В начале 80-х Вениамин Смехов опубликовал повесть о театре «Служенье муз не терпит суеты», которую позже переименовал в «Один прекрасный день». Начинающий прозаик не скрывал, что образ обаятельного, противоречивого главного героя Павликовского Леонида Алексеевича, «драматического, между прочим, артиста, человека мирного, неровного, быстроходкого и многоуспевающего», списан с живой натуры – «драматического, между прочим, артиста», Леонида Алексеевича Филатова, обладающего «ящиком, содержание которого составляли совсем давнишние рассказы, пьески, начала повестей и прочего… то есть разнообразные траты душевного резерва, на которые чем дальше, тем времени все меньше…»
От комментариев на сей счет прообраз скромно воздерживался, ловко уходя от ответа. Однако не скрывал, что «в зените», то есть до болезни, вел совершенно безобразную, ненормальную жизнь. При этом откровенно сожалел: «Суета съедает мир. Не хватает воли ждать, верить…», и признавался в стихах: «А я живу, мосты, вокзалы, ипподромы промахивая так, что только свист в ушах!»
Когда у меня нет репетиций и съемок, рассказывал Филатов, я просыпаюсь довольно поздно, часто в одиннадцать. Включаю телефон, отвечаю на звонки. Обычно у меня расписана вторая половина дня. Первую стараюсь не занимать – мне надо как следует отдохнуть. Спать ложусь довольно поздно – я человек ночной. Вторая половина дня – время дел. Встречи, поездки, хлопоты, выступления. Обязанности секретаря Союза кинематографистов занимают уйму времени…
Такой вот был неумолимый скорый поезд-жизнь, следующий без всяких остановок.
* * *
«Сказать обо мне – поэт, было бы неправильно, – как всегда, был самокритичен Филатов. – Режиссер – тем более, я снял всего одну картину. Сказочник? Да это вообще смешно…
Но все же не может же Господь Бог, как бы всемогущ он ни был, наградить одного человека столькими талантами».
Не в эпоху Возрождения живем, в конце концов источали скепсис завистники и пытались уверить, что вся жизнь и увлечения Филатова – сплошное путешествие дилетанта. Но если дилетант талантлив, он талантлив во всем. Не случайно, когда в одном из столичных журналов появилась фотография, на которой Филатов был запечатлен у мольберта, с палитрой и кистью в руках, редакцию засыпали письма недоумевающих поклонников: так вы еще и рисуете?! Вот это он напрочь отрицал: «Я не художник, я – рисовальщик».
Он стремился жить в полном согласии с собой. «Не следует насиловать свое естество. Нужно жить, как живется, – не раз и не два повторял (чаще для себя, реже – для других) Филатов. В этом смысле образцом для него был Булат Шалвович Окуджава: – Нет в этом человеке надсады, суетливой потребности прыгнуть выше головы. Он не напрягает себя, не старается превысить собственных возможностей: мышечных, голосовых, мыслительных. Живет ровно в ту силу, какая в организме есть. Не тянет из себя жилы, чтобы непременно в срок сдать роман, не участвует в кликушеских сборищах, не рассчитывает свои жесты на гостиный полусвет. Однако и не противопоставляет себя вызывающе, наблюдает. Существует в ладу с самим собой. Поэтому и жизнь получается стройной, достойной и опрятной. Есть за всем этим хорошая человеческая гармония».
Видимо, именно из филатовских жестких требований к человеку-творцу исходил режиссер Сергей Соловьев, когда говорил о Леониде Алексеевиче: «Это фантастический, превосходнейший, тончайший человек, это личность, он в сотни раз лучше, чем все, что им написано, сыграно. Просто он был безупречно прекрасным человеком, ангельской душой… Господь Бог и родители Лени выполнили ту задачу, о которой говорил еще Достоевский…»
Мнение Соловьева продолжал литератор Михаил Мишин: «Леня Филатов – человек моего поколения. Поколение – странное. Уже не шестидесятники, но еще и не эти, которые моют стекла машин на перекрестках и за которыми будущее. Мы – между. Но мы – не хуже. Мы сможем это доказать на любом суде. И среди вещественных доказательств мы предъявим суду Леонида Филатова. Его острый взгляд, острый ус и острый ум. И мы докажем, что без таких острых людей наше существование выродилось бы в совсем уже тупую тоску, что не есть игра слов, а точный факт».
А сам же Филатов, поверьте, страдал в прямом смысле слова, что в стране ощутимо не хватает лидера: «Я имею в виду не того, кто куда-то поведет. Нет духовных лидеров. Их не может быть много, всего несколько человек, больше не бывает даже у огромной страны. Людей, которые могли бы жертвовать собой во имя чего-то. Только они могут изменить мир. Прошу прощения за пафосные слова».
Печально наблюдая мир как бы со стороны, он видел агрессивное наступление личных амбиций – и политиков, и художников, – у многих появилось ощущение какого-то превышения своей значимости во времени и в пространстве. И говорил, что все хотят сейчас, немедленно перебраться в завтрашний день. Все заявляют о себе громко, уже не делом, а звуком: «Вот Я тут есть!» А это не так делается. Во-первых, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», а во-вторых, надо спокойнее к этому относиться. Спокойнее. Надо понимать, что до нас были люди о-го-го в этой стране…
В домашних спорах ему пытались возразить, дескать, пусть их, у каждого времени были свои великие люди. На что Филатов решительно возражал: «Ну, не у каждого. Были времена и бедноватые…»
Есть вечный закон – живущие рядом с гениями не всегда осознают величие своих современников. К кому-то слава приходит при жизни, и человек за нее дорого платит. Другой всю жизнь прозябает в безвестности. Как, например, Булгаков. Или Платонов, который предпочел уйти на дно, как подводная лодка, и писал «в стол» в надежде, что где-нибудь, когда-нибудь… А может, даже и без оной.
Филатов говорил: «Мы все рабы представлений, что нельзя гением называть живого. Может, и правильно. Это слово предполагает занавес, некую дистанцию… Что, Рембрандту, Микеланджело современники воздали должное? Да ничего подобного! У Микеланджело еще был относительно безбедный период, а Рембрандт без башлей всю жизнь промыкался. И Моцарт умер, как собака. Гении часто живут неустроенно. Поэтому глупо требовать для себя чего-нибудь при жизни. Это даже грешно. У Пушкина есть замечательная фраза, что в желании, чтобы тебя вспоминали потомки, нет ничего зазорного, но все же лучше научиться жить без претензий…»
Он частенько называл имена совсем недавних 50-х годов минувшего века, так называемых кавалеров Золотой Звезды. Они предпочитали прижизненную известность, пусть даже идеологически насажденную. И где они теперь? Их никто не вспоминает, потому что это были именно «насажденные» писатели… Это эрзац, такая «слава», которая кончается буквально со смертью. Или с переменой режима… Я не знаю, вслух размышлял Филатов, как в одиночестве уговаривает себя хороший писатель. Просто думаю, что он живет рефлексиями порядочного человека, которые обгоняют даже разум. Он знает, что вот так – надо, а вот так – нельзя никогда. И, прежде чем он думает, он уже поступает правильно… Прежде чем подумает, рефлекторно отказывается от низкопробного. Как ящерица, которая мгновенно отбрасывает хвост… Вот так приличные люди себя и ведут.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
