— Оставьте же нас! — вскричал Келебримбер воинам — затем, как вышли они, говорил уже Альфонсо. — Кровь не вернет ее душу. Хочешь проверь — надрежь мне руку…
— О, нет, нет! — вскрикивал Альфонсо. — Кровь из шейной вены — только она может исцелить! Наполнить ее этой кровь! Раздирай себе шею — ты должен! Подумай, что значит твоя жизнь — что из того, что ты эльфийский князь — пройдут века и никто о тебе не вспомнит, и все твои деянья, сейчас славные — прахом станут. Что значит твой Эрегион, твое войско, против Нее?! Эта война — она забудется потом, кому она будет нужна лет через сто, через тысячу лет, через сто тысяч? Все это — тлен! А Она… Ведь, ежели есть в тебе разум, так должен ты понимать, что весь мир омрачился с ее уходом, что теперь и звезды потухнут и солнце, и Луна никогда не взойдет на небо. Так и будет, потому что мир лишился Нэдии. Я сам бы разодрал шею, но разве же стоит что-нибудь моя человеческая кровь? Так давай же…
Альфонсо постепенно успокаивался (боль то, конечно, осталась — боль то всегда с ним была) — но он больше не кричал, так как был уверен, что именно так все и свершится — да, ведь, никак иначе попросту и не могло быть. Келебримбер тоже не нашелся (уж слишком все это необычно было) — после некоторого молчания, в течении которого Альфонсо пристально, выжидающе в него вглядывался, проговорил:
— Ну, что я могу сделать? Что тут можно сказать, когда ты так искренно влюблен?.. Только — думаешь, ты один так кричишь, когда любимый человек уходит?!.. Нет, нет — ведь многие, на твоем месте, взмолились бы так же; для многих уход этой единственной, любимой души, все в жизни изменяет, и кажется такому человеку, что уж и звезды не святят, что весь мир теперь на гибель обречен. И что же, право, я здесь сказать могу, как разуверить?!..
— Рви же шею! — нетерпеливо выкрикнул Альфонсо.
Прошло еще несколько минут: Келебримбер все стоял в нерешительности, Альфонсо, похожий на саму смерть, тяжело дышал нависал над ним. Наконец, этот мученик не выдержал, проскрежетал что-то бессвязное, и бросился на него, намериваясь, тут же осуществить задуманное. И, как раз в это время, вновь распахнулся порог, и в шатер шагнул Гил-Гэлад — прямо же вслед за ним появился и адмирал Рэрос — правитель северных эльфов, еще с улицы приговаривал нуменорскому адмирал:
— Вот сейчас вы и встретитесь. Пусть эта встреча и тягостной может показаться, но ты, друг, сдержись — ты видишь в нем какого-то мерзавца, но, ведь — это не так. Он страдалец — он, ведь, через преисподнюю за свои преступленья прошел.
И вот ступил в шатер и Рэрос — изможденный страданьем лик адмирала устремился на Альфонсо, и тут же сильная, давняя ненависть вспыхнула в его глазах — тут же он бросился к нему, с силой перехватил у предплечий, с богатырской силой рванул, пытаясь освободить Келебримбера, однако — Альфонсо вцепился в него намертво, и втроем они повалились на пол — захрипели, борясь. Впрочем, Келебримбер не сопротивлялся — Альфонсо же все пытался дотянуться ему до шее, а Рэрос выворачивал ему руки, пытался оттащить назад — хрипел с яростью:
— И вот это отродье, этого убийцу я прощать должен?! Да будь проклят день, когда я вновь назову его сыном…
Гил-Гэлад склонился над ними, мирным голосом приговаривал:
— Альфонсо, друг, опомнись — что это нашло на тебя? Разве же этим помочь твоей беде?.. Нет — ты только новую кровь задумал пролить, только больнее на твоей душе станет; а разве же умершую можно чьим-либо убийством вернуть?!
— Что?! Умершую?!! — с этим воплем Альфонсо выпустил Келебримбера, и бросился к Гил-Гэладу.
Рэрос все пытался его удержать, да не удавалось — только вместе стали заваливаться куда-то, но вот Альфонсо уже схватил Гил-Гэлада:
— Что ты говоришь?! Ты лжешь!!! Просто боишься за эльфийскую кровь, да?!
— Но, ведь, то же самое и твой брат Вэллиат говорил. Испил он крови — неужто же ему легче стало? Нет — не получил он бессмертия, но только, от надрывов своих заработал горячку, и сейчас лежит, под присмотром наших лекарей…
— Довольно! Довольно! Скажите, что мы здесь делаем?! Как мы можем оставаться на месте?! Зачем, зачем эти ночные стоянки?! Мы должны двигаться в каждое мгновенье… Что — не хотите двигаться?! Так давайте мне Угрюма, и я сам поскачу на север!.. Нет, нет — не смогу я от вас избавиться — роком мне предназначено рядом с вашим войском пребывать!.. Что — брежу я?!.. Да — так и есть — все это бред! Вообще, вся жизнь моя — бред! Я же не свободен… Я же как кукла страдающая!.. Ну, вот зачем вы сейчас пришли?! Что вы ходите, что вам надо — ни к чему все это! Идите спите, а меня здесь страдать оставьте…
И он уже позабыл, что совсем недавно жаждал эльфийской крови — он теперь только и хотел остаться один на один с Нэдией. Однако, Гил-Гэлад говорил:
— Вот твой отец пришел. Ты сколько лет с ним не виделся. Пришло время примирится. Рэрос, я прошу — не выкручивай ему руки. Лучше подай ему руку. Лучше на волосы ему взгляни — там же седин больше, чем у тебя. Посмотри — ведь это же мученик.
