— Да что это такое с вами сегодня... Есть! Работаю.
— Командир! — включился Щербак. — Командир, они на связи. Запрашивают условия.
— А какие условия? — ворчливо возразил Кучеров. — Обычные условия. Пара?
— Пара, командир.
— Лады... — Кучеров переключил радиостанцию. — Какой там у них позывной?
Щербак хихикнул и весело доложил:
— «Околоточный».
— Че-его?
— «Околоточный». Позывной такой.
— Тьфу ты...
— Во, опять вызывают. Вроде нервничают.
Кучеров щелкнул переключателем, и в наушники ворвалось утомленно-сердитое:
— ...чный»! Почему, молчите? Вас наблюдаю на пеленге тридцать восемь, прошу связь!
— Слышу, «Околоточный», слышу, я — Девять полста третий.
— Добрый вечер, ребята. Условия?
— Не вечер — скоро утро доброе. Принимаю четырнадцать.
— Сколько?!
— Четырнадцать. Под завязочку.
— Ну, мужики, вы здоровы аппетитом! На гастриты не жалуетесь?
— Надо, «Околоточный». Нам еще работать и работать. Не корысти ради, но токмо волею — и так далее. Дадите?
— Для хороших людей ничего не жалко. Сколько дозаправок?
— Не понял.
— Я спрашиваю, сколько имеете ночных заправок?
Кучеров переглянулся с Савченко: «Видал?»
— Все будет в порядке, фирма гарантирует. Нам еще одно важное дело сделать предстоит — так что все будет правильно.
— Ладно-ладно... Начинаем сближение?
— Поехали. Кстати, «Околоточный», это что за позывной у вас такой?
— Не нравится?
— Не то чтоб не нравится, но... антиобщественный какой-то.
Наушники вздохнули и скучно пояснили:
— Полста третий, позывные придумывает машинка-эвээмка. Чтоб никто не догадался. Она умная — вот нам и подсуропила. Надоело отвечать.
— Ясно, не обижайтесь.
— Чего там. Мы не обижаемся. Просто все спрашивают — подустали мы... Внимание, даю прожектор.
В ночи полыхнул слепящий сноп голубовато-белого ледяного света. Один из танкеров шел уже рядом. То, что было вечером, было пустяком по сравнению с предстоящим. Ночная дозаправка! Но и это будет сделано...
Кучеров подбирает газы и устанавливает режим. Рядом идет, прорезая ночь вспышками огней, мутно-белый в ночи корабль. В нем сидят такие же ребята, как и они тут. А внизу бескрайний океан. Интересно, снизу их кто-нибудь видит? Ночь, ночь вокруг...
— Экипаж, приступаем к ночной дозаправке. Всем предельное внимание. Помощник?
— К дозаправке готов.
— Корма?
— КОУ готов.
— ВСР?
— Есть.
— Опе?..
— Готов оператор, готов.
— И?..
— Штурман готов.
— Ну, тогда начнем. «Околоточный»! К приемке топлива готов.
— Принято. Ну, тогда благословясь?
— Не веруем.
— Правильно... Начинаю сближение!..
...КДП мутно светящейся круглой башней, очень похожей на башню маяка — только много шире, осадистей и несколько ниже, — высился в плывущем ночном тумане; почти бесшумная работа многих людей, сама атмосфера тут были насыщены ожиданием, как электричеством перед грозой. Вне стеклянных стен пункта царила почти полная тишина; на самом пункте работали по-настоящему сейчас лишь планшетисты, отмечающие на полупрозрачной зеленой переборке, расчерченной светящейся сеткой с рассыпанным по ней замысловатым набором символов и чисел, движение ярко светящегося крестика самолета. Вот крестик, послушный тонким пальцам планшетиста, опять передвинулся в новый сектор — согласно команде, поступившей от операторов поста управления. Теперь он был не одинок в пугающе пустом просторе сетки — теперь он оказался рядом с двумя такими же крестиками. Тишина — только тихонько пощелкивают спрятанные под панелями реле и монотонно негромко гудят кондиционеры.
