Миронов обвел свой прокурорский кабинет взглядом, встал с кресла, подошел к окну и посмотрел со второго этажа на Лермонтовский переулок. Ничего не увидев из-за пышной зелени акаций, заслонявших окно, он вздохнул и прислонился лбом к стеклу. Он вспомнил, как совсем недавно жил полнокровно и яростно, как расследовал до конца не доведенное дело об убийстве Сергея Васильева, вспомнил московский загул и Стефана Искру.
В дверь кабинета постучали.
— Войдите, — уныло согласился со стуком Миронов.
В кабинет вошел старший следователь прокуратуры по особо тяжким преступлениям Катаев.
— Что там у тебя? — уже взяв себя в руки, начальственно спросил Миронов.
— Нужно перевести из сочинского СИЗО в наше Карлушу, он мне нужен.
— Карлушу? — удивился Миронов. — Он же убийца, я его опознал в сочинской КПЗ, он под склерозника косил, а тут я… — Миронов осекся. — Зачем он тебе?
— Он мой осведомитель, — сообщил Катаев. — Хочу его в камеру к Рыжему посадить, может, что и узнает новое о хищениях в порту.
— Боюсь, это будет не так легко сделать, — озабоченно произнес Миронов и, достав из кармана портсигар с выдавленным на нем профилем Анны Ахматовой, закурил свои любимые сигареты «Наша марка».
— Они просят обмен. Мы им Алиева, того, что задержали в парке с опиумом, а они нам Карлушу.
— Так в чем же дело?
— Вот. — Катаев протянул ему заполненный бланк об этапировании подследственного Алиева в Сочи. — Ваша виза на эту бартерную сделку нужна.
Миронов расписался на бланке и поинтересовался:
— Что ты думаешь об этом выкапывателе девушек из могил?
— Этим ребята Самсонова занимаются, — скептически ответил Катаев. — На мой взгляд, все дело в эстетике, в психическом заболевании и в гипертрофированном чувстве справедливости. Я думаю, что занимается этим человек, имеющий какое-то отношение к творчеству.
— Интересно, — вяло произнес Миронов. — На такое действительно только Вагнер и отважится, надо все-таки съездить на место преступления, они еще там?
— Да, — кивнул головой Катаев и вышел из кабинета.
Миронов снова подошел к окну, прислонился лбом к стеклу и, вновь улыбаясь самому себе, лицемерно подумал: «Как все-таки скучно быть начальником…»
Не высказав своей идеи об установлении автомобильной звуковой сигнализации возле свежих захоронений Самсонову, Слава Савоев не смог о ней умолчать в присутствии Игоря Баркалова.
— Представляешь, как гуданет в двенадцать ночи среди могил, и, можешь не сомневаться, сразу двух зайцев убьем.
— Зайцев? — флегматично поинтересовался Игорь.
— Да, двух! — восторженно подтвердил Савоев, не обращая внимания на флегматичную отстраненность Игоря от его рационализаторского предложения.
— А почему не лисиц, чернобурок, например? — продолжал поддерживать разговор Игорь, думая о чем-то своем, не связанном с системой сигнализации на кладбище.
— Лисиц? — скептически переспросил Савоев, с подозрением глядя на задумавшегося Игоря.
— В смысле? — наконец-то очнулся Игорь и с некоторой оторопью взглянул на Савоева. — Какие лисицы, Слава, что ты ко мне прицепился? — накинулся он на оперуполномоченного. — О деле надо думать, а не о воротниках для своих любовниц.
— Вот именно, о деле! — вспыхнул возмутившийся Слава и, остановив направляющегося к оперативной машине Степу, сообщил ему, кивая в сторону Игоря Баркалова: — Одна чернобурка на уме у парня.
— Что? — не понял Степа, с недоумением глядя на Савоева.
— Чернобурка, — объяснил ему Слава и, заметив подъехавшую «Волгу» Миронова, сообщил: — Прокурор приехал, одним словом…
Увидев выходящего из черной «Волги» Миронова, Самсонов оглядел свой костюм и подумал: «Интеллигенция нагрянула».
Не обращая внимания на прокурора, он подозвал к себе Степу, Игоря и Славу, оглядел их и задал нетрадиционный вопрос:
— Как вы думаете, Миронов в этом деле не может быть замешанным?
Сыщики переглянулись между собой и чуть не хором ответили:
— Может.
— О чем это вы? — вежливо спросил Миронов, подходя к Самсонову. Ермаков крутился возле криминалистов-экспертов и не подошел вместе с ним.
— О судьбе, — вяло и слегка грустно ответил Самсонов, указывая на место, где недавно лежало тело Светы Баландиной, уже увезенное в ставший для него привычным морг. — Есть что-то в этих выкапываниях вызывающее, какая-то театральная подоплека и крик души, эдакий поэтический вызов…
Миронов, продолжая стоять в позе идиота, с силой захлопнул портсигар и прищемил себе палец, что в какой-то мере повлияло на выражение его лица. Оно стало более осмысленным.
— А девчонка красавица была! — заметил Ермаков.
На следующий день после обнаружения похороненного и вновь извлеченного из земли для публичной демонстрации тела Светы Баландиной город взорвался восторженным негодованием: «Это же надо, такое уникальное и живописное злодейство, и это же надо, именно в нашем городе. Ну и Таганрог!».
