«…заявили: «У нас на Дунае так не ходили никогда». Олдржих Боржек доказывал, что у берега опасные мели, попадаются также коряги. Ион Штефанеску присовокупил, что для него, как лоцмана, карманным евангелием является лоция, а она рекомендует ни на йоту не отклоняться от фарватера.
После этого комбриг и его заместитель возобновили защиту обходного маневра».
Заметьте, Кичкин-секретарь нигде не поставил ни одного восклицательного знака. Поразительное самообладание! А ведь это была баталия, форменная баталия, и он, я уверен, волновался не меньше Мыколы.
Я вообразил себе эту сцену.
Во всю дымят трубки, на столе чадят керосиновые лампы. То и дело приходится вставать и подкручивать фитиль. Настежь раскрыты иллюминаторы. Ночь идет на убыль, но никто не думает об этом и не смотрит в иллюминатор.
Лоцманы сидят в ряд, насупившись, совершенно неподвижно. Стена!
Вот она воочию — сила инерции! Так не ходили никогда! Каково?
А между тем нельзя усомниться в добросовестности этих лоцманов, в их желании преодолеть минную банку и довести караван до места назначения. Просто предложение ошарашило их. Слишком ново, необычно. Поворот мысли слишком крут.
А! Вот встает широченный, почти квадратный болгарин Иван Горанов.
— Добавить к сказанному ничего не могу, — тихо говорит он. — Но если командир бригады прикажет…
Он разводит руками. Остальные четырнадцать медленно, с достоинством кивают. Конечно, если русский командир прикажет…
Комбриг сморщился, будто раскусил лимон. Начальник штаба с внезапно прорвавшимся раздражением разгладил карту на сгибе. Заместитель комбрига ничем не выдал себя, только еще ниже опустил голову.
Держа авторучку на весу, взволнованный Кичкин переводит взгляд с лоцманов на комбрига. Не то, нет?
Не то! Лоцманы признают авторитет нашей власти, а не наших знаний. Понятно, комбриг может им приказать — и в конце концов должен будет приказать, — но ведь их нужно убедить. Это именно тот случай, когда необходимо убедить.
Сорванным тонким голосом, то и дело откашливаясь, Мыкола просит отбросить укоренившиеся представления о кораблевождении на Дунае. Лоцманы по привычке боятся мелей больше, чем мин. Но сейчас, наоборот, мин нужно бояться больше, чем мелей. Ну, допустим, какая-нибудь баржа сядет по пути на мель. Ведь нас целая флотилия, десятки мощных буксиров. Сообща мы в два счета снимем эту баржу и пойдем дальше.
Наконец, его, Григоренко, предложение нетрудно проверить с карандашом в руках. На Дунае ведется учет подъема и спада воды, не так ли? Вчера командир бригады приказал промерить глубины на плесе у Молдова-Веке. Вот цифры… Пусть лоцманы сверятся со своими записными книжками. Там, наверное, записаны промеры, сделанные здесь летом, в малую воду.
Напряженная пауза.
Первым, будто с неохотой, вытаскивает записную книжку старший лоцман, бывший партизан, югослав Танасевич. Давай, друже! Утри нос этим тяжелодумам, своим неповоротливым коллегам!
Танасевич показывает что-то в раскрытой книжке соседу, румыну Няга. Между их склоненными головами с любопытством просунул крупную седую голову Горанов.
Замелькали лоцманские записные книжки в клеенчатых переплетах. Кажется, дошло! Стена дала трещину, а потом — развалилась!
Однако в протоколе это запечатлено всего лишь в двух лаконичных фразах:
«Сравнив свои записи с результатом нового промера, лоцманы заявили, что проводка каравана по обходному фарватеру трудна, но выполнима.
Комбриг, закрывая совещание, приказал начальнику штаба готовить караван к движению, а капитан-лейтенанту Григоренко с наступлением дня выйти в разведку для проверки относительно меньшей кучности мин, лежавших у берега».
ОТРЫВКИ ИЗ ПИСЬМА КИЧКИНА,
АДРЕСОВАННОГО ДЕВУШКЕ, ПО ИМЕНИ ИЯ,
И ПЕРЕДАННОГО В МОСКВУ С ОКАЗИЕЙ
«…очень боялся, что он возьмет с собой Усольцева или Иваншина. Вдруг слышу: «Лейтенант Кичкин! Захватите набор карт, лотлини и футштоки для замера глубин!» Иваншин и говорит мне кисло: «А ты еще жаловался, что он тебя невзлюбил…»
…Это, Иечка, называется разведка боем. Мы должны пройти по англо-американским минам, проверить путь, а уже следом за нами отправятся остальные тральщики и весь караван…
…Спать не пришлось. С первыми лучами солнца два наших тральщика двинулись вверх.
Шли мы у самого берега, повторяя его изгибы, так что иногда даже задевали бортом за шуршащий камыш. При этом опускали в воду футштоки и лотлини для замера глубин. Со стороны, наверное, выглядели, как путник, который, переходя вброд реку, с осторожностью ставит сначала одну ногу, потом, утвердившись на ней, выдвигает другую.
Только это происходило, как ты догадываешься, под аккомпанемент взрывов за кормой, так как тральщики шли с заведенными тралами…
…Но мы «допрашивали» — футштоками и тралами — не только реку. Подробно узнавали о минах и глубинах также у местных жителей.
Возле каждого прибрежного селения капитан-лейтенант останавливался и сходил на берег в сопровождении переводчиков — двух наших лоцманов Танасевича и Няга (один югослав, другой румын, так как большую часть пути слева от нас была Югославия, а справа — Румыния).
Все данные я сразу же наносил на карту. Отсюда можешь догадаться, что я не последняя спица в колеснице. А ты еще считала меня несерьезным…
…Уже в сумерки, Иечка, мы увидели впереди разрушенный железнодорожный мост, а за ним силуэт Белграда, голубовато-сиреневый.
Я даже не ожидал, что город такой большой. Громадные, многоэтажные дома! И они очень красиво выделялись на фоне неба. К сожалению, сейчас осень, небо быстро темнело.
Капитан-лейтенант приказал вплотную подтянуться к мосту. Оказалось, что быки подорваны, крутые фермы косо лежат в воде.
Однако мы нашли достаточно большой разрыв между одним быком и фермой. Тральщики прошли туда и обратно, как под аркой.
Стало быть, пройдет и весь караван.
Белград был совсем рядом, представляешь?
И тут-то командир опять проявил свой неуступчивый характер. Мы, конечно, стали просить его подняться до Белграда, зайти туда хоть на несколько минут. Интересно же! И потратили бы на этот заход каких-нибудь полтора-два часа, не больше.
Нет, не разрешил!
«Нас, товарищи, внизу караван ждет, — сказал он. — И минуты лишней не задержимся!»
А я уверен, что ему самому хотелось в Белград. Однако преодолел себя. Я, признаться, не смог бы так…
