Мария Яковлевна взяла себя в руки и внимательно посмотрела на Диму Майдана. Тот опустил глаза.
«Хороший мальчишка! — подумала учительница. — Это у него не от наглости».
— Иес, — спокойно объяснила она по-английски. — Комрид Дормидонтов женат.
Павел Феофанович жил в одной комнате с особой, с которой его ничего не связывало, кроме штампа в паспорте. Но это тоже нисколько не касалось мальчишек, которые вечно суют нос не в свои дела.
После уроков Мария Яковлевна собиралась рассказать об этом Дормидонтову. Интерес мальчишек к их отношениям показывал, что учителя не имеют права на многое, что вполне свободно позволяют себе другие люди. Дормидонтов обычно провожал ее домой. Чтобы избежать людных проспектов, они пересекали площадь Урицкого и дальше по проходным дворам и переулкам шли к Дому Красной Армии. Мария Яковлевна жила на улице Салтыкова-Щедрина, бывшей Кирочной, в семье у старшей замужней сестры. Путь был неблизкий, зато можно без помех поговорить.
Беккер собиралась положить конец этим совместным прогулкам, но серьезного разговора не получилось. Ее спутник на этот раз весь светился от радости.
— Прихожу в школу, — рассказывал он Беккер. — А там уже поджидает целая компания: Святогоров, Марусенко, Оль. Оказалось, они разыскивали в подшивках «Учительской газеты» консультацию юриста, из которой следует, что преподаватели могут приходить в школу к началу своих уроков.
— Замечательно, — поразилась Мария Яковлевна. — Значит, суда теперь не будет?
— Конечно, — подтвердил Дормидонтов. — Судья только посмеялся и отпустил.
Директор спецшколы был весьма смущен таким поворотом событий. Нет, извиняться он не стал. Не мог пересилить характер. Вместо этого сам поднял разговор о кабинете физики и потребовал представить ему проект и смету.
— Считает, что эдакий «неповорот шеи» прибавляет ему административного веса, — смеялся Дормидонтов. — Ну и черт с ним. Главное — оборудовать настоящий кабинет.
После таких известий портить настроение Павлу Феофановичу было бы просто нечестно, и Беккер решила лишь намекнуть на ненормальность их взаимоотношений.
— Кстати, знаешь Алешу Бархатова? — спросила Мария Яковлевна.
— Который помкомвзвода в отставке? — фыркнул Дорминдонтов. — Как же! Торопыга этот Алеша.
— Мальчик сам не свой. Очень переживает.
— Здесь все правильно, — не согласился Павел Феофанович. — Это ему только на пользу.
— У него как будто «посредственно» по физике? — продолжала Мария Яковлевна.
— Откуда тебе это известно? — удивился Дормидонтов, посмотрел внимательно на свою спутницу и снова рассмеялся: — Что? Ходатайствовал?
— Да, — смутилась Беккер. — Ведь он ничего особенного не просит. Только чтобы ты разрешил ему переделать домашнюю работу.
— Знаешь, сколько у меня тетрадей? — сказал Павел Феофанович. — Надо же, нашел защитницу. Пусть приучается выполнять задание с первого захода.
— Ну пожалуйста, — настаивала Мария Яковленна. — Хороший мальчик, такой…
— Вот хитрецы, — покрутил головой Дормидонтов. — Помнишь, мы были с тобой в кино? Так на следующий день на уроке ко мне уже обратились с просьбой: «Товарищ преподаватель! Поставьте нам отметки сегодня!» Я удивился: «Почему такая спешка?» — и получил неожиданный ответ: «Мы знаем, что сегодня у вас хорошее настроение. Вы сегодня и отметки лучше поставите!»
Мария Яковлевна вспомнила вопрос Димы Майдана и слегка порозовела. А Павел Феофанович, ничего не заметив, продолжал:
— «Вот уж, — думаю, — попали пальцем в небо. У меня как раз в кармане повестка в суд». Так ничего тогда и не понял. Только сейчас догадался. Ну и хитрецы! — веселился Дормидонтов.
Дипломатический ход Марии Яковлевны удался полностью. Она выяснила, что Дормидонтову тоже известно, как реагируют ученики на их отношения. Но в отличие от Беккер Павел Феофанович не собирался делать никаких выводов. Самое время было бы поставить точки над «и», но Беккер так и не решилась приступить к неприятному разговору.
* * *
Странный вопрос Майдана и смущение учительницы действительно не прошли мимо внимания ребят из второго взвода.
— Теперь доволен? — хмурился Раймонд. — Не ожидал от тебя… Не по-мужски…
— У Майдана глаз-алмаз, только в оправе из замочной скважины, — поддержал Тырву Антон Донченко.
