Как видим, Алексей Новиков, начавший борьбу против прозябания народа ещё в 1902 году в воскресной школе, после цусимской катастрофы не пересмотрел своих взглядов на жизнь, не отрёкся от своих убеждений, а, напротив, ещё больше укрепился в них.
Журнал «Россия и Япония» поначалу носил познавательно-культурный характер, но со временем (и статья «Наши обскуранты» это явно демонстрирует) в его материалы стала проникать и политика. Кроме того, Руссель начал распространять и нелегальную литературу. Присылал он её на имя Новикова, а уже от него брошюры и газеты расходились по баракам. Таким образом, революционная деятельность Алексея Новикова продолжалась и в плену, и в скором времени он очень серьёзно поплатился за это.
Завершался 1905 год. Россия и Япония уже заключили мир, а пленные русские всё ещё оставались в лагере.
В «Цусиме» Новиков-Прибой вспоминает, как явившиеся однажды из другого кумамотского лагеря, где содержались офицеры, армейский штабс-капитан и казачий есаул подробно объяснили пленным солдатам и матросам, почему их не отправляют в Россию. «Среди вас, пленных, — сказал есаул, — завелись политиканы. Несомненно, они подкуплены японцами. Эти политиканы распространяют разные вредные книжки, которые издаются на средства наших врагов и внушают вам пакостные мысли, что не надо царя, правительства, религии. Для чего это делается? Чтобы посеять среди православного народа смуту, всеобщую резню, анархию. А в России, как вам уже известно, и без вас творится бог знает что — всюду идут беспорядки, бунты. Кто из вас поумнее, тот сразу сообразит, что из этого должно получиться. Разве царю неизвестно, что политиканы, эти продажные твари, развратили вас совсем? А раз так, то неужели он, по вашему мнению, настолько глуп, чтобы заплатить японцам деньги и вывезти вас на свою голову? Ведь никто не стал бы выручать своих врагов из бедственного положения, зная заранее, что, кроме вреда, от них ничего не получишь. Нет, не бывать вам на родине! Вы пропадёте здесь».
Объяснение есаула звучало более чем убедительно. И задача была ясна: пленные сами должны расправиться с «политиканами», чтобы не пропасть из-за них на чужбине, а вернуться домой.
На следующий день к бараку № 2, где жили Новиков и несколько его единомышленников, в частности минёр с «Осляби» Константин Болтышев, подтянулось несколько десятков человек. В бараке находилось полторы сотни матросов, они поначалу все встали на защиту Новикова и Болтышева, которых требовали на расправу явившиеся, и легко отбили наступающих на них солдат. Но толпа «сухопутных», которых в этом лагере было больше, чем моряков, всё увеличивалась. Матросы, не желая бессмысленной гибели, начали покидать барак. Осталось 12 человек, обречённых на смерть. Усмирить разъярённую толпу уговорами было невозможно, «как бесполезно кричать в бурю на морские волны, лезущие на борт судна».
«Здесь была та же стихия, — пишет Новиков-Прибой. — У дверей и у всех окон сгрудился народ, горланя на все лады. И чем дальше, тем сильнее бесновались эти люди, хмелея от своей собственной ярости. Мысли стыли от ужаса, когда я смотрел на их напряжённо вздувшиеся лица, съехавшие набок рты, вывернутые глаза. Никаких сомнений не оставалось, что меня и моих товарищей не только убьют, но будут ещё и издеваться над нашими трупами. Случайно выйти живым из цусимского ада и через несколько месяцев на далёкой чужбине погибнуть от рук своих соотечественников — что ещё может быть несуразнее этого? Я понял тогда, быть может в первый раз, что такое толпа. Совсем ещё недавно я был для неё до некоторой степени вождём, она всячески приветствовала меня, а теперь она готовилась с неумолимой жестокостью меня растерзать, в надежде, что этим она облегчит свою судьбу».
Некоторое время Новикова и его товарищей спасало то, что среди «сухопутных» распространились слухи, будто у матросов-«политиканов» имеются револьверы и бомбы. На самом деле у моряков были только японские ножи, похожие на кинжалы.
Толпа готовилась поджечь барак. Ужас от мысли о средневековой казни придал сил морякам, и они решили напасть на огромную толпу первыми:
«Болтышев двинулся к выходу. Мы последовали за ним. Пока мы шли к двери, мне казалось, что во всей вселенной ничего больше не осталось, кроме этой оравы людей, жаждавшей превратить нас в кровавое мясо. Что-то зоологическое проснулось и во мне, как будто я никогда не читал прекраснейших книг, гениальных творений, призывавших к человеколюбию. Каждый мускул мой напрягся. Единственная мысль, холодная и ясная, как луч в морозное утро, пронизывала мозг — не промахнуться бы и ловчее нанести удар врагам. Как только Болтышев показался на крыльце, ещё сильнее заколотились стадные выкрики и сотни рук протянулись к нему словно за драгоценной добычей. И в этот решительный миг я отчётливо услышал, как чей-то голос необыкновенно высокой ноты, выделяясь из общего клокочущего рёва толпы, взвился над человеческими головами и будто повис в воздухе.
— Зарезали! За-ре-за-ли!..
Передние ряды солдат дрогнули, на секунду смолкли. Я увидел искажённое лицо раненого, широко раскрытый рот, мелкие зубы и выпученные большие глаза, повисшие над щеками, как две мутные электрические лампочки. А затем запечатлелся Болтышев. Исступлённый, с лицом безумца, он высоко поднимал нож, обагрённый кровью. Мы тоже, сбросив с плеч шинели, подняли ножи. И тут случилось то, чего мы не ожидали: трехтысячная толпа метнулась от нас в разные стороны. Охваченные паникой солдаты бежали вдаль по широкой улице, сшибая друг друга, кувыркаясь, бежали так, как будто они никогда не бывали на фронте… Некоторые, гонимые слепым страхом, полезли под крыльцо. Мы преследовали их недолго, а потом, опомнившись, увидели, что вокруг нас никого нет».
И тогда 12 матросов бросились из лагеря в город и бежали, путаясь в улицах, до тех пор, пока не были схвачены полицией. Так русские пленные оказались теперь ещё и в японской тюрьме.
Через два дня от переводчика Новиков узнал, что озлобленные солдаты сожгли все его вещи и бумаги. Погиб весь материал о Цусиме. «Я был настолько потрясён, — напишет Новиков-Прибой, — что не спал целую неделю. Со мной начались припадки. Я с благодарностью вспоминаю доктора, который избавил меня от сумасшедшего дома».
Некоторое время русских «политиканов» держали при госпитале. К ним приходили матросы из лагеря, сообщали новости. Ситуация начала меняться. События первой русской революции накладывали отпечаток на настроение многих пленных офицеров.
Тем же солдатам и матросам, перед которыми совсем недавно выступал казачий есаул, флотские офицеры (преимущественно с «Орла», как пишет Новиков-Прибой) нарисовали совсем другую картину:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
