не остановило меня на пути к победе — ни совесть, ни рассудок, ни человечность. Я был лишен моральных ограничений, и каждый день войны превращал меня все больше и больше в монстра, лишенного всякой человечности.
Мои солдаты страшились меня, но они видели во мне только непобедимого лидера. Я заправлял своей армией жестокостью и страхом, и они были моими рабами, подчиняющимися каждому моему приказу. Моя безразличность и хладнокровие стали примером для них, и они сами стали бездушными инструментами в моих руках.
Спустя почти три года безжалостной войны мы смогли подобраться к главной крепости наших врагов. Нас уже осталось меньше двух сотен — такова была цена нашего успеха. Каждый из нас был измотан, каждый был опустошён, и никто из нас не хотел продолжения этого побоища, но мы понимали, что нам осталось сделать лишь один шаг — шаг, что подарит нам долгожданную победу и свободу. В этот самый день на моём лице расцветала самодовольная ухмылка, которая раздражала даже мою армию, но мне было абсолютно плевать, ибо только при помощи моих усилий и моих познаний мы смогли зайти так далеко. Я даже чувствовал некую гордость за это.
Произнеся достаточно мотивирующую речь, я направил своё войско на штурм. Сам я шёл чуть ли не в первых рядах, лишь иногда перемещаясь назад, дабы закрыть себя телами своих товарищей от пуль и снарядов, что обрушивались ливнем на нас. Поступал ли я неправильно? Может быть, но жизнь главнокомандующего всегда ценнее жизней обычных солдат, так что вопросами мораль и правильности я не забивал себе голову.
Это была действительно жестокая битва. Крики страха и агонии проникали в воздух, но для меня они стали лишь звуками, которые не имели никакого эмоционального отклика. Я двигался по разрушенным коридорам и комнатам, оставляя за собой следы разрушения и смерти. Моя рука была точной и смертоносной, а мой взгляд был хладнокровным и бесчувственным. Стены крепости залиты кровью, а полы усыпаны телами павших. Я видел страдание в глазах врагов, но оно больше не вызывало у меня никаких чувств. Они были всего лишь преградой, которую нужно было преодолеть, чтобы достичь нашей победы. И я преодолевал их без всякого сожаления.
Когда наконец мы проникли в главный зал, где сидело всё вражеское командование. В этот же момент я увидел их испуганные глаза, полные отчаяния. Я наслаждался этим зрелищем, зная, что я — конец их жизней, их главный палач, что явился сюда лишь для того, чтобы собственноручно обезглавить каждого, кто все эти годы отдавал приказы вражеским солдатам. Моя рука медленно поднималась, готовая нанести последний удар, который положит точку в этой бесконечной симфонии смерти.
И тогда я замер. В глазах одного из командующих я увидел отражение самого себя — монстра безразличия и разрушения. В этом миге я осознал всю ужасную истину о себе. Я был потерян. Вся моя жизнь, весь путь, который я проложил во имя победы, превратили меня в то, чего я больше не хотел быть.
Почувствовав всё это, я откинул нож в сторону и достал из кобуры пистолет, после чего продырявил каждую их голову, навсегда оборвав их жизни. Вы, наверное, подумали, что я пощажу их? Что не стану убивать? Нихрена! Всё это время они пытались убить нас, так что я не собирался проявлять к ним милосердие — не достойны! И вы даже не представляете, с каким удовольствием я убивал их. Готов поспорить, если бы не моя возросшая стойкость, в тот момент я бы точно кончил, но, увы, для этого такого события мало.
И как только я сделал последний выстрел, настало то, чего ждал каждый американский солдат на этой проклятой земле.
Мы победили.
* * *
После того, как всё закончилось, и мы объявили о том, что противники повержены, руководство и правительство вспомнили о нас, но не так, как я себе представлял. Они просто помогли нам вернуться назад, но больше они ничего нам не дали: ни зарплат, ни выплат, ни наград, ни благодарностей. Ничего. Они делали вид, будто бы ничего не произошло. Они… отказались признавать нас героями, хотя мы сделали больше, чем те, кого в тот момент прославляли больше всех, и меня это очень разочаровывало. Столько жизней было положено на ту самую победу в чужой для нас стране, и всем оказалось всё равно. Не могу сказать, что я испытывал обиду по этому поводу, но мне было очень неприятно. На чувства остальных мне всё также было плевать, ибо те отправились просто прислуживать «героям» — людям, одетых в латекс, которые на каждом шагу кричат о том, какие они смелые и отважные. Всё-таки не зря я не жалел их жизни — не хотелось бы мне, чтобы те умершие люди стали такими же клоунами, как те, что смогли выжить.
Постепенно я начал вливаться в обычную жизнь, стараясь забыть о том времени, что я провёл на войне. Разумеется, многие мои привычки остались и не хотели уходить, но мне нужно было избавиться от них, ибо в обществе они не сильно то ценились, а отправляться на новую войну мне не очень хотелось. К сожалению, как бы я не пытался, я не смог избавиться от жестокого мировоззрения и нового мнения, что засели во мне ещё во время войны. Теперь я смотрел на все вещи иначе: герои мне казались обычными клоунами в трико, надежды людей на мир без войны мне казались абсурдными, а их мнение о том, что в городе будет безопасно, пока в нём будут герои, и вовсе постоянно смешило меня. Я сильно смеялся с их глупости, но старался не издеваться. В конце концов, я и сам был таким же, как и они.
В это же время меня преследовали кошмары, что не давали забыть о тех ужасах, что были увидены мною на войне. Конечно, в обычном состоянии мне было абсолютно плевать на те смерти, что мне пришлось увидеть воочию, но во сне это подавалось под особым соусом, который заставлял меня испытывать уже давно позабытый страх. Первое время я вовсе не мог спать спокойно, просыпаясь от каждого шороха. Война научила меня реагировать на каждый даже малейшим шум, ибо его игнорирование могло стоить тебе жизни. Пришлось долго привыкать к тому, что теперь я могу спать спокойно, и это давалось мне очень тяжело.
Добрые полгода я пытался стать вновь обычным человеком, но ничего не получалось. В добавок, отец после моего
