Напротив зеркала на кушетке возлежала могучего телосложения рыжеволосая женщина, облаченная (что сразу бросалось в глаза) в один только украшенный страусовыми перьями ветхий пеньюар. Ее поза напоминала каменные скульптуры, венчающие средневековые склепы, однако руки женщины вместо какого-нибудь религиозного символа сжимали полупустую бутылку джина. По-своему женственный храп ее звучал громко и ритмично.
– О Господи,– вымолвил Этельберт, – опять… Порхнув к кушетке, он извлек бутылку из крепкой
хватки живой скульптуры и легонько похлопал последнюю по щекам.
– Гонория, дорогая Гонория,– воззвал он, – проснись, умоляю.
Рыжеволосая леди поежилась и пробормотала что-то нехорошее.
– Это – Гонория, – сообщил Этельберт, оглянувшись на Адриана. – Гонория Лузстрайф. Исполняет ведущую роль юноши.
– Юноши?
– Ну да, – ответил Этельберт. – Великолепная актриса. Адриан опустился на стул, пристально глядя на Этельберта.
– Объясните, пожалуйста. Выиграете роль любимой женысултана, а она,– он указал на Гонорию, выставившую напоказ внушительный бюст жемчужного цвета, – онаисполняет ведущую роль юноши?
– Разумеется, – подтвердил Этельберт. – Глупенький, так заведено в пантомимах.
– О, – отозвался Адриан. – Только мне это показалось странным.
– Скоро перестанешь удивляться, – заверил его Этельберт. – Это всего лишь вопрос привычки.
Подойдя к столику, на котором стояли таз и кувшин с водой, он намочил большое полотенце и стал приводить в чувство Гонорию.
– Бр-рысь. Оштавь покое, – пробурчала она. Этельберт Клип выжал полотенце над лицом Гонории
и повернулся к Адриану.
– Такая чуднаядевочка, – сообщил он. – Вот только, как бы это сказать, склонна прибегать к стимуляторам.
– Вижу, – заметил Адриан. – Совсем как Рози.
Гонория с трудом приняла сидячее положение и устремила на них мутный взгляд. При этом пеньюар ее сдвинулся настолько, что Адриан смущенно отвел глаза.
– Так-то, – сказал Этельберт. – Теперь тебе получше?
– Нет, – ответила Гонория скорбным контральто, чем-то напоминающим наиболее низкие ноты тубы Этельберта Клипа. – Мне плохо… очень плохо.
– Что ж, – философически произнес Этельберт, – джин на пустой желудок – не самая лучшая замена завтрака.
– Я никомуне нужна, – мрачно возвестила Гонория, и, к великому испугу и замешательству Адриана, из глаз ее покатились по щекам, падая на пышный бюст, огромные слезы.
– Очень даженужна, любовь моя, – заверил Этельберт. – Все тебя просто обожают.
– Неправда, – всхлипывала Гонория. – Они завидуют мне, моему мастерству.
Этельберт вздохнул и воздел очи к небесам.
– Адриан, – сказал он. – Будь другом, пройди к служебному входу, принеси Гонории чашку чаю. Ей станет полегче.
– Ничто, – высокопарно возгласила Гонория, прижимая в драматическом жесте одну руку ко лбу, другую к груди, – ничто, одна лишь смертьспособна принести мне облегчение.
При этом ее пеньюар совсем сполз с плеч, и Адриан поспешил удалиться, пока пухлое тело Гонории не обнажилось совершенно. У служебного входа в застекленной будке, в окружении множества ключей сидел гномик с роскошными бакенбардами, у которого Адриану удалось выпросить большую кружку чая.
Вернувшись в гримерную Этельберта, он с удивлением обнаружил, что от хмельного уныния Гонории не осталось и следа. Она каталась по кушетке, заливаясь смехом, явно вызванным какой-то шуткой Этельберта.
– О Господи, – вымолвила Гонория, садясь и вытирая слезы, – ты просто несносен,Этельберт, честное слово.
– Долой тоску, – отозвался он, вручая ей кружку.
Гонория сделала глоток и смерила Адриана оценивающим взором, потом завернулась поплотнее в пеньюар и приняла величественную позу.
– Кто это? – спросила она.
– Адриан, – сообщил Этельберт. – Он будет участвовать в спектакле вместе со своим слоном.
– Разрази меня гром! – рявкнула Гонория так, что Адриан невольно вздрогнул. – Только слона нам еще не хватало. Уже половина моих лучших реплик заглушается дурацким звоном цимбал, которые зачем-то понадобились этому Клеттеркапу. Оркестр нарочноиграет не в лад, чтобы испортить мои лучшие сольные номера, а теперь по сцене еще будет топать слон, украшая ее горами навоза.
– Ничего подобного, – заверил ее Этельберт, – это очень чистоплотноеживотное.
– Между прочим, – сказал Адриан, до которого начало доходить, как следует укрощать капризную натуру Гонории, – когда мистер Клеттеркап нанимал меня, он заявил, будто у него такая выдающаяся исполнительница ведущей роли юноши, что только самый лучший… э… самый лучший…
– Реквизит, – подсказал Этельберт.
– Вот именно, самый лучший реквизит может соответствовать ее таланту.
Гонория округлила глаза.
– Правда? Он так сказал? – спросила она.
– Ну да. – Адриан чуть порозовел.
– Успех, – вздохнула Гонория. – Наконец-то признание. Разумеется, вы можете приводить своего слона, дружище.
Она грациозно кивнула Адриану.
– Спасибо, – отозвался он.
– И я обещаю содействовать тому, чтобы он достойно смотрелся на сцене, – сказала Гонория.
– Большое спасибо, – повторил Адриан, спрашивая себя, способна ли вообще даже такая темпераментная особа, как Гонория, при всем желании оттеснить Рози на задний план.
– Ну ладно, пошли, – вступил Этельберт. – Пора нам потолковать со стариной Клеттеркапом и выяснить, какая роль отводится тебе и Рози.
Остаток дня был, мягко выражаясь, утомительным. Как постановщик мистер Клеттеркап явно крайне смутно представлял себе, что годится и что не годится для сцены, и чем больше он шумел, и бесновался, и рвал на себе волосы, тем все только хуже запутывалось. В гареме султана началась потасовка, когда выяснилось, что по замыслу Клеттеркапа половине невольниц надлежало стоять за решетчатой конструкцией восточного типа, где они были бы скрыты от зрителей. Люди, выходящие направо, сталкивались с людьми, входящими справа, и под конец все до того сбились с толку, что исполнительница ведущей роли девушки (хрупкое создание с пушистой шевелюрой, хотя и не состоящее в родстве с мистером Клеттеркапом, но запросто обращавшееся с ним) то и дело впадала в истерику и принималась по ошибке петь арии исполнительницы ведущей роли юноши. Естественно, Гонория отвечала на это роскошными припадками, и в конце концов на сцене началось такое, что Клеттеркап был вынужден разрешить всем на десять минут удалиться в гримерные, чтобы привести себя в порядок.
