– То есть мои старания оказались не напрасными.
– Да, на островке ваши люди потрудились. До французских фортификаторов вам, конечно, еще далеко, но…
– Я не об острове и не о фортификаторах, а о том, чтобы мои сторожевые курени сделали вид, будто не замечают вашего появления. Благодаря чему вы смогли увидеть все, что захотели.
– Не поверю, что вы умышленно позволили мне превратиться в лазутчика.
– Один из моих разъездов заметил вас далеко от лагеря и тут же сообщил об этом. Теперь, надеюсь, вам будет, о чем рассказывать обоим Потоцким, а также польному гетману Калиновскому и королевскому комиссару Шембергу.
Несколько мгновений Радзиевский смотрел на полковника, не зная, как реагировать на его очередное признание, затем неожиданно рассмеялся.
Они смеялись вдвоем, искренне, дружески похлопывая друг друга по плечу, но положив, как водится, свободные руки на эфесы сабель.
– Оказывается, вы обманули меня, заявив, что тот, предыдущий, урок был последним, – молвил ротмистр на прощание.
– Приезжайте еще, ротмистр. У меня их припасено на все казусы и хитрости военной дипломатии.
32
Каменец встретил Гяура и его спутников проливным дождем. После каждого раската грома небо разламывалось на несколько обожженных молниями черепков, освящая землю новыми протоками весенней благодати. Холодные дождевые ручьи заливали каменистые склоны городских окраин, обрывистые берега реки и не поддающиеся ни ядрам, ни времени башни цитадели.
Встретившемуся им на пути трактиру «Семь паломников» воины обрадовались, как Ноеву ковчегу. Трактир в это предобеденное время был почти пуст, но хозяин его, Хаим Ялтурович, словно бы только их и ждал.
– Боже мой, и над плешивой головой бедного подольского еврея иногда, прошу прощения, восходит солнце, – подался он навстречу Гяуру с распростертыми объятиями. – Вы ли это, князь?! И снова, прошу прощения, к нам?! Сразу столько высокородных гостей – и все из Варшавы! Так я вас спрашиваю…
– В этот раз вы не ошиблись, Ялтурович, мы действительно прибыли из Варшавы, – улыбнулся Гяур, вспомнив, что любой высокородный проезжий сразу же становился для трактирщика Ялтуровича «гостем из Варшавы».
– Ялтурович, прошу прощения, ошибся только один раз в жизни, когда родился евреем. – Приземистый, основательно облысевший, в своем неизменном, расшитом узорами венгерском жилете, он суетился между столами, смахивал с них несуществующие крошки и все пытался усадить князя на «самое достойное» в его трактире место, которое сам еще не определил. – Во всех остальных случаях ошибались и продолжают ошибаться его враги. Потому что одни считают, что Ялтурович уже окончательно разорен и его уже давно нет; другие, наоборот, завистливо ворчат, что только Ялтурович в этом городе и есть – давно нет, прошу прощения, всех остальных.
– Так позвольте и им, этим другим, один раз в жизни ошибиться, – не удержался Гяур, усаживаясь, наконец, на то место, которое избрал сам. Причем избрал удачно, поскольку оно находилось у предусмотрительно зажженного камина, источавшего приблизительно столько же тепла, сколько «бедный подольский еврей» Ялтурович – слов.
Первой, с двумя графинами вина, появилась дочь трактирщика Руфина. С того времени, когда девушка безмятежно заигрывала с Гяуром, набиваясь к нему в любовницы, она непростительно похорошела, ошеломляя бравых вояк пышностью своей груди, округлостью бедер и миловидностью смуглого лица, обрамленного смолистыми завитками волос.
– Если кто-то решит жениться на этой подольской красавице, то должен делать это немедленно, – слегка подтолкнул полковник Улич локоть князя.
– Запоздалый совет.
– Я не о тебе, князь.
– Тогда сам и решайся.
– И не о себе. Так, вообще рассуждаю… Знаю, что через год она перезреет, как татарская дыня, ибо таков удел всех евреек, каковой бы красоты они ни были. Но год с ней еще можно поблаженствовать.
– Теперь я понимаю, почему Тайный Совет Острова Русов назначил моим советником именно тебя.
– Я плохой советник, поскольку позволил тебе, князь, растрачивать силы и кровь по чужим, вообще, по черт его знает каким, землям, все реже вспоминая о той земле, ради которой мы перешли когда-то на левый берег Дуная.
– Об этот мы поговорим в другой раз и конечно же не в трактире Ялтуровича, – пресек Гяур его дальнейшие рассуждения по этому поводу.
– Понимаю, сейчас мы говорим только о прелестях местной красавицы Руфины.
