— Великий!..
— Стой! — замахал руками Нерай. — Ты без титулов, ты о заговоре и красочно… это, с воодушевлением… — Имелось в виду — с подробностями.
Вегонаба понял правильно.
Он приблизился к государю, не спрашивая, придвинул к огню низенькую скамеечку, на которую полагалось ставить ноги, протер инкрустированную эмалью и перламутром доску рукавом своего роскошного одеяния, уселся. Задумался.
— Я служу тебе двадцать лет, Дайнити, — внезапно сказал он.
И понтифик поразился тому, что голос у Вегонабы, оказывается, тяжелый, низкий и без визгливых ноток восторженного щенка.
— И твоему отцу я служил двадцать пять. Я всякого повидал за это время, но никогда мне не было страшно. Нам ведь повезло, государь. Не знаю, насколько ты это ценишь, но нам несказанно повезло в том, что мы родились в Хадрамауте. С нами не воевали, потому что мы нужны всем, и вплоть до вчерашнего дня я был уверен в нашем будущем. Оно было блестящим, оно было завидным. Я многие годы выстраивал основу еще большего процветания. И все рухнуло, в несколько часов рухнуло с треском. Я боюсь, Дайнити.
Вегонаба закрыл лицо руками. И в такой позе сидел несколько долгих минут.
— Я старше тебя на пятнадцать лет, Дайнити. Не очень много, но все же достаточно, чтобы чувствовать ответственность за тебя и твою страну. Я служил тебе с честью, верно?
— Верно, — кивнул понтифик.
— Сейчас я не могу ничего посоветовать. Ты должен решать сам. Я знаю, как тебе будет сложно принимать решение единолично, но нет сейчас в Хадрамауте того человека, который бы посмел вмешаться.
— Почему? — спросил Дайнити немеющими губами.
Он никогда в жизни ничего не решал, только скреплял своей подписью бесчисленные бумаги, в содержании которых практически не разбирался.
— Нет ответа, — прошептал Вегонаба. — Ни на один вопрос из тех, что я задаю себе, нет вразумительного ответа. И я не решаюсь что‑либо посоветовать тебе, государь.
— Тогда выскажи мнение, — потребовал Дайнити Нерай.
— Не призывай на службу ни одного мага. Без них мы еще как‑нибудь обойдемся, с ними — не выживем.
— Неужели так… это… опасно?
— Считай, что история с Йа Тайбрайя — всего лишь досадное недоразумение, предисловие, проба. А вот дальше будет по‑настоящему страшно и опасно.
— Откуда ты сведения взял? — Понтифик напрягся, чтобы четко произнести эту фразу.
Вегонаба горько усмехнулся — он мог бы очень много рассказать своему владыке, да времени почти не осталось.
Хадрамаут, как ни одна другая страна в мире, нуждался в информации. Разумные сановники уже давно поняли, что дороже всего стоят сведения, подчас дороже золота. И очень часто — столько, сколько целая жизнь. Выживает тот, кто располагает информацией, поэтому шпионам и осведомителям платили много. Еще больше платили тем, кого в народе называли Мудрыми — людям, которые располагали информацию в нужном порядке, делали выводы и прогнозы на будущее.
В Хадрамауте издавна не доверяли магам.
— При дворе Колумеллы замешательство — пропал Аджа Экапад, а вместе с ним двести рыцарей, отряженных на поиски какой‑то магической вещи. Тела членов отряда и их командира обнаружили в Сарагане, назревает конфликт.
Понтифик поморщился. Переход к активной жизни оказался болезненным и неприятным.
— Колумелла — это в Аллаэлле? — спросил он, стыдясь впервые собственного незнания.
— Нет, Дайнити, — мягко сказал Вегонаба. — Это король Мерроэ. Аллаэлла западнее и больше, — добавил после паузы.
— Что нам с их споров?
— Еще немного, и Зу‑Л‑Карнайн начнет войну с Мерроэ. Или, во всяком случае, не станет доверять Колумелле. А с севера двигаются войска варвара Самаэля. Очень скоро мир узнает о нем и ужаснется. Я не знаю, кто защитит Хадрамаут в этой войне.
— С Хадрамаутом не воюют! — в ужасе всплеснул руками Дайнити.
— Мир пришел к своему концу, — размеренно и четко сказал Вегонаба. — Наши астрологи, мудрецы и чародеи‑отшельники, жрецы Йа Тайбрайя и Иабарданая — все в один голос твердят, что судьба Арнемвенда взвешена и решена. Никто ни за что не ручается.
— Неужели нет выхода?
— Есть. Не выход, а крохотный шанс, та самая соломинка, за которую цепляется утопающий, — Запретные Земли. Точнее, Повелительница Запретных Земель, Древняя Богиня Истины и Суть Сути, Великая Кахатанна.
— Кто это сказал?
