Под его пристальным взглядом сэр Гектор с усилием кивнул и выдавил из себя:
— Конечно, сэр Уильям.
Отец Лукреции еще несколько мгновений неподвижно смотрел на него, потом тоже кивнул. Волна облегчения прокатилась по всему столу, когда мужчина в черном дал слугам знак налить еще вина. Сэр Гектор благодарно кивнул, беря вновь наполненный кубок.
— Выпьем же за наш союз! — возгласил сэр Уильям. — Воздадим должное гиппокрасу.
Пирсу и Лукреции подали того же напитка, но разбавленного водой. Девочка осторожно отпила глоток. Влюбленные пастухи, вспомнила она, опьянялись самой любовью. Тем не менее она ощутила, как в желудке разливается приятное тепло. Лукреция разглядывала Пирса поверх кубка. А волосы у него даже немного отливают блеском, решила она. И подбородок, скрытый в тени, не такой уж безвольный. Мальчик быстро осушил кубок и знаком велел налить еще. Потом опять раздался зычный голос Гектора Кэллока, перекрывающий приглушенную болтовню слуг:
— Эта де Бурбон будет почище Бекингэма, известного королевского любимца. — Однако теперь в его тоне угадывались неуверенные нотки. Граф осторожно покосился на сэра Уильяма. — Она рядом, когда король просыпается. Рядом, когда он почивает. Рядом, когда его величество совершает прогулки и когда садится за стол. Не сомневаюсь, когда он справляет малую нужду, она стоит рядом и держит. Да уж, эта особа взяла его в оборот.
На лице миссис Поул изобразилось сильнейшее смятение, но сэр Гектор лишь подергал себя за толстую красную мочку уха. Лукреция послала улыбку Пирсу, но того, похоже, гораздо больше занимало вино: он единым духом выпил кубок до дна и опять махнул рукой ближайшему слуге. Лукреция почувствовала колику в желудке. Не обычную тупую боль, а острую резь. Винные ароматы струились ввысь от серебряного чана, вились и клубились вокруг затененных стропил. Она отпила еще глоточек.
— У королей свои страсти, как у Бога свои причины, — продолжал сэр Гектор, обращаясь к сэру Уильяму. — Нам не изменить ни первые, ни вторые. Если бы наш король женился на турчанке, я бы ничего не имел против. Но католичка… Епископы ей не доверяют. Лорды тоже. В зале заседаний палаты общин слышны мессы, распеваемые в Уайтхолле…
Потрясенная Лукреция осознала, что под «католичкой» и «де Бурбон» сэр Гектор подразумевал королеву. Она вытянула шею и вся обратилась в слух, но тут леди Каролина что-то прошептала на ухо своему сыну, и Пирс подался вперед.
— Леди Лукреция, — проговорил он, странно растягивая слова, — позвольте высказать вам восхищение вашим столом.
Лукреция недоуменно воззрилась на него:
— Моим столом, лорд Пирс?
— Да, вашим столом. — Юный Кэллок повел рукой, указывая на серебряную посуду; леди Каролина шепнула еще что-то. — И вами, — добавил он.
Речь у него была не столько протяжная, сколько невнятная. Наверное, он всегда так говорит, подумала Лукреция. Внезапно она почувствовала, как из согретого вином желудка с бульканьем всплывает пузырь веселья. Девочка еще раз оценивающе взглянула на скошенный подбородок и высокий выпуклый лоб Пирса. На длинный нос и близко посаженные глаза. Ну ни дать ни взять белая редиска, опять подумала она и на сей раз прогнать неуместную мысль не сумела. Она прыснула со смеха, и юноша нахмурился.
— Прошу прощения, лорд Пирс, — сдавленно проговорила Лукреция. — Я поперхнулась. Ничего страшного, сейчас пройдет. — И снова прыснула.
— Вы смеетесь надо мной? — Голос Пирса звучал хрипло.
Он сузил глаза и медленно повел мутноватым взором по сторонам. Леди Каролина отставила винный кубок подальше от сына.
— Я над собой смеюсь, — задыхаясь от безудержного смеха, пролепетала Лукреция. — Уверяю вас.
Ох и дура же она! Глупо было воображать, что Пирс Кэллок рука об руку с ней войдет в мир, который она намечтала в своих детских играх. Что он может явиться в чужом обличье, как переодетые пастухами принцы в стихах. Он именно такой, каким кажется. И долина Бакленд тоже. Ее мать отдала жизнь за сына. А не за нее.
Свечной свет загустел, золотистые язычки пламени потускнели, стали темно-желтыми. Редисоподобное лицо Пирса вдруг вытянулось и словно обвисло. Я захмелела, осознала Лукреция. Миссис Поул смотрела на нее страшными глазами с другого конца стола. Девочка вновь затряслась в приступе истерического смеха, но уже не испытывая ни малейшего веселья. Пирс продолжал буравить ее подозрительным взглядом. Потом в дальнем конце залы возникла какая-то суета: там, у арочного прохода, собирались подавальщики.
