уже поздно. Маска сорвана.
– А что за мелочи, о которых ты говорил? Мне просто любопытно.
– Профессиональная гордость?
– Вроде того.
– Ты слишком упростила мне задачу, Зебра. Не заглушила двигатель, чтобы я смог украсть твой фуникулер. Оставила оружие там, где я мог найти его, а заодно и достаточную сумму денег. Тебе хотелось, чтобы я украл эти вещи, и тогда бы ты наверняка узнала, кто я такой. Тот, кто прилетел, чтобы убить Рейвича.
– И это все? – пожала она плечами.
– Не совсем. – Я поплотнее закутался в сюртук Вадима. – Например, ты предложила заняться любовью, едва успев со мной познакомиться. Впрочем, игра стоила свеч.
– Ах, только не надо лести. Прибереги ее для себя.
– Но я бы не сказал, что ты обрадовалась, когда мы снова встретились. И на этот раз между нами не возникло даже намека на влечение. Во всяком случае, с твоей стороны. Мне пришлось поразмыслить над этим, но теперь я понял. В первый раз тебе нужно было создать доверительную обстановку. Ты надеялась, что я расскажу что-нибудь важное. Поэтому пригласила меня в постель.
– На свете есть такая вещь, как свобода выбора, Таннер. Ты мог отказаться. Иначе нужно признать, что в этот момент ты думал не головой, а другим местом. Вдобавок непохоже, чтобы ты сожалел.
– Может, и правда не сожалею. Во второй раз я бы вряд ли повелся, но второго раза и не ожидается, правильно? Ты уже узнала все, что хотела. В первый раз ты руководствовалась расчетом: переспать со мной и добыть информацию.
– Однако не добыла.
– Не важно. Ты получила ее позже, когда я сбежал с твоей пушкой и машиной.
– Ах, какая грустная история.
– Не для меня. – Я глянул через парапет. – А вот для тебя – пожалуй. Это серьезный провал, Зебра. Ты знаешь: я проделал большой путь, чтобы убить Рейвича. Тебе не приходит в голову, что я не буду страдать угрызениями совести, если убью того, кто встал у меня на пути?
– У тебя в кармане пистолет. Действуй, если от этого станет легче.
Я полез в карман, чтобы убедиться в этом, – и не вынул руку.
– Я мог бы убить тебя прямо сейчас.
К чести Зебры, она даже не вздрогнула.
– Через карман?
– Хочешь проверить?
Это становилось похоже на розыгрыш. Мы словно играли сцену из какой-то пьесы и были не в силах остановиться, даже не представляя, чем она закончится.
– Ты действительно думаешь, что попадешь в меня не целясь?
– Вообще-то, мне не впервой.
«Правда, мне впервой делать это намеренно», – мысленно добавил я.
Ведь я не хотел убить Гитту. И не был уверен сейчас, что хочу убить Зебру.
Не хотел убить Гитту…
Я старался не думать об этом, чтобы сохранить душевное спокойствие. Но мои мысли словно блуждали по лабиринту, в котором был только один выход. Теперь воспоминания вырвались на свободу, точно орава буйных арестантов. Гитта мертва. Она погибла при нападении на лагерь – о чем тут рассуждать?
Не о чем.
Не считая того факта, что ее убил я.
Я это помнил.
Гитта проснулась раньше меня. Это она первой услышала, как нападающие прорвались сквозь заграждения, почти невидимые в стробоскопических вспышках выстрелов. Ее испуганный возглас разбудил меня. Обнаженная, она прижималась ко мне. Я увидел три силуэта на ткани палатки, словно абсурдное представление театра теней. При каждой вспышке они оказывались в другом месте – то россыпью, то почти сливаясь. Потом раздались крики – я узнал голоса наших людей, короткие, сдавленные, точно взревывания горна.
Ионизованное излучение полосовало палатку, и неистовые порывы бури устремлялись в прорехи, словно полуразумные создания из ветра и дождя. Прижав ладонь к губам Гитты, я пошарил под подушкой, куда перед сном положил лучевой пистолет, и с удовлетворением почувствовал, как прохладная изогнутая рукоять скользнула мне в руку.
Я свалился с койки. Прошло не более секунды или двух после того, как я понял, что на нас напали.
– Таннер? – позвал я, едва слыша свой голос в погребальном плаче бури. – Таннер, где ты, черт побери?
Я чувствовал, как Гитта дрожит под тонким одеялом, хотя в палатке было душно и сыро.
– Таннер?
В этот момент включилось ночное зрение. В сероватом тумане проявлялись внутренности разоренной палатки. Этим приобретением, на редкость удачным, я был обязан ультра и Дитерлингу, который на собственном примере убедил меня подвергнуться операции. Определенные генетические изменения на клеточном уровне приводят к образованию на задней стенке сетчатки органического слоя. Ультра называют его тейптумом. Он отражает свет, максимально усиливая поглощение. Кроме того, тейптум изменяет длину волны отраженного света, усугубляя чувствительность сетчатки. По словам ультра, единственный недостаток этой генной модификации – если можно считать его недостатком – состоит в том, что глаза как бы вспыхивают, если направить в лицо яркий свет.
Ультра называют это «сияющим оком».
Честно говоря, мне такое даже нравилось. Поскольку я успевал увидеть тех, кто замечал мое сияющее око, с изрядным опережением.
Разумеется, этим модификация не ограничивалась. Умея трансформировать форму частиц фоточувствительных хромопротеиновых пигментов, ультра нашпиговали мою сетчатку генетически измененными «палочками» с почти абсолютным восприятием фотонов – для этого всего лишь пришлось пощипать отдельные гены Х-хромосомы. В итоге я обзавелся геном, обычно передающимся только по женской линии. Он позволяет различать оттенки красного цвета, о существовании которых я прежде и не подозревал. Еще по краю роговицы у меня появились клетки, взятые у каких-то рептилий, что расширило видимый спектр в сторону инфракрасного излучения и ультрафиолета. Эти клетки подсоединили к моему зрительному нерву, и я получил способность воспринимать поступающую с них информацию одновременно с остальной, как это происходит у змей. Эти особенности зрения активировались и подавлялись специальными ретровирусами, которые вызывали быстрый – разумеется, контролируемый – рост недолговечных клеток наподобие раковых, выстраивающих или демонтирующих необходимые клеточные ансамбли в течение нескольких дней. Впрочем, к своим новым способностям я привык далеко не сразу. Сначала научился толком видеть в темноте, а чуть позже распознавать предметы, недоступные зрению обычного человека.
Отдернув занавеску, разделяющую палатку, я вошел на половину Таннера. Наш шахматный
