почти все в дальнейшее развитие группы предприятий. Этот простой подход позволил им создать один из богатейших концернов в Австралии, но они не почили на лаврах. Австралия в то время была развивающейся страной, страной быстро растущих возможностей. Джеймс и Элис хотели быть причастными к этому росту; мало того, они желали его возглавить. И если их личные отношения были союзом двух сердец, их деловое партнерство объединило два амбициозных и дальновидных ума.
Рассказывая Элис о письмах, отправленных с утра, Джеймс признался, что отдал окончательное распоряжение о покупке английской компании, хоть и не знал наверняка, сможет ли осуществить свой план, связанный с этим предприятием.
— А если все получится, ты раскроешь свою личность? — спросила Элис.
Джеймс усмехнулся.
— Не думаю. Мы уехали из Англии не просто так; на то была веская причина. Отец мог причинить нам немало вреда, если бы смог нас найти, поэтому Джеймсу Каугиллу пришлось исчезнуть с лица Земли. Взяв твою фамилию, я рисковал, но имя Джеймса Фишера ничего бы не сказало ищейкам. Мой замысел сработал, и нас никто не тронул. Возвращать себе фамилию слишком хлопотно, да и нравится мне быть мистером Фишером. Фамилия мне подходит, и название фирмы хорошо звучит. «Фишер-Спрингз». Почти как музыка для моих ушей.
— Я рада, что ты не хочешь менять фамилию на Каугилл, — отвечала Элис. — Во-первых, нечего путать детей. Они уже привыкли быть Фишерами, и смена фамилии расстроит Сола, Цисси, Эллен и так далее.
Джеймс согласно кивал, но встрепенулся, услышав ее последние слова.
— Что значит «и так далее»? — спросил он.
— А как еще сказать, ведь мы не знаем, кто это будет — мальчик или девочка, — широко улыбнувшись, ответила Элис.
* * *
На следующий день после того, как Ральф Френч получил очередное письмо от Джеймса, состоялась еще одна встреча совета директоров «Хэйг, Акройд и Каугилл». Майкл отступать не собирался. Он сообщил партнерам, что пора принять решение касательно Кларенса Баркера. Повторил, что считает его сеятелем раздора, и предупредил, что амбиции Баркера безграничны. Наконец Майкл предъявил ультиматум: он не может работать вместе с Баркером — и предложил партнерам сделать выбор. Или те встают на его сторону и увольняют Баркера, или, как он предостерегал ранее, он уволится в знак протеста. Альберт ответил, что не собирается увольнять Баркера, несмотря на все ультиматумы Майкла. С огромной неохотой Филип Акройд встал на сторону Альберта.
Майкл поднялся и ощутил, как на него навалилась огромная усталость.
— Что ж, джентльмены, — холодным, официальным тоном объявил он, — вы не оставляете мне выбора. Завтра утром я подам в отставку.
До того момента ни Филип, ни Альберт не верили, что Майкл угрожал всерьез. Еще долго после того, как он покинул зал совещаний, они сидели в потрясенной тишине. Майкл же оказался верен своему слову, и наутро в контору на Мэнор-роу пришло письмо с заявлением об уходе.
* * *
Всего через четыре дня после увольнения Майкла Хэйга ближайшее окружение Каугиллов и Акройдов перенесло еще один тяжелый удар. Сумрачным февральским утром Эллен Акройд проснулась от громкого стука в дверь спальни. Вбежала экономка и попросила ее скорее пройти с ней на кухню. Эллен взглянула на постель: половина Филипа была пуста. Его одежда по-прежнему висела там, где он оставил ее накануне вечером. Эллен встала, торопливо надела домашние туфли и халат и, потянувшись к крючку на двери, заметила, что халата Филипа на месте нет.
Она спустилась вниз, прошла по коридору, оглядываясь по сторонам и направляясь в глубину дома. В гостиных было пусто и темно. Вслед за экономкой она прошла на кухню, где на коленях на полу стояла служанка; с залитым слезами лицом она отчаянно пыталась реанимировать Филипа. Эллен парализовало от шока, и крик ужаса и горя застрял у нее в горле.
Ранним утром по пути на кухню за чашкой чая Филипа Акройда настиг сердечный приступ. Вероятнее всего, он умер еще до того, как его безжизненное тело упало на белый мраморный пол.
* * *
На похоронах в соборе Святой Марии яблоку было негде упасть. Текстильщики по всей стране уважали Филипа Акройда за деловое чутье и неукоснительную этику. Этот человек создал империю и заслуживал восхищения. Его многочисленные друзья оплакивали уход этого открытого, радушного человека, а редкие враги не находили в себе сил радоваться.
Ближайшим родственникам похороны и последовавший за ними прием казались чем-то нереальным. Ханна, глубоко потрясенная смертью отца, сидела в одном углу гостиной дома в Уэпоннесс-Парк с Альбертом; Майкл и Конни заняли противоположный угол. Они обменялись парой слов, но тон разговора был неестественным и формальным. Эллен и остальные члены семьи неловко перемещались между двумя углами комнаты.
Через два дня после похорон Филипа Эллен с дочерьми собрались для оглашения завещания. Оказалось, даже после смерти Филип не утратил своей способности изумлять окружающих: завещание, которое сухим официальным тоном зачитал адвокат, спровоцировало настоящую бурю.
Адвокат приступил.
— «Моей любимой супруге Эллен Акройд настоящим завещаю дом в Уэпоннесс-Парк и ежегодное содержание в размере двадцати пяти тысяч фунтов до скончания дней, а также все, что останется от моего состояния после исполнения других пунктов завещания. Каждой из дочерей — Ханне, Сюзанне и Флоренс — завещаю единовременную выплату в размере двухсот тысяч фунтов. Каждому из внуков — сто тысяч фунтов, которые следует внести в трастовый фонд… — Тут адвокат оглядел присутствующих, сделал паузу и продолжил читать, акцентируя следующие слова: — …за исключением Джеймса Филипа и Марка Альберта Каугиллов».
Далее последовали упоминания домашних слуг, которым Филип завещал небольшие суммы. Прежде чем продолжить, адвокат поправил на носу очки, в которых оправа удерживала лишь половину линз.
— «Наконец, моим внукам Джеймсу Филипу Каугиллу и Марку Альберту Каугиллу завещаю по пятьсот тысяч фунтов каждому и свою долю акций в группе предприятий „Хэйг, Акройд и Каугилл“, которую следует поделить поровну. До достижения Марком Альбертом совершеннолетия его активы будут храниться в трастовом фонде. Попечителем фонда назначается Джеймс Филип Каугилл».
Эти новости настигли Альберта в момент наибольшей уязвимости. Лишившись обоих деловых партнеров за одну неделю, он оказался в положении, когда двое его сыновей при любом голосовании совета директоров, сложив свои голоса, могли большинством одержать верх в принятии любого решения. Но сильнее всего пугало Альберта то, что, пока доля Сонни находилась в трастовом фонде, вся политика фирмы и даже его собственное членство в совете директоров целиком зависели от диктата его сына Джеймса. После того как поиски Джеймса не увенчались успехом, гнев, заставивший Альберта отвергнуть старшего сына, пробудился снова и тихо зрел в его сердце. С того судьбоносного дня они с Джеймсом не разговаривали; Альберт не имел понятия,
