Пир на День святого Иосифа весьма своеобычен, однако именно в этот праздник состоялся мой выход на сцену, где кухонная музыка приветствовала меня рокотом огня и плеском вина, скрипом вертельного устройства и стрекотом ножей, шумным дыханием мехов и треском костей.
Пир есть мелодия из многих голосов, узнал я в тот вечер. Исполняющие ее музыканты скребут и стучат, бренчат и грохочут в своем полуподвале. А выше восседает жизнерадостный хор, хористы которого славят друг друга бульканьем вина и хрустом челюстей, перемалывающих фарши, покуда на стол не подают сладости, пустые подносы не уносят вниз и от последних кулинарных творений не остаются одни лишь крошки.
Застольная братия будет есть, пока на доброй земле не иссякнут фрукты, и будет пить, пока не высохнут океаны. Но только когда протрубит последняя труба, труженики внизу сделают передышку и утолят свою жажду — все до единого, от главного повара до мальчишки, который впервые вступает в кухню, с горящими глазами и трепещущими ноздрями, думая о святом Иосифе и его серебряных сосудах, но получая взамен лишь рукоять вертельного устройства. Ибо сколь бы роскошными ни воображали мы наши Пиры и как бы ни уповали на утоление наших желаний, подлинные наши нужды и потребности останутся неудовлетворенными…
* * *
Лукреция не ожидала, что подкатит золотая карета, запряженная шестерней белоснежных лошадей. Но все же надеялась увидеть упряжную пару поприличнее, чем коренастый пони и тощий чалый мерин, появившиеся между привратными башнями. Ну и, пожалуй, экипаж побогаче, нежели ветхий рыдван, загрохотавший по подъездной аллее, и лакеев понаряднее, чем неряшливые парни в засаленных голубых ливреях, припустившие бегом, когда повозка набрала скорость. Девочка стояла на парадном крыльце рядом с безмолвным отцом, лицо ее зудело под толстым слоем пудры. Первоначальная «вольная» прическа, сделанная по ее требованию, повергла в несказанный ужас миссис Поул, которая тотчас подступила к ней с гребнями и заколками, чтобы туго зачесать назад распущенные локоны и завить челку. Теперь перед глазами у нее болтались дурацкие кудряшки, а волосы под капором болезненно стягивали кожу головы, как если бы чья-то незримая рука пыталась выдрать их с корнем. Сквозь подрагивающую завесу буклей она смотрела, как рыдван поворачивает налево, потом направо, виляя хвостом из лакеев. Кто-то из слуг позади Лукреции сдавленно хихикнул.
— Всем встать смирно! — громко скомандовал мистер Фэншоу домашней челяди. — Для приветствия графа Форэма. И Артуа!
Скрежеща колесами, странный экипаж Кэллоков остановился. Еле переводящий дух лакей, забрызганный грязью, занял место у дверцы.
— Граф… — объявил он, судорожно хватая ртом воздух. — И леди… Форэм… И Артуа…
Дверца открылась, и из рыдвана вылез дюжий прыщеватый мужчина в темно-коричневом дорожном плаще. Свирепо взглянув на кучера, он протянул руку кому-то в экипаже, и оттуда выступила высокая женщина в изящной широкополой шляпе, наполовину скрывавшей бледное напудренное лицо. Леди Каролина приветственно подняла вялую руку в перчатке, а сэр Гектор и сэр Уильям церемонно раскланялись.
— Одиннадцать лет, кузен Уильям!
— Истинно так, кузен Гектор.
Но Лукреция не сводила глаз с отрока, следовавшего за графом и леди Форэм. Пирс Кэллок выглядел двумя-тремя годами старше ее и был скорее долговязым, нежели высоким. Он медленно поднимался по ступеням, одетый в малиновый камзол, явно ему тесноватый, и такого же цвета бриджи. Узкое лицо с высоким лбом обрамляли жидкие белесые пряди.
— Подойди, сын! — велел граф. — Отрекомендуйся.
— Лорд Пирс Кэллок. — Рот у мальчика слегка подергивался. — К вашим услугам.
— Леди Лукреция Фримантл, — ответила Лукреция.
Длинная бледная физиономия юного Кэллока отдаленно смахивала на белую редиску. Но когда он низко поклонился и предложил ей руку, Лукреция прогнала прочь неуместную мысль.
Днем граф общался с сэром Уильямом и мистером Паунси за закрытыми дверями. Леди Форэм оставалась в своей комнате. Их сын проводил время с учителем, которого Лукреция, выглянув из окна, поначалу приняла за одного из лакеев. Наставник исполнял свои обязанности в ходе прогулки по лужайкам, читая вслух из черного томика. Во время ужина в летней гостиной Пирс Кэллок сидел прямо напротив нее и хранил угрюмое молчание, наводившее на мысль о рыцарях, теряющих дар речи при виде своих прекрасных дам. Кэллоки были почти такими же бедными, как пастухи, знала Лукреция, хотя и состояли в дальнем родстве с ее отцом. Затяжные паузы за столом нарушались лишь строгими замечаниями сэра Гектора: «Сядь прямо, сын!» или «Не вытирай рот рукавом!» Девочка бросала на Пирса сочувственные взгляды, отчего у него подергивался рот.
