Дилайла покрутила ручку приемника, перескакивая с одной волны на другую. Потеряв надежду найти что-нибудь интересное, она вставила в магнитофон кассету и повернула ручку. Из колонок зазвучал голос Тома Джонса:
О, моя Дилайла!Почему, Дилайла?Понял я, что ты не для меня,Но я стал рабом, и никто не спасет меня.
Сэм взглянул на Дилайлу. Она подпевала и покачивала головой в такт мелодии. Слова она знала наизусть.
Я ждал, когда на закате тот парень уедет,Я к дому пришел, и она открыла мне дверь.Она рассмеялась,Я вынул свой нож – не будешь смеяться теперь.
Сэм смотрел, как Дилайла помахивает рукой, подпевая:
О, моя Дилайла!Почему, Дилайла?И пока не вышибли дверь, спасая тебя,Прости, Дилайла, но нет больше сил у меня.
Песня кончилась, кассета тоже. Дилайла нажала перемотку назад.
– Так ты поклонница Тома Джонса?
– Можно сказать, да. – Она говорила очень тихо, словно не Сэму, а самой себе, и, не переставая, о чем-то думала. – Я рада, что ты взял меня с собой. – Она откинула волосы со лба.
– А я рад, что ты поехала, – ответил он, мусоля уголки страниц атласа.
– Но я хочу тебя кое о чем спросить. – Дилайла смотрела вперед, и слабая улыбка играла в ее губах.
– О чем?
– Зачем ты изучаешь карту Уэльса?
Сэм захохотал. Его убежище рассекречено.
– Видимо, я никудышный топограф.
– Я тоже.
Дилайла весело улыбнулась и повернулась к Сэму. И тут он заметил слезы на ее щеках.
ГЛАВА 19
В Брайтоне яблоку негде было упасть. Это были Пасхальные суббота и воскресенье, и, несмотря на пронизывающий ветер, берег оказался битком забит отважными бриттами, решившими, что никакие трудности не испортят им ежегодную поездку на побережье. Пенсионеры расположились в шезлонгах у самой воды: этакий батальон в капюшонах и теплых шапочках. Семьи облюбовали защищенные от ветра уголки. Мамочка с химией на голове подкармливала ветчиной и сыром своих толстушек-дочерей, которые слушали музыку через наушники плееров и занудно жаловались на холод и скуку. Папаши с толстыми от пива животами читали «Сан», одним глазом разглядывая полуобнаженных моделей на третьей странице, а другим наблюдая за детьми, окунавшими в воду покрасневшие от холода ступни ног. Дилайла увидела компанию детей, тщетно пытавшихся выстроить из камней, песка и ила замок. «Интересно, – подумала она, – есть ли среди них та девчушка из «Датсуна»?»
– Отец привозил меня сюда на выходные. Он покупал мне мороженое и воздушную кукурузу и рассказывал истории про пиратов и кораблекрушения. – Сэм взял пластиковую ложечку со стойки и пытался разломать ею кусочек сахара в своей чашке. – И я верил ему до тех пор, пока в десять лет не понял, что мы говорили о Брайтон-Бич, а не о Корнуолле.
– Твои родители по-прежнему вместе? – Дилайла сделала большой глоток кофе и обожгла язык.
– Нет, папа сбежал со своей секретаршей. Типичный случай: стареющий мужчина втрескался в двадцатипятилетнюю блондинку. Было бы смешно, если бы не было так грустно.
– Прости, что лезу не в свое дело.
– Ничего, это было больше десяти лет назад. Мне уже все равно.
– Ты с ним видишься?
– Нет. Мы так и не поладили. Одно время я ненавидел его за то, что он нас бросил, и за то, что он сделал с мамой, но в глубине души я был даже доволен. Не знаю, как объяснить. – Сэм уселся за один из складных зеленых столиков. – Все это довольно тяжело.