Руководитель полетов, вглядевшись в планшет, секунду раздумывал, потом пододвинул к себе рабочий журнал и принялся что-то быстро писать, предварительно аккуратно пометив плановую таблицу.
Инспектор вышел на галерею-балкон, кольцом опоясывающую башню КДП поверху и словно повисшую в пустоте ночи.
Всюду, всюду было темно и сыро; прямо под ногами в смутных, приглушенных пятнах света мягко и замедленно покачивались клубы тумана.
Генерал поежился от влажного холода, доставая сигареты, и щелкнул, вернее, чиркнул колесиком зажигалки — странной, похожей на цилиндрик. Длинный, но какой-то хилый, робкий, с копотью, желтый язычок пламени на секунду высветил искрящийся каплями влаги воздух.
Рядом возник чей-то силуэт; генерал посторонился, пропуская человека, шагнувшего мимо него в дверь КДП. То был полковник Царев; он прошел в помещение, словно не видя генерала — тот отвернулся к перилам галереи.
Тишина. Тишина кругом такая, что слышно, как потрескивает табак в сигарете. Вот где-то рядом вкрадчиво шлепнула капля, вот еще одна...
Генерал опять чиркнул зажигалкой — желтый язычок вновь засветился в мутном ореоле влажного воздуха. Погас. Чирк — загорелся. Щелк — погас. Это самодельная зажигалка — из латунной гильзы патрона. Старая, неудобная, к тому же пачкает металлом пальцы, да еще и подтекает вдобавок — карман вечно припахивает бензином. Чирк — зажегся...
Он вслушивался в ночь, вглядывался в мутные волны тумана, в которых плыло, покачиваясь, отражение сигнальных огней — белых и красных — башни КДП, и видел там, далеко, в плывущей мгле, своих друзей, живых и мертвых, и вспомнил все, потому что никогда ничего не забывал — даже то, что, возможно, и хотел бы забыть — и такое было; и, вспомнив, словно увидел яростные, упрямые глаза этого полковника — Царева? Ну да, Царева; он вспомнил самого себя — как стоял в штабной землянке...
Он стоял в штабной землянке и изумленно-недоверчиво смотрел на начальника штаба, который говорил сумрачно и устало и оттого монотонно, почти без интонаций:
— ...и мы долбим этот сучий мост два дня и угробили на нем пять, полных пять экипажей...
Командир полка при слове «пять» оглушительно ухнул, сморщившись, как от зубной боли, и шумно завозился за дощатым столом, покрытым картой, как скатертью, со стуком отпихнув огромную, здесь дико неуместную фаянсовую чайную чашку, всю в каких-то идиотских розовых цветочках и с полустершейся надписью по кругу (поговаривали, что это не то какой-то подарок, не то память о ком-то); начштаба выждал пару секунд и продолжил все так же монотонно:
— А завтра-послезавтра угробим еще больше — да, впрочем, оно и не нужно будет. А сегодня — во как нужно... — И он тоскливо поглядел, задрав голову, на маленькое треугольное оконце под углом свода землянки — там, в оконце, тускло светилась серая, муторная хлябь.
— У тебя лучший штурман полка! — почему-то зло, глядя мимо всех и не вставая, простуженным голосом сказал малорослый, плотный, с роскошными черными усами командир полка майор Ионычев. — И у вас обоих слепой налет — будь здоров! И ночью, и днем. Та я бы сам пошел бы, но не могу: загроблю шестой — ох, мать твою, шестой! — экипаж... — Он знобко передернул плечами и озлобленно закончил: — А вообще срам, паскудство — кого-то посылать, а самому тут сидеть! — И он, опрокинув с грохотом лавку, вылез из-за стола, сгреб в кулак папиросы и вышел, бухнув дверью.
