Здесь я снова ненадолго прерву чудесного биолога, чтобы рассказать забавный случай. Вернее его расскажет своими словами известная актриса Раиса Ланская, поделившаяся этой историей с журналом «Город женщин»: «Мне приходилось выходить на сцену сразу же после того, как с нее буквально убегала Ахеджакова. И я сама придумала себе примету, что должна непременно до нее дотронуться перед выходом на сцену. А спустя какое-то время стала действительно верить, что это необходимо… Театральная примета – страшная сила». Вот вам прекрасный случай проявления самой примитивной животности в человеке…
А вот еще один. На одном из туристических форумов папа рассказал такую историю о своей маленькой дочке. Ей очень понравился отель в Египте, где они провели две хороших недели. Там были веселые аниматоры, которые собирали детей в кучу и уводили их табуном от родителей поиграть. Там было море с рыбками. И вообще… С тех пор дочка часто спрашивает родителей: «Когда мы еще поедем в отель?» А когда папа предложил поехать в другую страну, дочка подняла жуткий скандал: «Не-ет! Хочу в отель!..»
Никакие слова и доводы о том, что «нельзя все время в одно и то же место ездить – надоест, Египет мы уже видели и лучше посмотреть еще какую-нибудь страну», не действовали. Хотя в другой стране могло оказаться не хуже. А возможно, и лучше – в Таиланде, скажем, ребенка привели бы в восторженный ужас крокодилы, ему понравились бы слоники и попугаи, огромные бабочки и настоящие кокосовые пальмы… Но девочка не соглашалась с доводами разума.
Таковы дети. Таковы старики. Таковы дикари. И животные. Они не любят искать от добра добра. Сегодня выжил, поел – и отличненько. Завтра повторим. Лишь бы не было войны… Простые люди – как зверьки.
Когда я в 1997 году работал в журнале «Столица», пол-Москвы на ушах стояло – граждане истово боролись с безвредным, но непривычным: они грудью встали против памятника Петру I работы Церетели. Сергей Мостовщиков – тогдашний главный редактор «Столицы» – тоже присоединился к этому общественному возмущению: журнал выпустил наклейки, которые каждый уважающий себя москвич должен был лепить куда попало – в знак протеста против «уродующего облик города памятника». Наклейки же, надо полагать, наш город здорово украшали…
Почему люди протестовали? Почему им казалось, что памятник «уродует» город? Да все та же животность таким образом из них вылезала: непривычное – значит тревожащее, почти опасное. Никогда раньше не было тут памятника, мы уже привыкли – и вдруг!.. Как эту неясную беспокоящую тревогу объяснить словами, если головой понимаешь, что памятник никому никакой опасности не несет? А только один способ и остается – сказать, что он некрасив. И искренне поверить в это!
Точно так же москвичи протестовали против памятника на Болотной площади работы Шемякина… Точно так же парижане протестовали против Эйфелевой башни, называя ее уродливой… Точно так же местные жители «зарубили» наиприкольнейший, лучший по замыслу памятник Булгакову в виде огромного примуса на Патриарших прудах. (Здесь помимо слов об уродстве в ход пошли идеологически нагруженные аргументы о дьявольщине и антихристианизме.)
Но стоит только вырасти поколению, которое сызмальства видело «уродливый» памятник, как любая попытка снести его встретит такое же ожесточенное сопротивление: привыкли потому что. Животные…
…Но пора уже, наконец, дать закончить свой рассказ господину Лоренцу: «Все эти явления тесно связаны одно с другим, потому что имеют общий корень в одном и том же механизме поведения, целесообразность которого для сохранения вида совершенно несомненна. Для существа, лишенного понимания причинных взаимосвязей, должно быть в высшей степени полезно придерживаться той линии поведения, которая уже – единожды или повторно – оказывалась безопасной и ведущей к цели. Если неизвестно, какие именно детали общей последовательности действий существенны для успеха и безопасности, то лучше всего с рабской точностью повторять ее целиком.
Принцип “как бы чего не вышло” совершенно ясно выражается в уже упомянутых суевериях: забыв произнести заклинание, люди испытывают страх. Даже когда человек знает о чисто случайном возникновении какой-либо привычки и прекрасно понимает, что ее нарушение не представляет ровно никакой опасности – как в примере с моими автомобильными маршрутами, возбуждение, бесспорно связанное со страхом, вынуждает все-таки придерживаться ее, и мало-помалу отшлифованное таким образом поведение превращается в “любимую” привычку.