– Не бери в голову, – отозвалась Дилайла, расставляя бутылочки на пластиковой скатерти. Красная – с кетчупом, коричневая и желтая – с соусами. Думая о своем, она стала привычно счищать засохшую горчицу с краев баночки. – Твоя мама и сейчас живет в том же доме? – Поняв, что она делает, Дилайла остановилась. Отвратительная привычка.
– Нет. Отец потерял его вместе с бизнесом. Бросив маму, он уехал с Джеки в Испанию, потому что обанкротился. Мама лишилась и дома, и земли. Он не оставил ей вообще ничего. После двадцати лет брака она лишилась всего. – Он яростно смял в руке пластиковый стакан. – А твои родители? Они живут в Брэдфорде?
– Отец – да. Со второй женой.
– А мама?
Дилайла помолчала, потом ответила:
– Она умерла.
Сэм был потрясен.
– Твоя мать умерла?
Дилайла кивнула, не поднимая глаз:
– Во вторник, тринадцатого сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года, в два часа сорок пять минут. Она обычно работала до пяти, но тогда освободилась пораньше, чтобы подготовиться к приходу гостей. Мне в тот день исполнилось девять лет. Если бы она ушла с работы как в обычный день, она была бы жива.
– А что случилось? – очень тихо спросил Сэм.
– Водитель грузовика выпил слишком много пива. Он резко свернул за угол и въехал на тротуар. И не успел затормозить. Мама шла по тротуару. Она не могла выжить. Она весила пятьдесят четыре килограмма, а на нее наехало две тонны. Не очень-то честное состязание.
Сэм взял ее руки в свои. Его ладони были теплыми, а пальцы Дилайлы – ледяными.
– Извини меня, Дилайла. Ну скажи хоть что-нибудь. Господи, тебе, наверно, кажется, что история с моим отцом – сущий пустяк.
– Вовсе нет. Я знаю, что такое потерять кого-нибудь из родителей, и неважно, умер он или ушел. Чувствуешь себя одиноким и покинутым. – Дилайла успокаивающе сжала его руку.
– Ты поэтому так расстроилась по дороге?
– Да. Это из-за песни. Мама ее очень любила. Ее передали по радио в тот день, когда я родилась. Отсюда и мое имя, – печально улыбнулась Дилайла и перевела взгляд на воду. – Они с отцом расстались, когда я была совсем маленькая. Потом я подросла, слушала записи Тома Джонса и воображала, что это мой папа. – Она замолчала, смутившись и теребя манжет куртки. – Детские фантазии, сам знаешь.
Словно намекая, что пора переменить тему разговора, Фэтцо протяжно заскулил – унюхал аромат хот-догов за соседним столиком.
– По-моему, вечно голодный Фэтцо хочет есть.
Сэм улыбнулся:
– Поехали, покормим его у мамы. У нее наверняка что-нибудь найдется. Ты же знаешь, что такое мама, – сказал он и осекся. На этот раз он сам затронул больную тему.
– Не обращай внимания. И не нужно меня щадить. – Дилайла взяла Фэтцо на поводок и быстро пошла вдоль берега. – Ну идем же, что ты еле плетешься?
– Но ты не знаешь, куда идти! – Сэм покачал головой, наблюдая за почти бегущей Дилайлой, лавирующей между велосипедами и шезлонгами. Да, поспевать за ней нелегко.
– Мам, это Дилайла.
Радостно вскрикнув, мама Сэма вытерла руки о фартук и обняла Дилайлу так крепко, словно та была ее давней подругой, с которой она давно не виделась. Девушка стояла неподвижно, словно окаменев, и вдыхала запах ландыша и жидкости «Ленор». Она растерялась. В Йоркшире не принято заключать незнакомых людей в объятия. Выражения чувств распространялись только на детей, возлюбленных и бабушек. Обнимешь кого-нибудь еще – окружающие подумают, что ты не в себе.
