там надолго. Но за маму я была спокойна. Она была под надзором: сыта, относительно ухожена и в безопасности.
Ее немаленькая пенсия шла пансионату. Звонила я ей еженедельно, платила за дополнительный уход, даже говорила с ней иногда, пока однажды какая-то медсестра или нянечка не крикнула грубо мне в трубку: «Что вы звоните? Она совсем дурочка, ничего не понимает». И бросила трубку. Я долго не могла прийти в себя. Но как врач понимала, что все правильно.
Мама доживала в хороших, в отличие от тысяч других стариков, условиях. Хотя и без дочери рядом. Родных у нас не было.
Конечно, маму я больше не увидела.
Я застряла без подтвержденной визы в Америке, без которой выезд из страны невозможен. Вернее, въезд потом обратно, после выезда. Ждала ее продления долго.
А у нас там уже был дом, и муж сам не умел жить без женского ухода, был избалован пятью женами.
Короче, знаю, что я плохая дочь, но мучилась из-за этого и до сих пор испытываю чувство вины перед матерью.
Глава 8
Перед отъездом в Америку Я закрыла наш Центр, уволилась из бюджетной организации Минздрава России. Мы с мужем (№ 4) готовились к отъезду. Мы волновались только за нашу дачу в Подмосковье, которую переделывали и достраивали, купив маленький домик с небольшим участком у сестры маршала Тухачевского. Она и другие сестры со своими детьми разделили судьбу брата и были высланы из Москвы. И после многолетнего лагеря для родственников врагов народа еще прожили уйму лет на поселении. 16 лет в неволе. Когда им разрешили вернуться, они получили большое внимание от журналистов и прохладное поощрение от властей. В частности, этой сестре дали участок земли в Подмосковье в рамках ведомственного дачного кооператива. Ее друг по каторге построил на этом участке земли маленький домик. Но пожить им там не пришлось.
Нам посчастливилось купить этот домик с участком. Я некоторое время общалась с этой интеллигентной во всех отношениях дамой.
Помню ее негромкий, деликатный стиль общения, большую приветливость и гостеприимность, гордость (она не принимала подачки от властей и даже подарки). Ее благородная осанка и весь ее внешний вид меня потрясли. После всего пережитого и сломанной жизни Мария Николаевна всегда была тщательно одета, даже находясь у себя дома и не ожидая посетителей, причесана, в чулках и туфельках. И даже в комбинации (как-то заметила у нее из-под юбки краешек). Так ходили тогда «в люди», а дома ходили в халатах и тапочках. Она вызывала у меня оторопь своим внешним благородством. Мы с ней подружились, и она сказала мне, что не держит зла ни на кого, рассказывала о лагере. Дети сестер или умерли в лагере, или вернулись больными, одна сестра ослепла. Судьба ужасная! Она делилась воспоминаниями о своей большой семье.
Отец-помещик был женат на крестьянке, но детей они воспитывали в традициях дворянства. В доме для детей (их было девять) проводились ежедневные занятия музыкой, их приучали читать, обсуждали прочитанное; устраивались еженедельные концерты. Мама была невероятно добра к дворовым людям, всем помогала и кормила. И, видно, поэтому во время погромов помещичьих усадеб только их усадьбу и дом в округе и области никогда не грабили и не разрушали.
Эта женщина, одна из выживших сестер и братьев советского маршала Тухачевского (многие члены семьи были расстреляны), пережившая столько горя и бед, была по-прежнему добра к людям. Удивительно, как воспитание в детстве формирует личность и облик. Кажется, советская система воспитания и образования создала иной типаж человека.
Мы обожали эту свою дачу, многое делали своими руками. Помню, что я потрогала каждую доску вагонки для обшивки дома, когда перетаскивала из кучи, сгруженной грузовиком на землю. В этом доме была вся наша жизнь и интересы. Рядом с дачным поселком находилась деревня, довольно зажиточная, даже с водопроводом. Но дачный поселок считался элитным и вызывал у деревенских зависть и нелюбовь.
К примеру, рядом была дача артиста Евгения Леонова, чью популярность трудно было переоценить. Его обожали взрослые и дети. Реплики его героев жили в народе. Но дачу его грабили ежегодно! Причем не просто забирали что-нибудь, а еще ломали и крушили всё в доме, даже мебель. Как-то я поймала мальчишек около дома Леонова и спросила, зачем этот вандализм. Вы же любите его! И ваша деревня вовсе не бедная и не несчастная, рядом с Москвой. Дети ответили: «А просто так, пусть, чтоб знал!»
К нашим дачам примыкал садово-товарищеский кооператив, где были участочки по шесть соток и скромные маленькие домики, сильно отличавшиеся от дачных домов, часто принадлежавших знаменитым и, следовательно, богатым людям, обычно обласканным властью.
Соседним домиком владела супружеская пара железнодорожников. Скромные труженики — я никогда не видела их праздно отдыхающими: всегда согнутые, на карачках обрабатывающие землю, сажающие, поливающие, собирающие урожай.
Однажды их ограбили. Негодяи-грабители не просто отобрали лучшее из вещей и посуды, но и нагадили в кастрюли, закрыв их крышками, и на кровать, накрыв кучу полотенцем (туалет был на участке. Обычный для России — выгребной). Женщина, жившая в этом домике, страшно заболела от оскорбления и осквернения их маленького, созданного их трудом райка.
Больше я их никогда не видела там!
Точно такая же история произошла на даче у моей подруги, совсем в другой части Подмосковья и по другой ветке железной дороги.
Помню ее рыдания и чувства. Страшно, что происходят не просто кражи. Бог с ними — взяли, что нужно, и ушли. Нет, надо сокрушить, нагадить, сломать, испортить… У меня нет, и у тебя пусть не будет! Таких историй знаю много. Приходят с топором, а не только с мешком для чужого барахла.
Не обвиняйте меня в ненависти к родине — я долго была патриоткой!
Наш любимый дом тоже погиб смертью храбрых от рук добрых соседей.
Перед нашим отъездом в Америку (временным тогда) мой муж, будучи избранным председателем дачного кооператива, вместе с членами правления осуществлял проект газопровода к участкам,
