в воскресенье будет дождь?
Сегодня четверг. Хорошая погода. И так хочется на пруды!
Люся надевает новую юбку до середины бедра, красится, завязывает любимый бледно-голубой шейный платок – на солнце он очаровательно играет серебристыми узорами. «Схожу на пруды. Ни с кем знакомиться не буду. Посижу на скамеечке, съем эскимо».
Вода играет на солнце, как скомканная обертка. Проплывают мимо, мягко покачиваясь на рессорах, яркие корабли детских колясок. Где-то заливается соба– чонка.
Люся щурится.
Она думает, думает.
Ножки в капроне лаково блестят. Губы липкие от мороженого.
На противоположном берегу пруда одноклассницы и одноклассники опятами облепили скамейку. Аромат их радости доносится до Люси, дразнит ее, как голодного – дух из приоткрытой двери булочной.
Она находит в телефонной книжке номер Захара. Звонит ему и говорит, как в сериалах, мол, прости, не знаю, что тогда на меня нашло, это была ошибка (ошибка, Хулио!), давай расстанемся.
– Прикольно, – произносит Захар тихим сдавленным голосом. Неожиданно. Искреннее слово поджигает бумажный цветок сериальной фразы.
Люся с бьющимся сердцем нажимает отбой.
Порыв ветра в эту секунду загоняет солнце в тучу, сдувает в пруд желтую крону с клена, как пламя с именинной свечки.
На другом берегу пруда смеются.
Солнце выкатывается из тучи обратно, как мяч сквозь рваную сетку ворот во дворе, в высоком небе звонят колокольчики, стекла домов стоят хрустальным сервизом в бабушкиной этажерке.
Люся медленно идет вдоль пруда в новой юбке с блестящими кукольными ногами.
Она выторговала свою свободу.
Поменяла слово мертвое на слово живое.
Люся вспоминает, как они ехали в метро с Захаром: обнявшись, возле таблички «Осторожно, двери закрываются» – их лица освещали вагон пушистым персиковым светом отважного, непуганого счастья, не боящегося взглядов. И на них смотрели: таяли сердца пенсионерок с авоськами, серолицых клерков и загнанных работой и домом тетенек со складками между бровей, таяли сердца, оплывали воском под пиджаками, под плащами, под осенними пальто с совиными глазами больших пуговиц.
– Мы расстались.
– А что так?
Таино сердце подпрыгнуло, как щенок. Волна радости моментально распространилась по телу. Каждая клеточка встрепенулась, завибрировала, готовая танцевать лам– баду.
Ага. Счастья желала подруге, да. Змея ты.
Трудно было смирить радость – разлилась, растеклась рекой, разбежалась ручейками. Тая щебетала на какие-то другие темы, слова ее сверкали, как маленькие самоцветы. Люсины слова ложились сверху сухой листвой.
Больше о Захаре не говорили, но тень его продолжала прятаться за углами диалогов.
Тая каждое утро проверяла лайки на Люсиной страничке вконтакте и, не находя Захаровых, успокаивалась на весь день.
По вечерам, точно чай с мятой, заваривала она успокоительный разговор с подругой о пустяках, окольными вопросами убеждаясь в том, что решение о расставании принято окончательно и обжалованию не подлежит.
Лишь однажды провела она день в смятении: перед уходом на занятия ею была обнаружена на стене у Люси грустная песня от Захара.
Тая даже в школу не пошла.
Завернула за угол, чтобы родители в окно не засекли, повернула в другую сторону. Проехала на незнакомом автобусе несколько остановок. Забежала в чужой пустой двор.
Скорые поезда отчаянных мыслей пролетали сквозь ее сознание, взметая ворохи листвы и бумаги.
До окончания уроков просидела она в красной беседке детского садика, расчесывая ресницами солнечные лучи.
Но вечером пришло успокоение: Люся в песне не усмотрела никакого подтекста, уделила ей времени не более, чем прочему контенту, прилипшему к ее стене за прошедшие сутки, – послушала, лайкнула на автомате.
Захар снова свободен.
Алобоким яблоком лежала эта мысль в мертвой траве страхов и сомнений.
Нет тебе в том никакого проку. Ведь все равно никогда не позвонишь. Хотя номер запомнила с одного раза. И можешь повторить в любое время суток. Раскаленные чугунные цифры прикасаются к обнаженной нежной коже твоих мыслей, жгут, терзают – но ты не можешь позвонить.
И он тебе не позвонит, конечно же.
Город между вами.
Осенний солнечный город.
Черные тени золотых домов.
Телефонное молчание.
Неотправленные сообщения.
Ты можешь их даже набрать: вертлявый чертик курсора попрыгает в белом окошке – родит вереницу прокопченных бесплодным порывом буковок. Но у тебя не хватит духу нажать на стрелочку.
Однако Тае нежданно-негаданно выпал приз. Родители попросили ее съездить к родителям Захара передать конверт для председателя садоводства.
В трамвае она не могла усидеть на месте, сердце тикало в груди, запустив обратный отсчет, как таймер у киношной бомбы.
Прежде чем позвонить, суетливо, с сумкой под мышкой, в последний раз послюнявила Тая две непослушные пряди волос на висках – хотя и без этого лежали они ровно.
Дверь открыл Захар.
Так сразу. В лоб. Один дома. Тая надеялась только взглянуть мельком, ненавязчиво проплыть мимо в новой юбке, проскользнуть по краешку…
Ну?! Чего вылупилась как коза? Хоть «привет» скажи.
Конверт был отдан, визит – исчерпан.
Минут пятнадцать незаконно посидела Тая на краешке табуретки в кухне, вливая в себя мелкими глоточками пресный чай.
Захар подвинул ей сахарницу.
– Не надо, спасибо.
– А я люблю с сахаром.
Тае показалось: он произнес это с каким-то особенным значением.
Показалось.
Больше не говорили.
Что может быть хуже, чем долго находиться на девяти квадратах с человеком, для которого слепила бы из слов целый город, хотя чего мелочиться – мир слепила бы, но молчишь, потому что слова, хоть убей, не склеиваются одно с другим, будто снег в морозный день?
Захар заварил себе чай, но не пил его.
Тая с трудом проглатывала несладкий и слишком крепкий – до горечи – напиток, стесняясь попросить кипятка – разбавить.
Казалось, пространство между ними было более плотным, чем между всеми остальными людьми.
– Я в комп играть пошел.
Тая воспользовалась возможностью заглянуть в алтарь – в его комнату. Разбомбленная постель, на полу книги, тетрадки, какие-то железки, сдутый баскетбольный мяч, жестяная банка Nescafe (что в ней теперь?), мятая футболка, флакончик АХЕ, спутанные наушники.
Каждую из этих вещей – прижать бы к сердцу.
Поднести к лицу близко-близко, окунуться в облачко запаха.
Его жизнь.
Эти вещи наблюдают за ним каждый день.
Видят его по утрам, смешным, подслеповатым со сна, неуклюжим…
Тая завидует.
И охрипшим наушникам, отвергнутым, ненужным, и мятым тетрадкам, и мячу. Каждому винтику или несуразной пластмасске в этой комнате.
Интересно, где «Купальщица»?
Конечно же, не на стене.
«Он ее хотя бы сохранил?»
«Размечталась».
Старательными глазами, собирающими мелочи о нем – такие ценные! такие важные! – Тая замечает в куче вещей на полу нечто белое, похожее на подзорную трубу – свернутый лист бумаги, перетянутый резинкой. Она узнает едва заметное пятнышко пудры на уголке листа.
Надо уходить.
Чего стоять
