не видывал людей более гостеприимных, и, хотя содержание войска ложилось на них тяжёлым гнётом, они, из преданности делу, никогда не роптали.
IV. Около Аварикума
Однажды отряд нашей конницы остановился, застигнутый вьюгой в ущелье, из которого мы услышали крики, передававшиеся с вершины и эхом разносившиеся по горам.
В то же самое время мы заметили, что ручьи и водопады как бы окрашены в чёрный и красный цвет.
— В воду налили крови и насыпали угля, — сказал мне Вергассилавн. — Это значит, что получено какое-нибудь важное известие, которое нужно передать всюду. Таков обычай у наших горцев.
Мы увидели человека, скакавшего к нам.
— Где Вергассилавн? — крикнул он, останавливаясь.
— Я здесь, — отвечал начальник.
— Слава богам!.. Я давно ищу тебя. Я везу тебе известие... Цезарь перешёл через Альпы...
— Не может быть!
— А между тем это так! Он пришёл с новобранцами из Италии... С помощью горцев расчистил ущелья от снега... У него воинов так же много, как звёзд на небе... Конница его всюду разъезжает, и по ночам видны пылающие деревни.
— Ну что же, мы поохотимся за ней...
— Да, но под прикрытием конницы Цезарь пройдёт к эдуям, призовёт к себе с севера свои легионы и бросится со всеми своими силами на нас... Вся Арверния дрожит от страха... К Верцингеториксу посылается гонец за гонцом, чтобы он скорее выступал навстречу Цезарю... Дело идёт о всей Галлии, о всём свете...
Только мы подошли к Герговии, как услышали ещё новость: Цезарь соединился с своими легионами!
Мы поспешили к Верцингеториксу и соединились с ним в его лагере около Аварикума, столицы битуригов.
Он созвал на военный совет начальников племени и доказал им, что нечего было и думать устоять против римлян в открытом поле, а потому надо было прибегнуть к совершенно новому способу: опустошить кругом неприятеля страну и заставить голодать его войско, изнурённое переходом через горы.
Поля ещё были покрыты снегом, следовательно римляне могли достать продовольствие и корм для лошадей только в крепостях, городах и деревнях. Чтобы заставить их голодать, следовало выжечь все на их пути, начиная от богатых городов и кончая последней лачугой, в которой можно было бы найти мешок ржи и связку сена. Уничтожив все обитаемые места, их можно было бы победить голодом и холодом на пустых биваках.
— Такие меры, — заключил Верцингеторикс, — могут показаться жестокими, но рабство жён наших и детей должно казаться нам ещё более жестоким.
Это предложение было встречено сначала мрачным молчанием. Даже у начальников галльских племён, живущих вдали от войны, сжималось сердце при мысли, что им самим придётся поджечь те самые города и деревни, которые они пришли защищать, хотя сами они ничем не рисковали при этом опустошении. Что же касается до начальников битуригов, то они, глядя задумчиво куда-то вдаль, молча плакали. Никто не смел возразить Верцингеториксу: все сознавали, что он был прав, и что иначе действовать нельзя. Его предложение было молча принято большинством.
С этого дня во всей стране, по дорогам, размытым дождём и таявшим снегом, тянулись печальные вереницы скота и людей. Крестьяне уходили из своих деревень, обречённых на сожжение, не смея даже обернуться, чтобы хоть в последний раз взглянуть на хижину, в которой они родились.
Вслед за стадами качались по ухабам и рытвинам большие тростниковые телеги, запряжённые волами и набитые всевозможными вещами. С возов то и дело сваливались глиняные горшки, и черепки хрустели под колёсами. Куры, привязанные к тростниковым перекладинам, висели, распустив крылья, и кричали, выпучив глаза.
На возах сидели с поникшими головами старики; матери со слезами на глазах грудью кормили младенцев, а ребятишки, в восторге от неожиданной поездки, хлопали руками и весело взвизгивали.
Многие впопыхах оставили дома дорогие вещи, а вместо того взяли с собой какой-нибудь битый горшок; другие, по прихоти детей, везли кошку, птицу в клетке или старую игрушку.
Глядя на проезжавшие мимо возы с убогими хозяйствами, выставленными на показ, наши воины, опираясь на копья, невольно думали: «А завтра, может быть, придёт черёд и нашим!..»
С наступлением ночи, насколько видел глаз, всюду поднимались клубы дыма. Иногда около горевших построек вдруг раздавалось ржание лошади, забытой где-нибудь в конюшне, или крик старика, не пожелавшего оставить своё родное пепелище и отправиться умирать в чужую сторону. Кругом пылало зарево, точно северное сияние. Только один город Аварикум был пощажён. У жителей не достало духу поджечь его, так как это был самый красивый город в Галлии, с домами, похожими на римские дворцы, с прямыми улицами и с богатыми лавками.
Начальники Аварикума на коленях умоляли предводителей галльских племён пощадить хоть столицу их. Они, припоминая, указывали на то, какие громадные жертвы уже принесены ими, и клялись до последней капли крови защищать свой город, укреплённый и окружённый болотами.
Все начальники были тронуты и плакали вместе с ними.
Верцингеторикс долго молчал, не меняя сурового выражения лица, в то время как сердце у него обливалось кровью; наконец он должен был уступить общему желанию, хотя предсказывал, что придётся дорого поплатиться за эту слабость.
Действительно, слабость повлекла за собой большое несчастье. Цезарь осадил город, и те самые болота, которые должны были защитить его, помешали нам поспешить к нему на помощь. Аварикум был взят, и там погибли десять тысяч отборных воинов, оставленных для защиты, и кроме того, там, как в западне, было перебито сорок тысяч жителей. Римские солдаты, страдавшие от голода, были щедро вознаграждены, найдя там в изобилии съестные припасы. Двадцать городов и пятьсот деревень, сожжённых в один день, были пожертвованы нами совершенно напрасно.
Мы поклялись, что если возьмём латинский лагерь, то не оставим ни души живой, убьём даже поездную прислугу и жрецов, а добычу всю принесём в жертву богам.
Среди галлов возникло недовольство против Верцингеторикса.
— Обещав нам свободу и власть над всем светом, он не сумел даже защитить Аварикум! — роптали недовольные.
В нашем лагере начал обнаруживаться беспорядок и упадок духа. Нашлись такие, которые обвиняли начальников в измене и не хотели им повиноваться.
Вот в это-то время всего более обнаружилось нравственное величие избранного нами вождя. Он созвал всех начальников, даже таких, которые были во главе отрядов человек в десять, и явился на это бурное собрание, где даже преданные ему люди избегали встретиться с ним глазами, а большинство смотрели на неги вызывающе. Он остановился и, скрестив руки, сказал:
— Зачем после первой неудачи так падать духом? Что это за упрёки и подозрения? Разве сегодня вы менее вчерашнего ненавидите римлян, менее вчерашнего предпочитаете смерть рабству? Они лучше нас умеют осаждать города, и у нас нет таких машин, какие имеются у них. Вот
