Серые облака, подумав, стали мягким туманом и сползали на мокрую землю, в дремоте обещая тихий, короткий и ласковый день, без ветра и холода. Витька подумал, стемнеет рано и это на сегодняшний день его единственная забота. Успеть в сад, пока есть пара часов тихого зимнего света. Пока внутри Витьки такой же покой, а то — уйдет ведь. Но перед тем, как исчезнуть, может, позволит перенести себя в кадры. Так, чтоб невидимое, в них слышно было сонное море, вон мурлычет, как серая Марфа…
17. НОРД-ОСТ
Тихий день плавно утек ручейками в щели ночных теней. Прошел быстро, почти незаметно, забирая свои секунды, минуты: несколько светлых часов, меньше сумрачных часов и оставил рядом с наступающей ночью совсем черные остатки, когда в голове еще день, а вокруг его уже нет.
Витька тоже был тих, радовался, что светлого времени не хватило на суету, просто бродил по саду, ловил размытые туманом голые ветви, старую кору на влажных стволах, серую фигуру Ларисы с лопатой и садовыми ножницами. Молчали вдвоем, он не говорил вежливого, потому что видел — женщине этого не нужно. Отдыхал, без напряжения, слушая, как шепотно журчит мимо виска светлое туманное время.
Так же молча ужинали, Лариса ела наугад, уткнувшись в затрепанную книгу, шарила рукой по столу и рассмеялась, благодарно кивнув, когда Витька придвинул тарелку с хлебом. Иногда читала что-то вслух, для него, но, скорее, для удовольствия услышать свой голос, питающий звуком написанные в книге слова. Фразы повисали под желтой лампочкой, покачивались, как дымок сигареты с экзотическим ароматом, которым хотелось дышать. И не хотелось сюжета, событий, — только выхваченных фраз, что хороши сами по себе, букетом цветов из мест, где никогда не был.
Кошка Марфа сидела рядом с линялой подушкой, свернув под серой грудкой лапы и мурлыкала заведенным мотором, без остановок, смотрела в черное стекло. На голос хозяйки дергала ухом.
После Витька медленно бродил в спальне, совершая вокруг камеры привычные действия — достать батарейки, поставить заряжаться (для этого на корточках сидел у стены, откинув подол вязаной салфетки с зеркала, рукой нащупывал розетку, где подсказала хозяйка), протереть объектив, вытряхнуть из чехла приблудившиеся крошки и песчинки. Снова смотрел снимки, на которых рыбы и Наташа в огромной волне. Хотел спросить у хозяйки о рыбах, но решил — потом, пусть день закончится так, как хочется ему, а не людям, что его прожили.
И, накинув куртку, вышел на крыльцо покурить. Черный вечер был тающе нежен и хотелось обнять его, как женщину. Если бы не тихая кисея, в которую упал, пошел бы, наверное, к морю, походить по шлепкам маленьких волночек, удивляясь, что — зима. Но казалось — громкий чрезмерно для прогулки, даже кашлянуть старался вполголоса.
Лариса тоже курила, опираясь на деревянные перила, и виден был красный огонек сигареты, иногда, если в телевизоре менялся кадр и свет из окна поярче, — край щеки и небольшой нос. Видно, была в молодости красива. Глаза, днем разглядел, лисьи — суженные и чуть приподнятые к внешним краям. Хорошая линия широких скул. Обветренные губы, неяркие, шея с четкими поперечинами, но такие бывают и у юных совсем девочек. А вот на лбу — морщины и между бровей черточка. Но возраст был, скорее, в глазах и в небрежности полуседых волос. И, одновременно, именно эта наспех собранная коса и глаза, притягивали, не отпускали. И морщины потому, казалось, имеют право быть.
Дотягивая окурок, вспомнил, как снимал ее на фоне кухонного окна ее. Думал разве, что не с вязанием или миской гороха на коленях, а с книгой. И снова удивился тому, как рядом с ней спокойно.
Пыхнул и зашипел брошенный в старое ведро окурок.
— Завтра пойдемте в степь? Пойдете со мной?
— Пойдем, — согласилась Лариса, — если погода будет.
— Вон вечер какой, — сказал и подумал о Наташином «если такой вечерок, так назавтра обязательно гадость»
— Вечер не утро, — засмеялась Лариса и добавила, — если компьтер нужен, так у меня есть. Интернета нет, это к Якову Иванычу на поклон, но диск записать или посмотреть фото можно.
— Да не, у меня еще места много, спасибо.
И, помолчав еще немного, с охотой дыша, глядя отдыхающими от света глазами во влажную туманную темноту, попрощался и ушел спать.
Спальня с пуховой периной и до круглоты забеленными углами казалась огромной кошкой Марфой, и весь дом был, как мягкая кошка. Где-то там, он знал, в подушечках лап, спрятаны когти. И от этого место жизни Ларисы и ее книг, ее сад и ее старое корыто с дождевой водой, ее огромный, полегший на крышу абрикос, — были защищенными и потому еще более уютными.
Улегшись, раскинув ноги, распластав руки, он важно готовился ко сну, предвкушал его, жмурясь. Уплывая, увидел закрытыми глазами над домом и садом прозрачный купол тонкого тумана, по которому звезды царапали лучами, извлекая неслышимый звук, тонкий, как сами царапины. И уснул, радуясь, что защищен.
А проснулся, разбуженный сном, в котором купол звенел и обрушивался на дом осколками загустевшего от холода тумана, отсекал ветви абрикоса, вонзал острия в кричащую подмерзлую землю и колотился сверкающими кусками в стенки старого корыта, взрезая их так, что текла на рваный асфальт, чернея, вода.
— Виктор, не спите? — приоткрытая дверь темнела щелью и оттуда, сбегая по руке, еле видной, треск, грохот, звон… Нет, это из окна, прямо через стекла, по голым веткам деревьев…
— Что? — крикнул он, откидывая одеяло, зашарил по стулу, таща к себе джинсы.
— Да ничего страшного пока. Сорвало жесть с навеса, надо бы выйти, а то стекла побьет. На веранде.
— Да, да, конечно, щас…
— Нет уж, оденьтесь как следует, — и, удаляясь, кинула по коридору слова, загремевшие галькой, — норд-ост пришел.
Витька знал, что такое норд-ост и, сев на мягкий край перины, стал натягивать носки. Ухмыльнулся вчерашнему нежному вечеру. Надел все, что нащупал на стуле; втянув живот, заправил свитер под ремень джинсов. Схватил с крючка куртку и пошел в узкий коридорчик к своим сапогам.
Грохот бился, изнемогая в тесноте, идти пришлось наощупь, света не было. У входной двери топталась Лариса с короткой свечой в руке, в туго подпоясанном ватнике и штанах мешком. Увидев в руках Витьки нейлоновую куртку, кивнула, подождала, пока застегнется и сунула еще одну — большую и старую.
— Вот хорошо. Перчатки там, в кармане.
Витька послушно их достал. И не потому что, боялся простуды, а знал, зимний норд-ост не даст ничего сделать, если выскочишь к нему просто так. Сделает сам, в секунду, так, что завоешь щенком, заскулишь и побежишь искать место, где нет его. А он — везде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