Кухонные работники трудятся, как рабы на галерах, жаловалась Джемма. Она почти не видит своего поваренка. И вот мистер Квиллер ввел в Большой зал вереницу слуг в зеленом, которые несли тяжелые подносы, уставленные блюдами с яствами.
* * *
От громадного очага катились мощные волны жара. Филип и Джон бегали во двор и обратно, таская в кухню охапки поленьев. Отодвинув плечом кожаный полог, они пробирались между лавками и столами, где громоздились кучи ощипанных птиц, висели на крюках окорока и полоти, теснились котелки и миски с сахарной пудрой, мелко нарубленной зеленью, резаными лимонами, сквашенными сливками… Вокруг Джона бурлила вздутая река запахов: жарящееся мясо, кипящие супы и соусы, острые ароматы уксуса и вержуса. Мальчики осторожно проходили со своей ношей между жаровнями и складывали дрова на железную подставку. В зияющей пасти очага тускло отблескивали передаточные колеса, рукояти и железные прутья гигантского вертельного устройства. Там Колин Черч и Льюк Хобхаус нанизывали на длинные шампуры ощипанные тушки каплунов, фазанов, гусей, уток и птиц помельче, которых Джон не мог опознать.
— Вы двое будете крутить, — сказал мальчикам Андерли, указывая на металлическое колесо с двумя рукоятями. — Надеюсь, справитесь?
Стук, треск, лязг и звон, исходившие от столов и лавок позади них, раскатывались эхом под сводчатым потолком, и казалось, сам воздух сотрясается от шума. Теперь к этой какофонии звуков примешался еще и резкий скрип вертельного устройства.
Мальчики поворачивали колесо двадцать раз, потом останавливались и ждали, когда Льюк или Колин польет жиром птичьи тушки, подернутые хрусткой золотистой корочкой. Жир крупных птиц, насаженных на верхние шампуры, капал на нижние шампуры с мелкой дичью и стекал в стоящие внизу поддоны. Колин плескал в булькающую жидкость с восьмушку пинты холодной воды и принимался обрызгивать тушки.
Пока Джон и Филип с натугой вращали колесо, подчиненные Квиллера в зеленых жакетах сновали вверх-вниз по лестнице, толкаясь локтями. На другом конце очага Сковелл помешивал в своем огромном медном котле, изредка зачерпывая половником темно-красное варево и выливая обратно длинной тонкой струей. За терпким ароматом вина Джон различил гвоздику, мускатный орех и мед. И еще перец. Мальчик ощутил знакомое щекотание в глубине горла: он хорошо знал этот букет запахов.
— Процедить через гиппокрасный мешок, — скомандовал Сковелл и сделал знак троим младшим поварам, которые мигом повернули железный кронштейн с висящим на цепи серебряным чаном.
Медный котел перетащили на скамью, а огромный блестящий сосуд поставили на пол под ним. В чан поместили большой муслиновый мешок, котел накренили, и пряное вино хлынуло дымящимся потоком, перешибая своим густым ароматом все прочие запахи, наполняющие помещение.
— Посторонние могут войти! — гаркнул Сковелл.
Мужчины в зеленом бросились вперед, схватили чан и с трудом потащили вверх по лестнице. Пир по случаю Дня святого Иосифа продолжался. Мастер Сковелл стоял под аркой, рукояткой своего половника указывая туда-сюда, а чашей его зачерпывая из проносимых мимо горшков и сковород. Джон и Филип уже обливались потом. Скоро у них засаднило стертые ладони. Рядом с ними суетились и толкались Льюк Хобхаус и Колин Черч, хватая то ножи, то метелки, то деревянные лопаточки. С одной стороны на мальчиков, вращающих колесо, пыхало жаром, с другой — веяло прохладным сквозняком. Филип страдальчески сморщился, Джон ухмыльнулся:
— Ну вот мы и в кухне. Я же обещал.
Когда жара стала нестерпимой, мальчики разделись по пояс и вновь взялись за рукояти колеса скользкими от пота руками. Джон чувствовал, как на ладонях вздуваются волдыри. Мастер Роос и мистер Андерли возбужденно выкрикивали приказы младшим поварам и поварятам, а Вэниан давал волю своему острому языку, сердито подгоняя работников в пекарне.
Один только Сковелл хранил спокойствие. Главный повар стоял у арочного прохода, пробуя кушанья и отдавая распоряжения с едва заметной улыбкой на лице, словно лихорадочная деятельность, кипевшая в кухне, была всего лишь замысловатой пьесой, разыгрываемой актерами. Но из кухонного дыма, шума и грохота выплывали большие плоские блюда с жареным мясом, обложенным гарнирами и разнообразными желе, с пышными пирогами, покрытыми блестящей золотистой корочкой, и с огромными серебристыми рыбинами, украшенными дольками фруктов. Птичьи тушки, снятые с шампуров вертельного устройства, унесли на разделку и притащили обратно сложенными в затейливую пирамиду. Подавальщики чуть ли не на бегу хватали окутанные паром блюда, резко разворачивались и уносились по круговой лестнице в Большой зал.