– Только это и позволяет мне посоветовать: женись на ней, – непонятно, в шутку или всерьез советовал князь. – Пока мы будем скитаться по Дикому полю, она нарожает тебе целый полк ялтурчат.
– Став твоим советником и оруженосцем, князь, я принял обет безбрачия, – строго напомнил Улич, многое познавший в этом мире, но так и не изведавший, что такое обычная застольная шутка Гяур посмотрел на него с сочувственной грустью. Он вспомнил Власту Ольбрыхскую – женщину, которую оставил, пробыв с ней всего две ночи кряду, так и не осознав ее собственной женой. А еще – Диану де Ляфер, которая, в отличие от графини Ольбрыхской, не родила ему дочери и не обещала сына, но которую он по-прежнему любил так, словно только она одна могла стать продолжательницей его славянского рода. Вспомнил других женщин – ему везло: все они были удивительно красивыми, – и понял, что не может отречься от них никакими обетами и запретами.
То ли все они действительно были на удивление смазливыми и заманчиво добрыми, то ли он обладал какой-то странной способностью влюбляться и любить многих из их коварного племени – этого он понять не мог. Зная о способности своего молодого мужа увлекаться, причем не только француженками, Власта жертвеннически напророчествовала:
«В объятия какой бы женщины ни бросила тебя пылкая страсть, все равно эта фурия останется для тебя всего лишь очередной женщиной. А судьба твоя – здесь, в Ратоборово, в замке “Гяур”».
«И ты никогда не будешь сгорать от ревности?» – не поверил ей князь.
«Поскольку давно сгорела в пламени своей обреченности на судьбу, которая мне досталась».
Гяур не мог не поверить этой женщине. Слишком уж она подвержена была веяниям собственной судьбы. И не его вина, что он не настолько любил Власту, чтобы возрадоваться ее преданности.
«Ничего, наша с тобой жизнь придет к нам со временем. И не здесь», – успокоила и благословила его перед дорогой Власта. У нее это получилось хотя и сдержанно, однако по-своему трогательно.
Из водопада воспоминаний князя выхватила Руфина. Зачем-то поставив перед ним еще один графин вина она уперлась коленкой в свободный стул и, налегая грудью на ребро стола, подалась к нему, повиливая плечами и бедрами.
– Так вы все еще помните меня, господин полковник?
– Уже генерал, – проворчал Улич, недобро поглядывая на девицу. – Советую запомнить это.
– Не-а, полковник, – не согласилась с ним Руфина, взгляд которой по-прежнему был прикован к князю. – Потому что я влюблялась в полковника и мечтала тоже о нем.
– Но ведь генерал выше по чину, чем он тебе не подходит?
– Именно тем, что еще выше по чину. Разве дочь бедного трактирщика из Каменца может влюбиться в самого генерала?! – округлила свои глаза-маслины девушка. – Так вы все еще помнили, какой я была из себя, господин полковник?
– Помнил, конечно, – сухо ответил Гяур.
– И даже в Париже?
– Даже в Париже, – без зазрения совести соврал он, считая, что не обязан прибегать к подобным заверениям. – Особенно в Париже.
– А чтобы такие вот, по-настоящему красивые еврейки в Париже вам хоть раз встречались?
– Ни одной. Теперь я твердо знаю, что все красивые еврейки живут в Каменце.
Закрыв глаза, Руфина по-кошачьи изогнула свой стан и несколько раз призывно провела грудью по краешку стола, как по лезвию бритвы. Вряд ли она поверила Гяуру, тем более что правдивости в его словах девушка не требовала, главное, что они были молвлены.
– И я тоже помнила о вас. Почему-то о вас, и ни о ком больше. Хотя интересовались вы только Властой. Но вы же знаете: сегодня эта босячка здесь, завтра там. А когда бедная еврейская девушка влюбляется, то она, таки да, влюбляется навсегда. И верной остается тоже навсегда.
– Эта «босячка», как ты изволила выразиться, является княгиней Ольбрыхской, – вновь вклинился в их разговор Улич. – А уж для тебя – тем более, дворянкой, и даже истинной аристократкой.
– Словом, иди себе, девка, и думай не о князе Гяуре, а о своей работе, потому как голодны мы, как медведи после зимней спячки, – прохрипел Хозар, уже успевший согреть остывшее под дождем горло молдавским вином.
– Да оставьте ее в покое, – проворчал Гяур. – А ты, Руфина, и в самом деле позаботься о еде. Ее должно быть много, особенно мяса.
– Будет вам и вино, и мясо, князь. Мяса у нас всегда много, – ничуть не смутилась еврейка, не меняя ни игривости голоса, ни соблазнительности позы. – Но все почему-то замечают только мое мясо и мое вино, и никто не замечает меня. Хотите сказать, что это справедливо?
