Наиболее ценным человеческим качеством Леонид Алексеевич считал предсказуемость, надежность. Это показала болезнь. «Я знаю, что от человека ожидать, можно на него рассчитывать или нельзя. А надежность включает в себя и порядочность, и честь, и твердость… Мне приятна человеческая ясность».
Обрушившаяся на Филатова и Нину беда обнаружила великую бездну бескорыстных, добрых и отзывчивых, знакомых и незнакомых людей. Шквал звонков, писем, телеграмм, сообщений на неофициальный сайт Филатова в Интернете с одними и теми же щемящими вопросами: чем помочь? Что сделать? Какое лекарство нужно? Со всей страны писали, просили, умоляли: «Ленька, выкарабкивайся!», «Вы – наше солнце, вы не имеете права сдаваться!», «Мы ждем от вас новых произведений…»
В свое время Леонид Алексеевич, рассуждая о трагической судьбе Высоцкого, обронил такую фразу: «Если бы я мог обменять свою жизнь на жизнь Володи, я бы, не задумываясь ни секунды, это сделал». Примерно так же думали многие в России и вне ее, молясь и ставя свечу за дорогую им жизнь Филатова.
Кто-то сказал, что Филатов умудрился последние десять лет своей жизни подарить жене, маме и друзьям.
А он не зря писал:
Я по врагам из пушек не луплю,Не проявляюсь даже в укоризне,Поскольку берегу остаток жизниДля них… Для тех, кого люблю.
* * *
Был в биографии Филатова, а стало быть, и Нины Шацкой, один забавный, но достаточно важный фрагмент, когда Леонида Алексеевича нежданно-негаданно коллеги взяли да избрали секретарем правления Союза кинематографистов СССР. Случилось это в начале 1989 года. Время было лихое. Туда, где нужны были профессиональные менеджеры, новые властители, они же наивные романтики, послушные ученики «прорабов перестройки», зачем-то активно толкали ярких, самодостаточных, творческих, с искрой Божьей людей, которые путались и блуждали в лабиринтах неизбежных, долгих и вечных бюрократических коридоров. И, естественно, сгорали, как мотыльки.
Это отчетливо понимал Леонид Алексеевич, а посему шутейно предостерегал коллег:
Ой, растратишь ты здоровьеВ политической борьбе!
Филатов каялся: «На заседаниях секретариата бывал редко». Признавался: «Ничего особенного я не сделал. Но как-то позвонила мне Алла Дмитриевна Ларионова и говорит: «Ты знаешь, что я еще не народная артистка? Конечно, это сейчас ничего не решает, но ты все же поговори». Я поговорил, и была направлена соответствующая бумага, а вот выбить квартиры Боре Галкину и Наташе Варлей не смог. Прошение о квартире Галкину было даже подписано. Я, радостный, помчался к Боре, а он спрашивает: «Какого цвета резолюция?» – «Чудак человек! Какая тебе разница? Главное, что подписано». – «Не дадут, не того цвета». И оказался прав. Я не знал, что цвет идет паролем, который без лишних слов указывал на то, надо ли выполнять предписание».
Много еще не знал, не ведал «секретарь Союза», умный, честный, искренний, правдивый. Даже не догадывался о том, что в высоких кабинетах тоже требовалось искусство, но особого рода, далеко не всем подвластное. Тем не менее удалось все-таки кое-кому по мелочам, не по-крупному, но помочь – кому-то с путевками, кому-то с местом в детском саду… Он называл это «популярностью поторговать». Александр Митта с ним категорически не соглашался и говорил, что Филатов «очень много доброго сделал людям, работая в секретариате Союза кинематографистов, – об этом мало кто знает. И здесь он делал свое дело скромно, четко, как говорят, «не тянул одеяло на себя», тратил много времени и сил». Хотя в приватных беседах Филатов, ерничая, называл свою «руководящую роль» конферансом.
Во времена той самой смуты пошла лукавая пошесть: вовлекать во власть не профессиональных чиновников, а людей популярных, имена которых у всех на слуху. При этом обращались к мировому опыту. В частности, вспоминали Андре Мальро. Прекрасный писатель, будучи на протяжении десяти лет министром, он сумел много сделать для сохранения и развития французской культуры.
В поисках соискателей на высокие должности в союзном Министерстве культуры был открыт настоящий «сезон охоты на актеров». Хотелось перемен. Все отчетливо помнили, кто долгие годы заполнял главки. «Совершенно непрофессиональные люди, – не стеснялся в оценках Филатов. – Появлялся в первом ряду сановный «мамуля», весь в седых волнах, пахнуший одеколоном хорошим. И он, прочитавший полторы книжки, определял ценность художественного произведения. Он мог диктовать, что убрать, что добавить, а чуть что, мог выкинуть актера или режиссера с работы без права поступления куда-либо. Так решалась судьба человека, не представлявшая, по мнению чинуш, никакой ценности. Захотим – будешь ценный! А твоя одаренность, твое желание добра, социальной справедливости – это никого не волнует…» Так было. Никто не хотел повторения пройденного.
Так таганский воспитанник Николай Николаевич Губенко стал последним министром культуры СССР. Ссылался на рекомендации друзей, которые говорили: «Пусть там сидит свой человек, способный нас понять, когда мы придем к нему со своими идеями». Он отвечал им: «Соблазн изменить многое движет мной. Поэтому за «тайные и вольные обиды» простите, если они будут. Но подлости и вероломства от меня не дождутся ни друзья, ни враги…» Во всяком случае, он к этому искренне стремился.
Коллега Губенко, «адъютант его превосходительства», народный артист Советского Союза Юрий Соломин чуточку позже возглавил аналогичное российское ведомство. Ненадолго, к счастью. Для него. Ибо есть непреложное правило: лучше играть политика, а не быть им. Идеальным представляется вариант, когда власть и художник существуют сами по себе.
Поступали ли аналогичные предложения «хождения во власть» Филатову? Он не отрицал: «Да, но я всегда отказывался. Я как-то сказал одному высокому чиновнику: «У меня такое ощущение, что у каждого из вас за бугром стоит самолет. Уже наготове! Каждый день, когда ходишь по разным кабинетам, ощущение от вас именно такое. Вы потрафляете ворам, и вам наплевать на вырождающийся народ. Вы даже демагогию перестали тратить на это. Раньше вы хоть лапшу на уши вешали: «Великий народ! Во имя народа!» Значит, я начинаю действительно думать, что вы все уже присмотрели себе местечки. Значит, просто однажды правительство может бросить эту страну, а в стране может начаться война или что угодно, и тогда вы все улетите мгновенно с тайных аэродромов – кто в Аргентину, кто в Штаты…»
И в то же время старался убедить своих товарищей, единомышленников: «Это все чушь, комплексы советской интеллигенции: «Я с властью на всякий случай должен быть в контре». Да не будь ты в контре. Не пой ей гимнов, но и плевать на нее по любому поводу тоже глупо».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
