Затем, как бы приковав глаза собеседника к своим, он перевел взгляд на дверь.
– Вы хотите, чтобы я вышел? – горестно воскликнул Моррель.
– Да, – показал Нуартье.
– Пожалейте меня!
Глаза старика оставались неумолимо устремленными на дверь.
– Но потом мне можно будет вернуться? – спросил Максимилиан.
– Да.
– Я должен выйти один?
– Нет.
– Кого же я должен увести? Господина де Вильфора?
– Нет.
– Доктора?
– Да.
– Вы хотите остаться с господином де Вильфором?
– Да.
– А он поймет вас?
– Да.
– Будьте спокойны, – сказал Вильфор, радуясь, что следствие будет вестись с глазу на глаз, – я отлично понимаю отца.
Хотя он говорил это с почти радостным выражением, зубы его громко стучали.
Д’Авриньи взял Максимилиана под руку и увел его в соседнюю комнату.
Тогда во всем доме воцарилось молчание, более глубокое, чем молчание смерти.
Наконец через четверть часа послышались нетвердые шаги, и Вильфор появился на пороге гостиной, где находились д’Авриньи и Моррель, один – погруженный в задумчивость, другой – задыхающийся от горя.
– Идемте, – сказал Вильфор.
И он подвел их к Нуартье.
Моррель внимательно посмотрел на Вильфора.
Лицо королевского прокурора было мертвенно-бледно; багровые пятна выступили у него на лбу; его пальцы судорожно теребили перо, ломая его на мелкие куски.
– Господа, – сдавленным голосом сказал он д’Авриньи и Моррелю, – дайте мне честное слово, что эта ужасная тайна останется погребенной в наших сердцах!
У тех вырвалось невольное движение.
– Умоляю вас!.. – продолжал Вильфор.
– А что же виновник!.. – сказал Моррель. – Убийца!.. Отравитель!..
– Будьте спокойны, сударь, правосудие совершится, – сказал Вильфор. – Мой отец открыл мне имя виновного; мой отец жаждет мщения, как и вы, но он, как и я, заклинает вас хранить преступление в тайне. Правда, отец?
– Да, – твердо показал Нуартье.
Моррель невольно отшатнулся с жестом ужаса и недоверия.
– Сударь, – воскликнул Вильфор, удерживая Морреля за руку, – вы знаете, мой отец непреклонный человек и если он обращается к вам с такой просьбой, значит, он верит, что Валентина будет страшно отмщена. Правда, отец?
Старик сделал знак, что да.
Вильфор продолжал:
– Он меня знает, а я дал ему слово. Можете быть спокойны, господа; я прошу у вас три дня, это меньше, чем у вас попросил бы суд; и через три дня мщение, которое постигнет убийцу моей дочери, заставит содрогнуться самое бесчувственное сердце. Правда, отец?
При этих словах он скрипнул зубами и потряс мертвую руку старика.
– Обещание будет исполнено, господин Нуартье? – спросил Моррель; д’Авриньи взглядом спросил о том же.
– Да! – показал Нуартье с мрачной радостью в глазах.
– Так поклянитесь, господа, – сказал Вильфор, соединяя руки д’Авриньи и Морреля, – поклянитесь, что вы пощадите честь моего дома и предоставите мщение мне.
Д’Авриньи отвернулся и неохотно прошептал «да», но Моррель вырвал руку из рук Вильфора, бросился к постели, прижался губами к холодным губам Валентины и выбежал вон с протяжным стоном отчаяния.
Как мы уже сказали, все слуги исчезли.
Поэтому Вильфору пришлось просить д’Авриньи взять на себя все те многочисленные и сложные хлопоты, которые влечет за собой смерть в наших больших городах, особенно смерть при таких подозрительных обстоятельствах.
Что касается Нуартье, то было страшно смотреть на это недвижимое горе, это окаменелое отчаяние, эти беззвучные слезы.
Вильфор заперся в своем кабинете; д’Авриньи пошел за городским врачом, обязанность которого – свидетельствовать смерть и которого выразительно именуют «доктором мертвых».
Нуартье не захотел расставаться с внучкой.
Через полчаса д’Авриньи вернулся со своим собратом; дверь с улицы была заперта, и, так как привратник исчез вместе с остальными слугами, Вильфор сам пошел отворить.
Но у комнаты Валентины он остановился; у него не было сил снова войти туда.
Оба доктора вошли одни.
Нуартье сидел у кровати, бледный, как сама покойница, недвижимый и безмолвный, как она.
Доктор мертвых подошел к постели с равнодушием человека, который полжизни проводит с трупами, откинул с лица девушки простыню и приоткрыл ей губы.
– Да, – сказал д’Авриньи со вздохом, – бедная девушка мертва, сомнений нет.
– Да, – коротко ответил доктор мертвых, снова закрывая простыней лицо Валентины.
Нуартье глухо захрипел.
Д’Авриньи обернулся; глаза старика сверкали.
Д’Авриньи понял, что он хочет видеть свою внучку; он подошел к кровати, и, пока второй врач полоскал в хлористой воде пальцы, которые коснулись губ умершей, он открыл это спокойное и бледное лицо, похожее на лицо спящего ангела.
Слезы, выступившие на глазах Нуартье, сказали д’Авриньи, как глубоко благодарен ему несчастный старик.
Доктор мертвых написал свидетельство тут же в комнате Валентины, на краю стола, и, совершив эту последнюю формальность, вышел, провожаемый д’Авриньи.
Вильфор услышал, как они спускались с лестницы, и вышел из своего кабинета.
Сказав несколько слов благодарности доктору, он обратился к д’Авриньи.
– Теперь нужен священник, – сказал он.
– Есть какой-нибудь священник, которого вы хотели бы пригласить? – спросил д’Авриньи.
– Нет, – отвечал Вильфор, – обратитесь к ближайшему.
– Ближайший, – сказал городской врач, – это итальянский аббат, поселившийся в доме рядом с вами. Хотите, проходя мимо, я его попрошу?
– Будьте добры, д’Авриньи, – сказал Вильфор, – пойдите с господином доктором. Вот ключ, чтобы вы могли входить и выходить, когда вам нужно. Приведите священника и устройте его в комнате моей бедной девочки.
– Вы хотите с ним поговорить?
– Я хочу побыть один. Вы меня простите, правда? Священник должен понимать все страдания, тем более страдания отца.
Вильфор вручил д’Авриньи ключ, поклонился еще раз городскому врачу и, вернувшись к себе в кабинет, принялся за работу.
Есть люди, для которых работа служит лекарством от всех зол.
Выйдя на улицу, оба врача заметили человека в черной сутане, стоящего на пороге соседнего дома.
– Вот тот, о ком я вам говорил, – сказал доктор мертвых.
Д’Авриньи подошел к священнику.
– Сударь, не согласитесь ли вы оказать услугу несчастному отцу, потерявшему только что дочь, королевскому прокурору де Вильфору?