— При чем здесь скважина? — оправдывался Димка. — Ты тоже их видел в кино. Они всегда вместе ходят.
— Молодец! — оскалился Зубарик. — Так им и надо!
Лека Бархатов одобрительно засмеялся.
— Ну и что? Англичанка у нас красивая, — возразил Гасилов.
Похвала Гришки Мымрина задела Димку больше, чем упреки товарищей. Майдан нахмурился и выложил карты на стол:
— Может быть, у Дормидонтова есть дети? Походит по киношкам, потом возьмет и бросит их. А детям как потом жить?
Этот разговор прекратился сам собой, да и обстановка для дискуссии была явно неподходящей. На переменах задерживаться в гальюнах было опасно. Боцман Дударь и дежурные преподаватели охотились там за курильщиками. В гальюнах было легко нарваться на неприятность. Доказывай потом, что ты не верблюд.
Однако какой же настоящий моряк не курит? Школьный хор разучивал песню «Закурим матросские трубки». Билли Бонс вкусно попыхивал великолепным «Капитанским» табаком. Число смельчаков, которые успешно преодолевали трудности и следовали флотским традициям, росло. Самым храбрым и ловким во втором взводе оказался Генка Ковров. Он курил на каждой перемене.
Репертуаром художественной самодеятельности обычно занимался «бывший Женя». Петровский был очень недоволен, когда в его обязанности неожиданно вмешался военрук. На репетиции Радько начисто раскритиковал песню из кинофильма «Четвертый перископ» и назвал ее «нетипичной для Военно-Морского Флота».
— Вот вы сами курите? — спросил он у солиста Гасилова.
— Я? Еще нет! — признался Аркадий.
Хор расхохотался по всем правилам на два голоса. Многие помнили, как Гасилов попытался затянуться, но лишь облился слезами.
— «Чикинг» и есть «чикинг», — сказал тогда Гена Ковров, отбирая папиросу, — что означает по-русски просто «цыпленок».
— И не начинайте, — улыбнулся военрук. — Как известно, у курильщиков уменьшается объем легких. А у вас, — тут Радько критически оглядел ученика, — он и так невелик.
Замечание капитана 3-го ранга подлило масла в огонь. Басы дружно вторили дискантам. Грудь у Гасилова несколько выступала углом вперед и напоминала птичью.
— В-вы же сами советовали, — обиделся Аркашка и от возмущения снова стал заикаться. Как же так? Песня «Закурим матросские трубки» в кабинете приемной комиссии решила его судьбу. Гасилов сразу же записался в самодеятельность и настоял, чтобы эту песню тоже включили в репертуар.
— Курить советовал? — удивился Радько. — Такого не припоминаю.
— П-петь! — с отчаянием выкрикнул Аркадий.
— Гасилов говорил, что это ваша любимая песня, — пришел на помощь товарищу Гена Ковров.
— Чего в ней хорошего? — возразил капитан 3-го ранга и приказал: — Песню из репертуара снять!
Военрук сказал, что ему больше всех нравится песня о Щорсе, но это дело вкуса, и он на ней совсем не настаивает.
Старший политрук Петровский на репетиции не присутствовал, но потом не упустил возможности сказать Константину Васильевичу, что ему лучше в эту сферу не вмешиваться. Петровский еще не забыл, как Радько восхитился безыдейной «Одессой-мамой», и был поэтому невысокого мнения о вкусах военрука.
— Раскритиковали песню из популярного морского фильма, — пояснил старший политрук. — А ее не в подворотнях поют, а исполняют по радио.
— В том-то и дело, что из популярного, — ничуть не обиделся Радько. — А уборщицы в спецшколе отовсюду выгребают окурки. Пока мальчишки не втянулись, надо пресечь.
Трудность заключалась в том, что курильщики находились под надежной охраной. Дневальные по гальюнам на переменах обычно торчали снаружи и как будто соблюдали инструкции. Но условный стук при появлении начальства автоматически наводил в помещении идеальный порядок.
— Главная задача — перевести запретный плод в разряд тайного греха, — сказал Радько Петровскому.
Старший политрук не мог с этим не согласиться.
Через несколько дней в вестибюле появилось объявление о том, что после уроков состоится лекция об экспедиции подводных работ особого назначения. В актовый зал принесли водолазный скафандр со свинцовыми башмаками и медным блестящим шлемом. На отдельном столике поставили спирометр из санитарной части, обыкновенный прибор для измерения объема легких. Рассказывать о водолазах должен был Билли Бонс, и потому на лекцию явились все. У Рионова на любом уроке не заскучаешь. Но на кафедру поднялся совсем не Билли Бонс, а военврач Артяев.