— Все, государь. Древнее предсказание, книга Таабата Шарран, написанная мудрецом и магом Олоруном и не сохранившаяся целиком, гласит, что она сначала уйдет с Арнемвенда, а затем вернется назад — и суть ее станет иной.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Это нужно тебе, Дайнити.
— Вот что. — Понтифик выгрузил свое тело из глубокого кресла и нервно зашагал мимо камина, взад‑вперед.
Вегонаба даже привстал при виде такого зрелища.
— Вот что, советник, — внезапно сказал Дайнити. — Решать все равно тебе. Я слишком глуп и слишком мало знаю о том, что происходит в мире, чтобы доверить мне серьезную работу. Мне жаль и мне очень стыдно, но жалость и сожаление ничего не дают нам. Ты должен попытаться — я понимаю, Вегонаба, как это непросто, — но ты должен попытаться научить меня всему, что я должен был уметь с самого начала… Что с тобой? Ты плачешь?
* * *
Утром следующего дня Нингишзида топтался возле дверей, ведущих в личные покои своей богини, исполненный сомнений и колебаний. Каэтане предстояла очередная дальняя дорога, и он прекрасно понимал, что ей бы хотелось оставить позади себя спокойную страну, решенные проблемы и не волноваться о том, что там происходит ежечасно и ежеминутно. Исходя из этих соображений не стоило бы рассказывать ей о человеке по имени Аннораттха, тем более что и рассказывать‑то было особенно нечего. С другой же стороны, только Каэ и могла полностью разрешить его сомнения, определив, является ли этот странный паломник другом или союзником врага. Пока Нингишзида взвешивал все «за» и «против», Каэ успела уже проснуться, посидеть перед зеркалом в свое удовольствие, одеться и уже выходила из опочивальни, когда натолкнулась на своего верховного жреца.
— Доброе утро! — окликнула она Нингишзиду. — Выкладывай, что тебя терзает и гложет с утра пораньше. Или тревожное выражение твоего лица вызвано видом моей заспанной физиономии? Что случилось?
— Да ничего особенного, — замялся жрец. — Все это мелочи, Каэ, дорогая. Как вам спалось? Как настроение?
— Прекрасное настроение, несмотря на все наши сложности. Ладно, Нингишзида, не томи меня понапрасну. Я же тебя давным‑давно знаю: на тебе большими буквами написано, что тебе нужно со мной посоветоваться, но неловко нагружать делами… А ты об этом забудь. Давай пройдемся к моему любимому фонтану, посидим в парке, музыку послушаем. Заодно ты мне откроешь душу: поведаешь, что тебя, многомудрого и опытного, так взволновало.
— Новый паломник, если он паломник, конечно, — сказал жрец.
Они шли по усыпанной золотистым песком дорожке, которая змеилась между вековыми деревьями. В их тени было сумрачно, сыро и прохладно, словно в лесу.
— Кто таков? — спросила Каэ.
— Некий Аннораттха. Прибыл одновременно с армией скаатов. Что о нем сказать? — умен, искусен, сдержан. Всем нравится, всем полезен, хлопот не доставляет, в Храм Истины не рвется. Непонятно вообще, чего это я к нему прицепился? Но глаз я с него не свожу, даже Агбе попросил приглядывать за ним, когда я в отлучке либо занят. Агбе, как вы знаете, госпожа, крайне ответственный человек и если что пообещал, то обязательно выполняет. И в этом случае он меня не подвел, да только ничего не выяснил. Аннораттха ведет совершенно открытый образ жизни, со всеми общается, ничем лишним не интересуется, ни к чему не присматривается и не приглядывается. И все равно я о нем думать не перестаю.
— Значит, не все так просто.
Каэ задумалась на мгновение.
— А пришли‑ка ты мне этого Аннораттху после завтрака. Я с ним поговорю, может, чего и выясним.
— Хорошо, госпожа, — облегченно выдохнул жрец. — Я и рассчитывать не смел на то, что вы этим заинтересуетесь.
— Я этим не интересуюсь, но игнорировать странных паломников, особенно после появления Барнабы, не намерена.
Каэ немного продрогла в парке и поэтому с радостью выбралась на залитый солнечными лучами луг, где ее уже ожидала охрана и свита. Князь Малан‑Тенгри, сидя верхом на своем быке, возглавлял отряд скаатов — человек двадцать, зато отборных силачей и искуснейших воинов.
— Рада видеть тебя, князь! — Каэ легко взлетела в седло поданного ей коня. На этот раз Ворона поставили отдыхать в стойле, решив, что после трудов праведных он это заслужил, и богине подобрали ослепительно белого, царских кровей скакуна.
Тот оказался бесконечно добрым и мягким: все время тянулся к хозяйке мордой и ласково фыркал, выказывая свое расположение. Каэ неспешно ехала по направлению к дворцу Тхагаледжи и все гладила коня по шее и между ушами.