— Что?!.. Руки отпустить?!.. Дайте мне клинок, и я ему сердце вырежу! Что дела до его страданий, когда он убийцей был, убийцей и остался! Он мать убил и теперь кается, страдает — да что же может искупить это преступленье? Наверное, кается, волосы рвет, плачет, и думает, что простят его, что все хорошо будет…
Тут Альфонсо бешено взвыл, и смог таки вырваться от Рэроса. Он хотел бы вырваться в ночь, однако — от муки своей совершенно ослеп, врезался в серебрящуюся материю — одну из стен шатра — он вцепился в нее пальцами, и стал медленно оседать на колени, все стонал:
— Зачем привели его?! Зачем еще эта пытка?!.. Неужто же мало мне мучений?! Никогда он меня не простит — никогда не буду чувствовать ничего, кроме муки, когда он рядом… Ненавидящий меня — ты знаешь, я бы хотел уйти, но не могу — хотел бы на клинок бросится, а вот предначертанье не дает. Как бы я хотел, чтобы ты меня заколол — одним ударом и в самое сердце. Но… и этого не дам, не позволю себя убить — иной у меня рок: насмерть с тобой биться стану, и при этом же молить буду, чтобы убил ты меня — и драться то из всех сил, со всей яростью стану… Рок сильнее меня — рок меня давит…
— Ну, довольно же. — прервал его Гил-Гэлад. — Эта вражда никому ничего кроме боли не приносит, а потому — просто примиритесь.
— Скоро весна! — вдруг выкрикнул Альфонсо, и по морщинистым его щекам заспешили слезы. — …Быть может, под первыми лучами она оживет. Хотя… нет — уже не оживет.
— Зачем, зачем ты меня привел сюда? — с мукой, вопрошал у Гил-Гэлада Рэрос. — Неужто еще не понимаешь, что никогда нам не примирится.
— Это «никогда» звучит глупо. Вы просто замкнулись каждый в своем горе, а на самом то деле вижу, что могли бы примирится…
— Если бы мы не поспели вовремя, он бы и Келебримберу шею свернул. Скажи, государь Эригиона, разве же не так?
— Да — он действительно бы это сделал.
— Ну, так и что же? Почему он еще не под стражей, почему еще не оглашен указ о его казни — неужто за все эти преступленья он может надеется на прощенье? Так его же еще и во главе войска поставили!.. Не это ли есть сущее безумие!
— Альфонсо, пади пред ним на колени, землю у его ног целуй — рыдай, моли о прощенье. — молвил Гил-Гэлад.
— Зачем, зачем мне это прощенье, когда сам себя простить не могу, когда Нэдии здесь нет?! Оставьте меня…
Он так выкрикивал, а сам развернулся к Рэросу, который стоял посреди шатра, тяжело дышал, метал свой взгляд от одной фигуры к другой. Он действительно принялся целовать землю возле его ног, он стал молить о прощенье, и там можно было разобрать, повторяющееся вновь и вновь: «Прости, прости ты меня… Мне так одиноко… Хоть ты прости! Прости! Прости!..» — и было это столь искренне, столь пронзительно, что в лик Рэроса задрожал, и он протянул к нему ладонь — словно бы собираясь положить ему ее на лоб, сказать слова прощенья, однако — в это самое время порог был отодвинут в сторону, шагнувший в палатку эльф, стараясь не выдавать изумления, проговорил:
— Только что было найдено тело одного из наших часов. Судя по следам когтей — это какая-то хищная птица; похоже на ворона, однако — ни у одного ворона не бывает таких громадных когтей. Так же — пропали Вэлломир и Вэллас — их видели незадолго до этого, шедших как раз в том направлении…
Не успел еще этот эльф договорить, как вновь распахнулся порог, и вбежали — сначала эльф, а сразу вслед за ним — человек-нуменорец, у этих выражения лиц словно бы кричали: «Беда, беда пришла!..»
— Рядом с нашим лагерем армия!
— Что — орки? — быстро, деловито спрашивал Гил-Гэлад, шагая навстречу гонцам.
— О — нет. Что-то невиданное, колдовское. Похожи на оживших мертвецов — их огромная, многотысячная толпа, все хохочут, творят какие-то безумства, от них смрад нестерпимый поднимается. Однако — пока не нападали на наших. Да вы послушайте — даже и здесь их хохот слышен.
