Морозит, а капли пота бегут по ее шее, и она распахивает манто. Под каблуками звенит земля. Мрак густеет, и Элиане кажется, будто она идет с самой зари. Она сворачивает вправо, там земля словно бы не такая каменистая, и вдруг замечает, что идет надо рвом. А чуть подальше натыкается на придорожную тумбу. Ей становится страшно, она останавливается, пытается прочесть название местечка, выбитое в камне, да темнота мешает, и впустую водит она пальцем по полым контурам букв: первая «С», вторая «И», а что дальше — не разберешь. Она отходит.
Над всей округой залегла тяжкая тишина, неоглядные, окутанные темнотой нивы сливаются вдали с черным небом, только неотчетливая белесоватая ленточка дороги сочится сквозь недра мрака подобная туману. Порой Элиане чудится, будто она борется против этого тумана, как пловец, попавший в водоворот. А то вдруг ей начинает казаться, что она не движется вперед, а часами топчется на месте. В действительности же она идет быстро, почти бежит.
На ходу она дремлет, бессильно опустив голову и руки. Время от времени она спотыкается о камень, но не открывает глаз, а ноги сами несут ее вперед, словно где-то внутри работает часовой механизм.
Через полчаса подымается ветер и разгоняет тучи, открыв мертвенное, как синяк, небо. Встает луна, склоняя над землей свой незрячий лик, смотрит пустыми орбитами, и металлический ее блеск благоприятствует потаенной работе сновидений. Элиана открывает глаза и видит вспаханные поля, перерезанные бороздами, убегающими куда-то вдаль. От усталости ломит все тело; она вроде бы и не спит, вся во власти цепенящей слабости, и ей чудится, будто кто-то вскарабкался ей на плечи, с силой давит на затылок и спину. Хорошо бы передохнуть хоть минуту, упасть прямо на эти камни, прижаться лицом к дорожной пыли, но какое-то противоречивое чувство борется с этим желанием, толкает ее вперед. С трудом оторвав ноги, словно вросшие в землю, она продолжает свой путь.
Теперь дорога идет вверх, сначала полого, почти незаметно, но затем неумолимо, неукоснительно подымается уступами, и сейчас идешь по ней, как по лестнице. Надеясь побороть усталость, Элиана пытается считать булыжники под ногой, одни огромные и на изломе блестят, как мраморные, другие обточены временем, но разве их сочтешь, слишком уж их много. Она идет не останавливаясь, а губы все время шевелятся, как будто она молит о чем-то господа. После бесконечной ходьбы ноги горят в туфлях, и она сама уже не может понять, своей ли волей продолжает этот страшный путь или что-то более могущественное, чем она, велит ей двигаться вперед. Наконец она перестает считать булыжники, каждый из них луна обвела сиреневым кружком. Шершавый, как наждак, язык распух. Вдруг она вцепляется себе в волосы и испускает вопль отчаяния, растекшийся над полями; еще долго в ушах звенит этот крик. Она снова кричит, зовет, бросает во мрак имена близких, знакомых. Текут и текут часы.
Чуть впереди, на краю дороги, стоит бессонное деревце, Ветер, дующий с высоты, отбрасывает ветки назад, по земле ползают косые, изогнутые тени, зима сорвала с него все до последнего листочка, но все равно это нечто живое среди необъятной черноты, где нет даже травинки. Сердце Элианы бьется как бешеное. Еще полминуты, и она дойдет до деревца, и каким же будет облегчением коснуться кончиками пальцев теплой коры. Надежда придает ей силы, и она прибавляет шагу, хотя подъем становится еще труднее. Всего шагов двадцать отделяют ее теперь от деревца, но она уже тянет руку, чтобы не потерять ни минуты из отпущенного ей времени; и, глядя на эти веточки, которые разметало по ветру, как волосы, она вдруг решает непременно схватить одну, сорвать, унести с собой. Она уже намечает самую длинную и самую хрупкую среди тех, что всего к ней ближе, отчетливо видит ее среди подруг, видит даже суставчик, где та переломится. Элиана все ближе, она уже рядом, рука тянется к веточке, но ветер отводит ее в сторону.
Все это происходит так мгновенно, что Элиана сначала не понимает, что случилось. Собрав все силы, она хочет остановиться, но не может. Тогда крик ярости вырывается из ее горла, она вонзает ногти себе в грудь, царапает, терзает это не повинующееся ей тело. Усталось, отступившая было, вновь наваливается на плечи, ноги сбиты в кровь, ей хочется одного — умереть.
