успешно достигла Пункта Назначения. Время от времени экипажи узнавали, что некоторые фракции вообще отрицают существование экспедиции. На Земле снова пытались переписать историю. Со временем это перестали принимать всерьез. Досадно было слышать другое: эти попытки встречали поддержку.
Слишком велик груз времени и пространства.
Эти слова вновь и вновь звучали в голове у Небесного подобно мантре. В конечном счете все проблемы сводились к отрыву от родины.
И еще это означало, что ответственность Флотилии перед кем-либо, кроме ее экипажей и пассажиров, постепенно уменьшалась. А значит, появилась возможность скрыть правду о том, что случилось с «Калеуче».
Судя по всему, дед Небесного, вернее, отец Тита Хаусманна знал истинную причину случившегося. Кое-что он успел рассказать Титу, но не исключено, что сделал это на пороге смерти, а потому уже не помнил всех деталей. Теперь Небесному оставалось лишь строить догадки.
События могли развиваться по двум сценариям. Согласно первому между кораблями вспыхнула война, в ходе которой «Калеуче» подвергся атаке. Возможно, дело дошло до применения ядерного оружия. Тит говорил, что призрак на экране радара выглядит так же, как любой из кораблей Флотилии, но это не значит, что ему не мог быть нанесен значительный ущерб. Впоследствии экипажи остальных кораблей, устыдившись, предпочли вычеркнуть этот постыдный прецедент из своей истории. Их поколению пришлось жить с бременем позора – но только одному.
Другая гипотеза нравилась Небесному куда больше. Она выглядела не так драматично, но Флотилия представала в еще менее выгодном свете. На «Калеуче» произошло нечто чрезвычайное – скорее всего, разразилась эпидемия. Остальные экипажи предпочли отказать ему в помощи. Конечно, история знает случаи, которые выглядят еще более неприглядно. Как можно поставить в упрек стремление оградить себя от заразы?
Это был постыдный шаг. И вместе с тем абсолютно логичный.
Если гипотеза верна, им необходима крайняя осторожность. Впрочем, любая ситуация может обернуться катастрофой. И в любом случае риск будет оправдан – слишком велика награда. Он вспомнил об антивеществе, возможно заключенном в резервуарах призрака. Подобно дремлющему чудовищу, оно дожидается, когда его выпустят на свободу. Этот день все еще может наступить, но он будет не таким, каким виделся создателям корабля.
И не таким, каким видится экипажам остальных кораблей.
Несколько часов спустя они были уже далеко. Однажды луч радара «Бразилии» скользнул по шаттлу, словно пальцы слепого, изучающие незнакомый предмет. Это был миг предельного напряжения. Небесный подумал было, что допустил какую-то фатальную оплошность. Но луч двинулся дальше и больше не вернулся. Даже если на «Бразилии» что-то обнаружили, то, скорее всего, приняли пятно на радаре за дрейфующий хлам – например, такой же шаттл, изношенный до невосстановимости и выброшенный в пустоту космоса.
Соблазн запустить двигатели малой тяги был велик. Однако Небесный проявил выдержку, и в течение двадцати четырех часов шаттл продолжал дрейфовать, как и было запланировано. Сообщений с «Сантьяго» не поступало, и Небесный успокоился. Это означало, что их отсутствие еще не превратилось в проблему. Не будь рядом Норкинко и Гомеса, он был бы сейчас одинок, как никогда в жизни. Нечто подобное уже случилось с ним однажды. Как он был напуган, оказавшись запертым, точно в ловушке, в темной детской! Поразительно, но теперь он по собственной воле покинул дом и отправился в такую даль.
Но в этот раз у него был повод.
Выждав до последней секунды, Небесный снова запустил двигатели. Пламя вырвалось из дюз и расцвело на фоне звездного неба – прозрачное, чистое, густо-сиреневое. Небесный очень постарался, чтобы выхлоп не был направлен в сторону Флотилии, но скрыть его полностью все равно не удастся. Впрочем, это не важно. Они уже слишком далеко. И первыми доберутся до «Калеуче», что бы ни предприняли на других кораблях. Небесного охватил восторг – и упоительное предчувствие новой, по-настоящему великой победы. Он добьется, чтобы «Сантьяго» достиг Пункта Назначения. А пока он сделал только первый шаг.
Есть еще одно различие. Мир, именуемый Пунктом Назначения, существует, и о нем знают все. О существовании «Калеуче» знает лишь Небесный, и то со слов Тита.
Небесный настроил радар на максимальную дальность, и луч-щупальце начал обшаривать темноту космоса.
Если корабль-призрак существует, Хаусманн найдет его.
– Почему бы тебе не оставить Рейвича в покое? – спросила Зебра.
– Ни за что. Даже если решу простить его – а это вряд ли, – все равно нужно узнать, зачем он устроил этот маскарад на площади. Чего добивался?
Мы сидели в квартире Зебры. Близился полдень. По небу ползли редкие облака, солнце поднималось к зениту. Сейчас Город выглядел скорее печально, чем зловеще. Даже самые жуткие здания, казалось, переносили свою участь с достоинством больных, смирившихся с перспективой доживать свои дни в изуродованной оболочке.
Но это меня не успокаивало. Я лишний раз убедился, что с моей памятью случилось нечто непоправимое. По-прежнему я наблюдал эпизоды из жизни Хаусманна. Правда, ладонь кровоточила слабее, чем в первые дни моей болезни. Похоже, индоктринационный вирус спровоцировал выброс уже имевшихся образов, причем резко противоречащих официальной версии событий на «Сантьяго». Возможно, вирус должен был вот-вот уйти из моего организма. Однако видения становились все более четкими, и я все глубже отождествлял себя с Небесным. Если вначале я был зрителем, то теперь сам играл роль главного героя. Слышал его мысли, чувствовал едкий привкус его ненависти.
Но этим дело не ограничивалось. Вчерашний сон, где я смотрел на раненого человека в белой комнате, тревожил меня не меньше. После некоторых размышлений я, кажется, понял, в чем тут дело.
Этим человеком без ступни мог быть только я сам.
В таком случае, кто смотрел с площадки в резервуар с гамадриадой в Доме Рептилий? Это мог быть только Кагуэлла.
Конечно, все можно списать на переутомление. Но я не первый раз видел мир глазами Кагуэллы. Вот уже несколько дней меня преследовали сны, похожие на обрывки воспоминаний, – сны, где мы с Гиттой занимались любовью. Оказалось, что я мог вызвать из памяти самые потаенные изгибы ее тела. Почему-то я помнил, как моя рука скользит по ложбинке вдоль ее позвоночника, по выпуклостям ее ягодиц. Я мог представить себе вкус и аромат ее кожи. Здесь была какая-то тайна, которую я не мог разгадать… или не хотел, потому что разгадка содержала в себе нечто слишком мучительное.