В этот же день Роберт и Арам Рогонян спешно покинули город и уже через несколько часов были в непосредственной близости от города Анапы, дав себе слово никогда и ни при каких обстоятельствах не приближаться к городу Таганрогу ближе трехсот километров до той поры, пока эту бешеную падлу-могильщика не повяжут менты.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Я сижу в тюрьме. Меня приговорили к пяти годам лишения свободы за убийство Сергея Васильева и служащего сочинской гостиницы. Это же надо так придумать, будто я случайно сбил Васильева своим мотоциклом, которого у меня никогда не было, а он, падая с моста, зацепился за какой-то прут и оторвал себе голову, а служащий гостиницы просто столкнулся со мной на бегу, упал и умер. Великолепный по своей сути кульбит закона в мою пользу. Если я кого-то убиваю, то в этом столько смысла и добра, какие закону и не снились. Я улыбаюсь. Во мне столько улыбчивой нежности к происходящему и столько трепетного любопытства, что я смотрю на все вокруг с радостью. Какие строгие люди в форме. Они ведут меня по коридорам, то и дело открывая и закрывая решетчатые двери, и делают это с такой сосредоточенной суровостью, что я едва сдерживаю смех. Теперь я Буслаев Василий Яковлевич, ну и подобрал мне имечко Иван Селиверстович, оно мне нравится. Есть в нем что-то разбойничье, тюремное и обаятельное. В моих руках матрас, подушка, одеяло, скатанные и какие-то залоснившиеся. Разве можно приговаривать человека к лишению свободы и при этом не иметь возможности давать ему нормальную пищу и чистые постельные принадлежности? Впрочем, все это чепуха. Ага. Вот и моя камера, ну и дела, забита под самый потолок, ужасная вонь, здесь человек восемьдесят несчастного быдла. До свидания, контролеры, я на месте, можете затарахтеть за моей спиной ключами, закрывающими двери, это романтично. Здравствуйте, господа заключенные, можете со мной познакомиться, мне пока еще интересно…
Начальник оперчасти армавирской тюрьмы майор Васнецов зашел в кабинет спецчасти и с равнодушным интересом стал просматривать уголовные дела прибывшего в тюрьму этапа. Настроение у майора было хорошее. Только что благодаря оперативной разработке своей службы он задержал на вахте молодого прапорщика Магомедова, пытавшегося пронести одному заключенному двести граммов анаши и два порнографических журнала. Васнецов сразу же, в своем кабинете, снял с Магомедова показания и возбудил уголовное дело, расколол его, как говорят на Кубани, до самого седла. И лишь потом, увидев, что Магомедов дошел, сделал его своим негласным сотрудником — осведомителем в среде контролеров. Магомедов истово и преданно взглянул на Васнецова и, ударив себя в грудь кулаком, произнес: «Ради тебя на все пойду, начальник». Васнецов вернул ему половину анаши, оставив другую половину и оба журнала для оперативных нужд. Магомедов теперь стал его человеком, и подставлять его нельзя. В общем, у Васнецова было хорошее настроение…
Раскрыв папку с уголовным делом, перечеркнутым синей полосой, которая означала, что осужденный может подвергнуться насилию со стороны других заключенных, он презрительно поморщился. Некий Основоколодцев Семен Леонидович был осужден на четыре года лишения свободы за педофильство. «Скромный и милый бухгалтер», — усмехнулся Васнецов, вычитав в деле профессию Основоколодцева. Просмотрев дело, Васнецов обратил внимание на одну деталь: все четырнадцать малолетних потерпевших в общем-то шли на контакт добровольно и приходили к Основоколодцеву сами и по нескольку раз. «Страна подрастающих педерастов, — безо всякой горечи подумал опер и отложил дело в сторону, решив: — До того как пройдет наряд, в какую колонию отправить, сделаю из него информатора, он сам мне на грудь кинется с этой просьбой». Он пометил в сопроводительной карточке для контролеров: «В 42-ю камеру». Это была его камера, там находилось семь человек, и все уже с разными интервалами бросались к нему на грудь с просьбой о вступлении в самую могучую и древнюю партию стукачей. Следующее дело принадлежало некоему Буслаеву Василию Яковлевичу. Васнецов лениво и быстро его просмотрел: «Пять лет лишения свободы, статья 109, причинение смерти по неосторожности». «Какой рассеянный, — съязвил про себя Васнецов. — Сначала одного уронил до смерти, а через десять дней второй об его чемодан споткнулся». Васнецов даже в рутинном ознакомлении с делами новоприбывших, а они прибывали и убывали по два раза в день, находил себе повод для веселья. «Ага, по профессии кладовщик, место проживания и прописка — Улан-Удэ, отдыхал в Сочи, понятно». Но что-то настораживало Васнецова, что-то в этом деле было не совсем чисто. Внимательно просмотрев дело, майор на двенадцатой странице в уголке заметил небрежный, как бы машинально поставленный значок «?». «Ясно», — мгновенно захлопнул дело Васнецов и положил его на место, написав в сопроводительной карточке: «В общую камеру». Васнецов был профессионалом и сразу же забыл о фамилии Буслаев и значке «?», которым в математике обозначают бесконечность.
