Впрочем, найти туалет – оказалось нелегким делом. Вход в фойе был закрыт, я толкнул другую дверь, затем попал на узкую служебную лестницу, спиралью уходящую вниз, долго блуждал по каким-то полутемным коридорам, не встретив ни одной живой души, прошелся по всему необитаемому второму этажу. Оказался на первом, толкнул дверь и вышел на задний двор.
Шел дождь. Я грешным делом подумал, что можно и здесь… Но место открытое, хорошо освещенное, у окна напротив стоит женщина, смотрит вниз, на меня. Я поднял руку и помахал женщине. Она помахала в ответ.
* * *
Чертыхнувшись, поднялся на второй этаж, и где-то в дальнем закоулке, темном аппендиците, натолкнулся на дверь мужского туалета. Это был не тот туалет, не для зрителей, а для сотрудников. Так было написано на двери. И я воспользовался им. Возвращаясь, поднялся наверх, но по другой лестнице. Почему-то очутился не там, откуда пришел, а в гримерной, большой общей комнате с тусклыми зеркалами на стенах, перегороженной надвое матерчатыми ширмами.
Здесь не было отдельных комнат. На одной половине переодевались женщины, на другой мужчины. Разумеется, по закону подлости я оказался на женской половине, среди полуголых девушек. Одна, насколько я помню, была в балетной юбочке и балетной пачке, спущенной с плеч. На ногах вместо пуантов, войлочные валенки до колен, какие в холода носят где-нибудь в русской глубинке. Я догадался, что валенки – театральный реквизит, так положено по пьесе.
Балерина в валенках отступила в темноту, закрывая руками обнаженную грудь. Я пробормотал извинения. Она, обращаясь к кому-то, громко прокричала:
– Можно сделать так, чтобы этот человек здесь больше не ходил? Работать невозможно.
Возник переполох, но небольшой. Артисты, видимо, привыкли время от времени сталкиваться со зрителями, заблудившихся в поисках туалета.
– Извините, – повторил я и, попятившись, едва не уронил ширму.
Из гримерной пришлось снова выходить на сцену, на свет софитов, причем в самый напряженный момент (главный герой этой интермедии из-за неразделенной любви как раз решил покончить жизнь самоубийством и, сидя у стола, с мрачным видом намыливал веревку). Зал встретил мое появление одобрительным гулом. Я снова поднялся наверх, протиснулся по ряду на свое место.
– Ты нарочно что ли? – сверкнула взглядом Рита.
Юра нахмурился и промолчал. Я смотрел на артистов, стараясь уследить за ходом пьесы. Через десять минут начал проклинать себя за то, что слишком увлекся кофе.
С одной стороны, – ничего стыдного здесь нет, – естественная потребность. С другой стороны, бегать из зрительно зала в туалет каждые пятнадцать минут, причем бегать через сцену, где играют артисты, – как-то неловко. Я поднялся и стал протискиваться по ряду к ступеням. Быстро спустился, проскочил сцену.
* * *
В полумраке, сколько не тыркался по углам, не нашел двери на винтовую лестницу. Но дверь в фойе на этот раз оказалась открытой. Я вошел в зал, где еще недавно играла музыка и танцевали люди. Сейчас здесь не было ни души, – и полумрак. Только два настенных светильника едва теплились. Не видно ни табличек, ни дверей, ведущих в туалет.
Я прошел через фойе, затем миновал темный узкий коридор, где по стенам в рамках были развешаны старые афиши. И оказался возле вешалки. Остановился и посмотрел на пестрый ряд плащей и пальто, висящих вдоль стены. Никого. И тишина полная, такая, что в ушах звенит, даже гул улицы сюда не проникает. Ясно: дом с толстыми кирпичными стенами, – умели раньше строить, не то что сейчас.
Интересно, а где мой плащ? Что-то его не видно. Завесили что ли? Кажется, я оставлял его где-то посередине. Шагнув вперед, стал перебирать навешанную одежду.
– Вы что-то ищете, сэр? – мужской голос заставил меня вздрогнуть.
Из темноты материализовался мужчина среднего роста в синем двубортном пиджаке с блестящими пуговицами. Густые волосы с проседью зачесаны назад, массивные очки с толстыми стеклами, седая бородка.
– Нет. Я просто проходил мимо… И решил посмотреть, где мой плащ.
– Вы хотите уйти?
– Не хочу, я просто искал плащ, – сказал я. – А вы кто?
– Я режиссер этого театра.
– А, значит, это ваш спектакль? Поздравляю. Очень интересный.
– Интересный? – переспросил человек, кажется, он мне не поверил. – Если спектакль интересный, почему же вы здесь, а не в зале?
Я не стал вступать в спор. Шагнул к лестнице и спустился вниз, чувствуя спиной тяжелый взгляд. Кажется, этот тип решил, что я, воспользовавшись удобным моментом, хочу покопаться в чужих карманах или увести пару плащей и пальто. Я поблуждал на первом этаже, никого не встретил, туалета не нашел. И вынужден был вернуться, снова поднялся по лестнице.
* * *
Человек с бородкой по-прежнему стоял возле гардероба и подозрительно пялился на меня, словно хотел сказать: проваливай, ворюга, сегодня тебе здесь ничего не обломится. Но спросил о другом:
– Скажите, что вы ищете?
Пришлось объясниться, режиссер провел меня каким-то потайным ходом к служебному туалету, в котором я уже был. И подождал за дверью. Когда я вышел, молча взял под локоть, довел до зрительного зала. Рука ухватистая, сильная, не вырвешься. Все-таки этот мужик слишком подозрительный. Наверное, в театре кражи – это обычное дело. Каждый день что-нибудь воруют. Зрители предъявляют претензии режиссеру. А гардеробщика нет, – скудные финансы не позволяют его нанять.
Вот режиссер и бродил возле раздевалки во время спектакля. Пытался, как говорят в уголовной среде, "взять меня на кармане" словно кого-то воришку, но не удалось.
Ну, инцидент был исчерпан. Я вернулся на место. Рита в мою сторону даже не посмотрела, Юра плотно сжал губы и молча покачал головой. Меня хватило еще на двадцать минут…
Я снова встал и пошел вниз, на сцену. Протолкался между артистов. И в фойе нос к носу столкнулся с режиссером. Он затаился в темноте и, кажется, караулил, ждал моего появления. После короткого объяснения снова схватил меня под локоть, намертво вцепился, довел до туалета и ждал в коридоре.
Самого спектакля я не оценил, – был слишком утомлен блужданием по темным закоулкам театра и объяснениями с режиссером. К моменту моего последнего похода в туалет зрители почти перестали обращать на меня внимание, может быть, решили, что я артист, участник массовки. Переодетый зрителем, сижу в зале, иногда поднимаюсь и ходжу взад-вперед, из зала на сцену и обратно, выполняя какую-то режиссерскую установку. И черт с ними, пусть так и думают. Рита и Юра решили, что я это делаю специально, хохмы ради, – и обиделись.
* * *
Мы остановились возле ресторана, надо было перекусить. Посетителей кроме нас не оказалось. Подошла молоденькая официантка, сказала, что они через час закрываются, из горячего остались только тефтели. А на гарнир можно макароны или картошку. Тефтелей не хотелось, но перемещаться в другой ресторан хотелось и того меньше.
