Пока же обмен, о котором столько говорили, все не происходил, а кампания готова была возобновиться, и у меня уже не оставалось никакой надежды. Это было единственное, на что я мог рассчитывать, а моя рубаха уже превратилась в лохмотья, и я уже забыл, что такое вино или пиво. Рассчитывать на чье-то сострадание было бесполезно, так как в положении, в котором мы находились, каждый думал только о себе, но зато все желали мне лучшего, правда только на словах.
В таком жалком состоянии, в котором я находился, трудно было сохранять свободолюбивый дух, и я уже не раз задумывался о том, чтобы рассказать господину де Монталю все, предпочитая погибнуть сразу, чем тянуть с этим еще и еще. Тем не менее я решил потерпеть еще несколько дней, и столь долгожданный обмен вдруг состоялся, но меня он оставил в замешательстве. Маршал де Грансе назвал имена офицеров своего полка, попавших в плен, не поставив туда того имени, которым я назвался, так как реальный человек, носивший это имя, находился в полку. Таким образом, все ушли на обмен, а я остался один.
Мой организм не выдержал, и я свалился, сраженный лихорадкой, которая длилась не меньше двух месяцев. Меня отправили в госпиталь, и у меня уже не оставалось никакой надежды, как на одного офицера из Пикардии, которого я посчитал порядочным человеком и которому я открылся. Я попросил его о двух вещах: во-первых, передать письмо, которое я написал господину кардиналу, в котором я рассказывал о случившемся со мной, во-вторых, переслать мне мою полугодовую ренту, которую я попросил его получить от моего имени. Для этого я передал ему подписанный бланк, чтобы мой почерк узнал тот, кто обычно выдавал мне деньги. Но, вместо того чтобы оказать мне эту услугу, он своровал мои деньги и не передал никакого письма господину кардиналу. Я три месяца ждал ответа от Его Преосвященства, ждал новостей и стал уже сходить с ума. Наконец, когда я понял, что меня обманули, мое отчаяние было столь велико, что я готов был, если бы не боялся гнева Божьего, покончить с собой.
Я был настолько болен, что ко мне пригласили священника. Я подумал, что это должен быть честный человек, и рассказал ему о своих проблемах, то есть о вымышленном имени, которым я назвался, что лишило меня возможной помощи, на которую можно было бы рассчитывать. Об остальном я не решился говорить из опасения, что он может все рассказать. Как бы то ни было, он поехал в Париж, взяв от меня подписанный бланк, как я это сделал для офицера из Пикардии, чтобы получить деньги из моей ренты, которые еще там остались. Ему удалось получить пятьсят экю, хотя мне должны были за полгода. Если бы я доверился ему полностью! Но Богу было угодно, чтобы события пошли совсем иным путем. Я решил, что я теперь не нищий и могу еще подождать окончания моих мучений. Я так решил, так как уже пошли разговоры о скором перемирии, что испанцы повсюду отбиты и не имеют тех успехов, которые они имели в предыдущих кампаниях.
Армия короля находилась под командованием господина де Тюренна, вслед за которым шел маршал де ля Ферте. Однако, когда последний дал бой под Валансьеном[69], виконт де Тюренн не поддержал его. Дело могло бы кончиться совсем плохо из-за ревности между этими двумя военачальниками, которая могла навредить даже самому лучшему из планов, но королевским войскам все же удалось захватить несколько небольших крепостей. Однако все это ничего не стоило без Дюнкерка, который пришлось уступить англичанам после заключенного с ними договора, и виконт де Тюренн двинулся туда со своей армией. Господин де Монталь, узнав о мире, объявил, что все зависит от этого предприятия. Мне об этом рассказали, и я сделал выводы, соответствующие моему происхождению и интересам моего дела. Я понял, что только так я смогу вернуть себе свободу. Как бы то ни было, но город был крайне важен для обеих сторон, и обе стороны делали все, чтобы им овладеть. Испанцы, всегда ведшие войну с большими предосторожностями, на этот раз бросили туда все свои войска, а принц де Конде поддержал их всеми своими силами, и они вместе подошли на расстояние пушечного выстрела от наших линий. Виконт де Тюренн показал себя в этих обстоятельствах прекрасным полководцем, а противник перед атакой решил провести разведку. Дон Хуан Австрийский, командовавший испанцами, оставил командование армией с этой целью. Принц де Конде, со своей стороны, сделал то же самое, но маршал д'Оккенкур, бывший на их стороне, имевший больше отваги, чем осторожности, слишком выдвинулся вперед, по нему открыли огонь, и он был убит мушкетной пулей. Это вызвало отступление тех, кто шел за ним. Виконт де Тюренн, узнавший все благодаря своим шпионам, бросился вперед и одержал победу[70].