Письмо матери она засунула обратно в книгу и постаралась выбросить из головы всякие мысли о нем. Пирс поведет ее к пиршественному столу, тогда и развяжется его робкий язык. Лежа в постели ночью, Лукреция плотно заворачивалась в простыни и воображала, будто на ней наряд из ягнячьей шерсти и украшенный миртовой листвой плащ. Обхватывала руками талию и представляла мягкий пояс из плюща.
В вечер торжественного ужина отец Лукреции взял руку леди Каролины и молча прошествовал с ней между рядами слуг к столу на возвышении. Гектор Кэллок за неимением других дам проследовал за ними вместе с миссис Поул. Пирс Кэллок протянул руку девочке:
— Леди Лукреция.
Пальцы у него были холодные. Это потому, что в Большом зале свежо, подумала она. Слуги почтительно замерли под высокими сводами, а Джемма, стоявшая между Мэг и Джинни, широко улыбалась, пока Пирс вел Лукрецию к ее месту. На столе теснились незнакомые серебряные тарелки и чаши, плотные матерчатые салфетки, богато украшенные часы и солонка в виде корабля с надутыми парусами. На дальней стене висел фамильный гобелен Фримантлов, извлеченный из пыльного чулана. Подведя Лукрецию к предназначенному для нее стулу, Пирс Кэллок без единого слова отпустил ее руку. Все еще робеет в столь роскошном окружении, решила девочка. Как робел бы пастух, сошедший с гор. Усевшись, мальчик окунул руки в чашу для омовения и вытер их о бархатные бриджи.
Он неискушен в светских тонкостях, размышляла Лукреция. Учтивым манерам он обучался на лоне природы. Когда отец Япп встал, чтобы прочитать благодарственную молитву, Пирс принялся жевать язык. Леди Каролина, сидевшая напротив, слабо улыбнулась. Она впала в немилость при дворе, говорила Джемма. Один из лакеев сэра Гектора сообщил об этом одной из прачек. Водянисто-голубые глаза женщины рассеянно скользнули по лицам сидящих за столом.
Слуги внизу тихонько переговаривались между собой. В арочном проеме, расположенном в другом конце залы, между питейной кладовой и буфетной, появился мистер Квиллер, за ним следовали четверо подавальщиков, сгибающихся под тяжестью огромного серебряного чана. От дымящегося сосуда поднимался дурманный аромат вина. Слуги наполняли и разносили кубки. Сэр Гектор провозгласил тост за короля, потом за сэра Уильяма, потом за святого Иосифа, а потом поднял свой кубок, требуя налить еще.
— Превосходный напиток! — воскликнул он. — Прикажу своему повару варить такой, если этот шельмец потрудится узнать рецепт…
Мистер Паунси подался вперед:
— Это древний гиппокрас, сэр Гектор. — Он указал на гобелен. — По преданию, первый владелец Бакленда нагрел свое священное вино на костре, найденном здесь среди дикого леса. А когда обнаружил, что вино волшебным образом сдобрилось пряностями, он построил на месте чародейного костра башню. Теперь в ней, высоко над долиной, находится его гробница…
— Первый владелец, говорите? — В тоне сэра Гектора появились раздраженные нотки.
Лукреция заметила, как леди Каролина метнула встревоженный взгляд на супруга. Мистер Паунси заметно смешался. Сэр Гектор наставил на него палец:
— Любое старое предание можно рассказать на иной лад, господин стюард. У нас, Кэллоков, есть своя легенда…
Но прежде чем он успел приступить к повествованию, заговорил отец Лукреции:
— Мы, Фримантлы, слышали эту легенду.
Мужчина в черном поднялся со стула. Его хрипловатый голос звучал не громко и не резко, но гнев прогремел в нем с такой силой, словно сэр Уильям проорал слова с церковной колокольни. Все разговоры за столом стихли, слуги испуганно попятились. Лорд Бакленд пригвоздил сэра Гектора ледяным взглядом. В наступившей тишине Лукреция смотрела на каменное лицо отца, которому столь часто выказывала непокорство, и дивилась собственной смелости. У сэра Гектора подрагивала челюсть, обычно красная физиономия стала багровой, точно в глотку ему забили грушу, перекрывшую дыхание.
— Мы все дорожим своими родовыми преданиями, — произнес сэр Уильям. — Но теперь наши предания могут объединиться.
