– Вы узнали?
Валентина застонала.
– Да, – сказала она, – но я не могу поверить.
– Вы предпочитаете умереть и тем самым убить Максимилиана?
– Боже мой, боже мой! – повторяла Валентина; ей казалось, что она сходит с ума. – Но разве я не могу уйти из дому, убежать?..
– Валентина, рука, которая вас преследует, настигнет вас повсюду; золото купит ваших слуг, и смерть будет ждать вас во всех обличьях: в глотке воды из ручья, в плоде, сорванном с дерева.
– Но ведь вы сами сказали, что дедушка приучил меня к яду.
– Да, к одному яду, и притом в малой дозе; но яд переменят или усилят дозу.
Он взял стакан и омочил губы.
– Так и есть! – сказал он. – Вас хотят отравить уже не бруцином, а простым наркотиком. Я узнаю вкус спирта, в котором его растворили. Если бы вы выпили то, что госпожа де Вильфор налила сейчас в этот стакан, Валентина, вы бы погибли!
– Господи! – воскликнула девушка. – Но за что она меня преследует?
– Неужели вы так чисты сердцем, так далеки от всякого зла, что еще не поняли?
– Нет, – сказала Валентина, – я ей ничего не сделала.
– Да ведь вы богаты, Валентина, у вас двести тысяч ливров годового дохода, и эти двести тысяч вы отнимаете у ее сына.
– Но как же это? Ведь это не ее деньги, они достались мне от моих родных.
– Разумеется. Вот почему и умерли маркиз и маркиза де Сен-Меран: нужно было, чтобы вы получили после них наследство; вот почему, в тот день, когда господин Нуартье сделал вас своей наследницей, он был приговорен; вот почему и вы, в свою очередь, должны умереть, Валентина; тогда ваш отец наследует после вас, а ваш брат, став единственным сыном, наследует после отца.
– Эдуард, бедный мальчик! И все эти преступления совершаются из-за него!
– Наконец вы поняли!
– Боже, только бы все это не пало на него!
– Вы ангел, Валентина.
– А дедушку, значит, пощадили?
– Решили, что после вашей смерти его имущество все равно перейдет к вашему брату, если только дед не лишит его наследства, и что в конце концов преступление это было бы бесполезно, а потому особенно опасно.
– И в уме женщины мог зародиться такой план! Боже, боже мой!
– Вспомните Перуджу, виноградную беседку в Почтовой гостинице и человека в коричневом плаще, которого ваша мачеха расспрашивала об аква-тофана. Уже тогда этот адский замысел зрел в ее мозгу.
– Ах, граф, – воскликнула девушка, заливаясь слезами, – если так, я обречена!
– Нет, Валентина, нет! Я все предвидел, и ваш враг побежден, ибо он разгадан; нет, вы будете жить, Валентина, жить – чтобы любить и быть любимой; чтобы стать счастливой и дать счастье благородному сердцу; но для этого вы должны всецело довериться мне.
– Приказывайте, граф, что мне делать?
– Принять то, что я вам дам.
– Видит бог, – воскликнула Валентина, – будь я одинока, я предпочла бы умереть.
– Вы не скажете никому ни слова, даже вашему отцу.
– Но мой отец непричастен к этому злодеянию, правда, граф? – сказала Валентина, умоляюще сложив руки.
– Нет, но ваш отец, человек искушенный в изобличении преступников, должен был предполагать, что все эти смерти у вас в доме неестественны. Ваш отец сам должен был вас охранять, он должен был быть в этот час на моем месте; он сам должен был выплеснуть эту жидкость; сам должен был уже подняться против убийцы. Призрак против призрака, – прошептал он, заканчивая свою мысль.
– Я сделаю все, чтобы жить, граф, – сказала Валентина, – потому что есть два человека на свете, которые так меня любят, что умрут, если я умру: дедушка и Максимилиан.
– Я буду их охранять, как охранял вас.
– Скажите, что я должна делать, – спросила Валентина. – Господи, что со мной будет? – шепотом прибавила она.
– Что бы с вами ни произошло, Валентина, не пугайтесь; если вы будете страдать, если вы потеряете зрение, слух, осязание, не страшитесь ничего; если вы очнетесь и не будете знать, где вы, не бойтесь, хотя бы вы проснулись в могильном склепе, в гробу; соберитесь с мыслями и скажите себе: в эту минуту меня охраняет друг, отец, человек, который хочет счастья мне и Максимилиану.
– Боже, неужели так нужно?
– Может быть, вы предпочитаете выдать вашу мачеху?
– Нет, нет, лучше умереть!
– Вы не умрете, Валентина. Что бы с вами ни произошло, обещайте мне не роптать и надеяться!
– Я буду думать о Максимилиане.
– Я люблю вас, как родную дочь, Валентина; я один могу вас спасти, и я вас спасу.
Валентина молитвенно сложила руки – она чувствовала, что только бог может поддержать ее в этот страшный час. Она шептала бессвязные слова, забыв о том, что ее плечи прикрыты только длинными волосами и что сквозь тонкое кружево пеньюара видно, как бьется ее сердце.
Граф осторожно дотронулся до ее руки, натянул ей на плечи бархатное одеяло и сказал с отеческой улыбкой:
– Дитя мое, верьте моей преданности, как вы верите в милость божью и в любовь Максимилиана.
Валентина взглянула на него благодарно и кротко, словно послушный ребенок.
Тогда граф вынул из жилетного кармана изумрудную бонбоньерку, открыл золотую крышечку и положил на ладонь Валентины пилюлю величиною с горошину.
Валентина взяла ее и внимательно посмотрела на графа; на лице ее неустрашимого защитника сиял отблеск божественного могущества и величия. Взгляд Валентины вопрошал.
– Да, – сказал Монте-Кристо.
Валентина поднесла пилюлю к губам и проглотила ее.
– До свидания, дитя мое, – сказал он. – Теперь я попытаюсь уснуть, ибо вы спасены.
– Идите, – сказала Валентина, – я вам обещаю не бояться, что бы со мной ни случилось.
Монте-Кристо долго смотрел на девушку, которая понемногу засыпала, побежденная действием наркотика.
Затем он взял стакан, отлил три четверти в камин, чтобы можно было подумать, что Валентина пила из него, поставил его опять на ночной столик, потом подошел к книжному шкафу и исчез, бросив последний взгляд на Валентину; она засыпала безмятежно, как ангел, покоящийся у ног создателя.
V. Валентина
Ночник продолжал гореть на камине, поглощая последние капли масла, еще плававшие на поверхности воды; уже краснеющий круг окрашивал алебастровый колпачок, уже потрескивающий огонек вспыхивал последними искрами, ибо и у неживых предметов бывают предсмертные судороги, которые можно сравнить с человеческой агонией; тусклый, зловещий свет бросал опаловые отблески на белый полог постели Валентины.
Уличный шум затих и воцарилось жуткое безмолвие.
И вот дверь из комнаты Эдуарда отворилась, и лицо, которое мы уже видели, отразилось в зеркале, висевшем напротив; то была г-жа де Вильфор, пришедшая посмотреть на действие напитка.