Бесконечные четверть часа она снова шагает вперед и постепенно смиряется, успокаивается от ходьбы. Всякий раз, когда она переставляет ноги, боль пронзает все тело, рвет нутро. Теперь уж она окончательно не понимает, почему очутилась на этой дороге.
Все мешается в голове, в глазах темнеет. Колея, за которой следит ее безжизненный взор, и та прячется в тумане, тогда, как слепая, Элиана тянет во мраке руки, из-под ног срываются камни и катятся по склону с прерывистым грохотанием.
Перед зарей луну заволакивает облачком и наступает минута полной тишины, ветер уже не свистит в полях. Только звук собственных шагов отдается в ушах Элианы, и ей чудится, то будто идет он, еле слышный, откуда-то издалека, а то вдруг крепнет, заполняет все вокруг, словно чудовищное биение сердца. Ее жжет лихорадка, бурлящая в крови, и ей чудится, будто рядом движется какая-то огромная сложнейшая машина, и ни на минуту не останавливаются гигантские рычаги, замыкающие ее в свой круг. Теперь она знает наверняка, знает точно, что находится в самом центре завода, и металлические стропила подрагивают в брызгах огня. В бреду она совсем забыла, что идет босая и что ноги сбиты в кровь. Она страдает, страдания ее достигают нечеловеческих пределов и становятся как бы страданиями вселенной, погруженной во мрак. Сама по себе она уже не существует, ее несет некая неведомая сила.
Вдруг она приходит в себя. Зеленоватый свет еще колеблется у подножия холмов, в черном воздухе взвешены капельки ледяного дождя. Криком ненависти встречает встающий над миром день Элиана. Оглянувшись, она видит бездну, по краю которой она только что прошла, а там позади дорога тонет в океане теней. С минуту она стоит, заглядывая в бездну, но тут начинает кружиться голова, и она падает.
Она лежит ничком на краю какого-то огромного пустынного плато. То здесь, то там горбы гор выступают из темноты; только у подножия, куда не добрались овцы, торчат жалкие пучки мерзлой травы, а кругом голая земля.
Холод, вой ветра в горах приводят Элиану в чувство. Опираясь на локоть, она с трудом переворачивается и ложится на спину, а над ней в глубине неба еще мерцают последние звезды. Долго лежит она так, боясь пошевелиться, блуждая взглядом среди небесных светил, дрожь сотрясает все ее тело, зубы выбивают дробь. Она пытается подняться, да не дают разбитые в кровь ноги; однако ей удается встать на колени и доползти до середины плато.
На земле видны следы костра, и она решает, что кочевники жгли хворост среди мрачного одиночества этих гор, надеясь спастись от холода, а возможно, и страха. Однако, вглядевшись получше, она замечает в самой середине черного круга, обрисованного пламенем костра, клочок бумаги. Можно даже еще различить буквы, хотя листок придавило камнем величиной с человеческую голову, свалившимся сюда, словно аэролит. Элиана протягивает руку. В первых проблесках зари она видит кусочек своего собственного письма, адресованного зятю: «Дорогой Филипп, ты хотел знать…»
Тут она проснулась.
***
Перед ней стояла мадемуазель де Морозо и взволнованно твердила:
— Простите, что я вас разбудила, но вас спрашивают.
Элиана рывком села на кровати, ей стало стыдно, что она не может со сна понять обращенных к ней слов.
— Который час? — резко спросила она.
— Четверть седьмого. Тот господин ждет вас в гостиной. Побегу сказать ему, что вы сейчас придете.
— Какой господин?
Казалось, уроженка Бразилии только и ждала этого вопроса. По-театральному выпятив бюст, она коснулась кончиками пальцев груди и одновременно вся вытянулась, словно ее приподняло от земли. После этой мимической сцены мадемуазель Морозо произнесла самым обыкновенным тоном:
— По-моему, красавец.
«Филипп», — решила Элиана.
— Не надо было ему говорить, что я здесь, — раздраженно бросила она.
— Вы не хотите его видеть?
— Сейчас я не могу его видеть.
— Он подождет.
— Нет, — возразила Элиана; она уже сама не понимала, что говорит.
— Но почему же! Он такой любезный. Это ваш брат или жених?
— Да…
— Брат или жених!
Элиана опустилась на подушку.
— Мадемуазель, можете вы мне оказать огромную услугу? Видите, письмо. Марка уже наклеена. Не будете ли вы так добры и не отнесете ли его сами на почту?
Хозяйка пансиона широко открыла глаза, услышав эту просьбу.
— Отнести письмо? Ну ладно. Сейчас отнесу.
— Да, да, именно сейчас.
— Вам нездоровится?
— Ничего, пройдет.