До сих пор, как мы видим, у животных и у человека все обстоит совершенно одинаково. Но когда человек уже не сам приобретает привычку, а получает ее от своих родителей, от своей культуры, – здесь начинает звучать новая и важная нота. Во-первых, теперь он уже не знает, какие причины привели к появлению данных правил; благочестивый еврей или мусульманин испытывают отвращение к свинине, не имея понятия, что его законодатель ввел на нее суровый запрет из-за опасности трихинеллеза. А во-вторых, удаленность во времени и обаяние мифа придают фигуре Отца-Законодателя такое величие, что все его предписания кажутся божественными, а их нарушение превращается в грех».
Марина Борисова, сотрудник кафедры экстремальной психологии психфака МГУ, говорит о том же, но немного другими словами: «В экстремальных обстоятельствах у людей актуализируется страх смерти, в обычной жизни почти не присутствующий. В человеке просыпается внутренний ребенок, который просит чуда».
Крестьянскому менталитету – недалеко ушедшему от примитивно-дикарского – ритуальность и суеверность присущи особо. Дело в том, что достаток, а порой и само выживание крестьянина целиком зависят от погоды. А погода – непредсказуема. Живя в условиях непредсказуемой системы, от которой зависит жизнь, человек изо всех сил пытается уловить хоть какие-то закономерности для спасения. И поневоле вместе с полезными приметами (ласточки летают низко – к дождю) в его голову наносит столько всякого мусора… Причем, что любопытно, чем рискованнее земледелие, чем хуже жизнь, тем набожнее народец. Просто потому, что в критических условиях в человеке быстрее просыпается ребенок (дикарь, животное, инстинкты). Вы не замечали, что люди рисковых профессий страшно суеверны?..
Кто из нас, идя в магазин, обращается к богу за помощью? Кто, собираясь купить квартиру, идет к попу, а не к риэлтору? Кто, желая вылечить или вставить зуб, идет не к стоматологу, а к колдуну? Кто, желая приобрети автомобиль, направляется к гадалке или астрологу, а не в автосалон?.. Если жизнь нормально налажена, бог и прочая потусторонность не нужны. А вот когда медицина бессильна и таблетки уже не помогают, в человеке просыпается паникующее животное, и он начинает совершать иррациональные глупости. Утопающий хватается за соломинку, давно известно.
Современное западное общество – это общество развитых технологий, в котором для комфортной жизни не нужны подвиги или немыслимые сверхусилия. И поэтому человек разумный имеет шанс прожить жизнь, ни разу не столкнувшись с серьезным кризисом, ни разу не превратившись в беспомощного, перепуганного ребенка. Однако попробуйте сказать об этом верующим…
Ну хорошо, а как же из зернышка животной ритуальности произрастают боги? Эволюционно.
Почему медведь гневается и колотит подвешенную на веревке колоду, стукнувшую его? Он бьет ее, отталкивает, полосует когтями… Тяжкая колода отлетает и вновь маятником летит обратно, ударяя медведя, который злится еще больше, ревет и снова лупит качающееся бревно. Он что, не понимает, что колода не живая? Нет, он об этом просто не задумывается.
Почему мама, стараясь успокоить ребенка, ударившегося о табуретку, утешает плачущего словами «Ну, мы сейчас накажем эту табуретку!» – и притворно шлепает ее? Да потому что и медведь, и ребенок (в силу неразвитости недалеко еще ушедший по интеллекту от зверька внутри себя) чисто по-животному «одушевляют» природу. Точно так же дикарь, познающий мир, одушевляет мир. Это происходит из-за того, что живое существо познает мир «через себя», единственный инструмент познания и одновременно точка отсчета, начало системы всех координат для живого существа – оно само. И поскольку теплокровное существо наделено желаниями, стремлениями и психикой, непроизвольно тем же самым наделяется окружающий мир. Мир отображается в психике. И обретает ее черты. Это и есть его, мира, одушевление – наполнение желаниями, стремлениями и субъектами этих желаний – ду?хами. Постепенно размазанные по природе ду?хи конденсируются в языческих богов, которые позже, словно капельки ртути, сбегаются в одну большую каплю единобожия…
Есть и еще один момент в объяснении природы бога. Когда-то бог выполнял ту же роль, какую выполняет буква «икс» в математике. Он – символ неизвестного. Вот до какой-то степени нам все ясно, а дальше – бог его знает… Для диковатых людей бог был квазипонятным объяснителем тех явлений, которые люди сами объяснить не могли.
