Карантина, гордый олимпийский девиз впечатывается в умы новобранцев. Немногие пытаются покончить собой, очень немногие по-настоящему сходят с ума. Некоторые всё время воют, но большинство упрямо молчит.
XXXI
Мои первые чтения, о которых я помню, относятся к этому времени. Лёжа на животе на кровати, я пожирал книги, которые мой кузен Анри давал мне читать.
Одной из этих книг был роман с продолжениями. Думаю, он назывался «Кругосветное путешествие маленького парижанина» (это название существует, но есть и много других, очень на него похожих: «Путешествие по Франции маленького парижанина», «Кругосветное путешествие в пятнадцать лет», «Путешествие по Франции двух детей» и т. д.). Это была не одна из больших красных книг Жюля Верна в коллекционном издании Эцеля, а толстый том, объединяющий множество брошюр, каждая с иллюстрированной обложкой. На одной из таких обложек был изображён подросток лет пятнадцати, который шёл по очень узкой тропинке, выбитой посреди высокой скалы, нависающей над бездонной пропастью. Эта классическая картинка приключенческого романа (и вестерна) стала для меня настолько привычной, что я всегда считал, что видел похожие картинки в книгах, прочитанных намного позже, таких как «Замок в Карпатах» или «Матиас Шандорф» — где, совсем недавно, тщетно пытался их отыскать.
Вторая книга была «Микаэль, цирковая собака». По крайней мере, один эпизод из неё врезался в мою память, тот, где четыре лошади вот-вот разорвут атлета на части; на самом деле лошади тянут не его конечности, а четыре стальных троса, связанных буквой х и скрытых под одеждой атлета: он улыбается под этой мнимой пыткой, а директор цирка требует, чтобы он демонстрировал признаки самых ужасных страданий.
Третья книга была «Двадцать лет спустя», впечатление от которой моя память чрезмерно преувеличивает, возможно, потому, что это единственная из трёх книг, которую я с тех пор перечитывал и которую мне случается перечитывать даже сейчас: мне кажется, будто я знал эту книгу наизусть и запомнил столько подробностей, что перечитывать означало проверять, остались ли они на прежнем месте: позолоченные углы стола Мазарини, письмо Портоса, пролежавшее пятнадцать лет в кармане камзола д’Артаньяна, монастырский шпинат Арамиса, футляр с инструментами Гримо, благодаря которому обнаруживается, что бочки наполнены не пивом, а порохом, кусочек бумаги для благовонных курений, который д’Артаньян вложил в ухо лошади, крепкая рука Портоса (размером, насколько я помню, с баранье ребро), которая превращает каминные щипцы в штопор, книга с картинками, которую рассматривает юный Людовик XIV в тот момент, когда д’Артаньян приходит за ним, чтобы вывезти его из Парижа, Планше, скрывающийся у хозяйки д’Артаньяна и говорящий по-фламандски, чтобы сойти за её брата, крестьянин, везущий брёвна и на безукоризненном французском указывающий д’Артаньяну направление замка де Ла Фер, неумолимая ненависть Мордаунта, который просит Кромвеля предоставить ему право заменить палача, выкраденного мушкетёрами, и сотня других эпизодов, целые пласты истории или простые обороты речи, которые, кажется, не только были всегда мне знакомы, но и чуть ли не служили историей: неисчерпаемый кладезь припоминания, повторения, уверенности: слова были на своём месте, книги рассказывали истории; можно было им следовать; можно было перечитывать, и, перечитывая, обретать возвеличенное уверенностью в их обретении изначально полученное впечатление: это удовольствие никогда не иссякало: я читаю мало, но перечитываю постоянно, я читаю Флобера и Жюля Верна, Русселя и Кафку, Лейриса и Кено; я перечитываю книги, которые люблю, и люблю книги, которые перечитываю, и всякий раз с одинаковым наслаждением, будь то двадцать страниц, три главы или целая книга: с наслаждением соучастия, с наслаждением сговора, и даже больше: с наслаждением наконец-то обретённого родства.
В этих трёх книгах было нечто поразительное, а именно, все три были неполными и подразумевали другие книги, отсутствующие и неуловимые: приключения «маленького парижанина» были не окончены (не хватало второго тома), у «цирковой собаки» Микаэля был брат по имени Джерри, герой островных приключений, о котором я ничего не знал, а у моего кузена Анри не было ни «Трёх мушкетёров», ни «Виконта де Бражелона», представлявшихся мне библиографическими редкостями, бесценными книгами, об ознакомлении с которыми когда-нибудь я мог только мечтать (относительно «Трёх мушкетёров» эта мечта довольно скоро сбылась, что же касается «Виконта де Бражелона», то она не могла осуществиться ещё на протяжении несколько лет: помню, что брал его в городской библиотеке и был изрядно удивлён, когда увидел в книжном магазине первые карманные издания, сначала в серии Марабу, а затем в серии Карманная Книга).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