Если бы я был в числе сражавшихся, я мог бы подробно рассказать об этом славном деле, но так как всегда находится больше желающих написать о том, чего они сами не видели, чем тех, кто реально был свидетелем, и многие из них пишут неправду, я не хочу повторять их ошибок. Ограничусь лишь тем, что скажу, что виконт де Тюренн вышел к Дюнкерку и вынудил город капитулировать. Взяв эту сильную крепость, он повернул свою армию против тех, кто стоял вдоль моря. Испанцы после этого, не желая потерять всю Фландрию, сочли за лучшее подумать о мире. Я был в курсе этих новостей, понимая, что от всего этого зависит моя свобода. Я даже попросил благородного священника, который и так уже совершил ради меня поездку в Париж, предупреждать меня обо всем, что он узнает. Он первым рассказал мне об итогах сражения и о том, как испанцы стали искать мира. Я был страшно обрадован этим, однако процесс шел еще почти восемнадцать месяцев, и все это время я тоскливо ждал. Я не знал, что думает обо мне господин кардинал, так как уже три года у него не было новостей от меня. Без сомнения, он должен был думать, что я погиб, и это было единственное, что могло прийти ему в голову, так как трудно было предположить, что я жив, но не подаю о себе никаких сигналов. Но я все время надеялся выбраться и пытался передать ему новости о себе, хотя и прошло столько времени. Я знаю, что многие осудили бы меня за такое поведение, но я прошу тех, кто следит за повествованием без излишних эмоций, подумать о том, что вынуждало меня поступать так, а не иначе.
* * *
Как бы то ни было, выйдя из тюрьмы после заключения мира[71], я отправился к господину кардиналу, находившемуся в тот момент в Венсенском замке. Он посмотрел на меня как на привидение, однако поинтересовался, откуда я появился и почему обо мне так долго ничего не было слышно. Я ответил, что у меня были веские на это причины, а потом рассказал ему обо всем и сказал, что ему теперь судить, рад ли он после всего этого меня видеть. В ответ он лишь пожал плечами, как будто разговаривал с умалишенным, и лишь буркнул что-то типа того, что ему жаль меня.
Подобные слова привели меня в бешенство и, найдя Ля Кардонньера, который ныне является генерал-лейтенантом, я сказал ему, что его хозяин невыносим, что он совершенно лишен чувств, что ему ничего не стоит оскорбить дворянина и что еще наступит время, когда я смогу отомстить за подобное к себе отношение. Я был уверен, что говорю с другом, ведь я столько раз одалживал ему деньги, когда он оказывался в беде. Но он вдруг стал ревностно защищать кардинала, потом, слово за слово, дело дошло до ссоры, мы выхватили шпаги и поранили друг друга. Если бы вовремя не вмешался маркиз де Ренель, крови было бы еще больше.
В результате, когда все закончилось, мне пришлось прятаться, так как кардинал при всем дворе заявил, что лишит меня головы, если я попадусь к нему в руки. Я укрылся в монастыре, настоятель которого был моим другом, а Ля Кардонньер начал посещать разных людей, которые, чтобы понравиться кардиналу, стали говорить про меня всякие небылицы.
Однако мое дело наделало в Париже так много шума, что настоятель монастыря посоветовал мне пойти ночью на богослужение, показать там большое рвение и рассказать, что речь идет о спасении жизни человека. Не мне было тогда решать, хорошо это или плохо, но я все так и сделал из страха попасть на эшафот. Но кардинал был итальянцем по происхождению, то есть человеком очень и очень мстительным, и он перекрыл мою ренту, доведя меня до полной нищеты. К счастью, монахи повели себя иначе. Напротив, чем более несчастным я выглядел, тем больше они меня жалели. Что касается меня, то я уже и не знал, что думать о жестокостях судьбы, навлекшей на меня столько бед.
Смерть кардинала Мазарини
Я жил в монастыре до самой смерти кардинала[72]. Будучи добрым христианином, я должен был бы желать только добра человеку, который сделал мне столько зла, который после того, как я ради него на три года лишился свободы, фактически отвернулся от меня. Если бы я был человеком очень набожным, я бы должен был просить Бога о милости к нему, но это было не мое призвание, и я смог лишь не показать свое ликование. Господин граф де Шаро, о котором я упоминал выше, поговорил обо мне с королем, перед которым я потом осмелился появиться, и тот, выслушав про мои приключения, о которых он ничего не знал, хотя я и находился на его службе, сказал, что прощает меня, ибо моя стычка с Ля Кардонньером, по сути, не была дуэлью. Он поклялся на Библии во время коронации, что никогда не будет прощать совершивших злостное преступление, но эту клятву, как мы увидим, он потом нарушит.
