Павел <[email protected]>
Бокал отставить и уйти, чуть счастья пригубя, чтобы потом, в конце пути, вновь полюбить тебя. Чтобы любить тебя, как лес, как ветер в проводах, как отражение небес в прозрачной корке льда, как влагу утренней травы в алеющем луче, как увядание листвы ни для чего, ни с чем. Алексей Ермолин <[email protected]>
Вращение.
Сегодня ночью умерли цветы, Пропитанные медным купоросом, И мир замолк. И плавились кресты, И глохли гонги. Двигались колеса
По пищеводам видевших Исход, Сплетая нить событий. Слышишь лепет Воротничков, упрятанных в комод, И труб водопроводных влажный трепет,
И чайника кипящего мятеж, И сковородки ароматный шепот? Тебя увозит траурный кортеж Под оглушительный мустангов топот
В Аркадию, где зреет ананас, В Лимонию... Ах нет, ведь план утерян; У Авалона затонул баркас И пал под Ланселотом тощий мерин.
Он нынче одинок в пустой нирване, Он держит путь к созвездью Волопаса И оживет под кистью Пиросмани В обличьи недоразвитого Спаса.
А я смеюсь. Я лишь интерпретатор Болезненных видений замполита. Я Бог. Я червь. Я грязь. Я экскаватор. Я терминатор. Я Хрущев Никита... В. Крупский, К. Константинов <[email protected], [email protected]>
Однажды на свет появился маленький рояльчик. Вроде бы ничего особенного, если бы не одно "но": он был зеленого цвета. Рояльчик рос, учился красиво петь, как это и должны делать все уважающие себя рояли, и однажды вырос. Все вокруг очень пренебрежительно относились к нему. Мол, как это, такой солидный инструмент, и такого дурацкого цвета. Все ругались, а Рояль не обращал на это никакого внимания. Он старел. Уже все, кто злились, умерли, вместо них пришли другие. Рояль состарился, его гордый зеленый цвет потемнел и пожух. Однажды он неправильно взял ноту "ля" и расстроился... Потом он не играл, он отдыхал. И было утро, и был день, и вечер наступил тоже... И однажды из зеленых досок, сваленных в каком-то сарае, появился росток. Росток был таким же, как все остальные растения, но кое-чем отличался: он был красного цвета и умел громко шелестеть ноту "ля".
Саша С. Осташко <[email protected]>
Вторник, 23 марта 1999
Выпуск 37
Вечером смутное море за берегом, Не отвергая процесс уплотнения, Кажется маленьким, миленьким сквериком, Более-менее, более-менее. Вечером в небе закат просыпается И засыпает опять с намерением Как-нибудь снова проснуться, исправиться, Более-менее, более-менее. Вечером облако любит испарину От повелительного наклонения, Так некто Женечка Танечку Ларину Некогда баловал, более-менее. Вечером облако хочет нарядное Платьишко - серой луны поклонение, Так получается строго фасадное Более-менее общее мнение. Вечером к звездам приходят Уныния, Горести, Радости, Клятвы, Забвения. Так из гостей образуется линия, Только лишь линия, только лишь менее. Вечером разные люди по улицам Бродят за личной, банальною долею. Кто-то различный различному молится, Только лишь молится, только лишь более. Что-то лишь более, как откровение, Что-то лишь менее - это История. Но в ежедневность вторгается "менее" И из-за этого хочется более. *** МУХА По столу шагает муха, По земле идет весна. Он, конечно же, старуха, А быть может и она. Он одета в теплый свитер, Как турецкий, но теплей. Он жужжит, как Болен Дитер, Но быстрей и веселей. Он идет, иская дружбы, А за ним идет жена. А быть может это муж был, Если, правда, он - она. Муха радостно топочет, Уводя с собой детей. Одного он только хочет: Дружбы мухов и людей. Саша С. Осташко <[email protected]>
ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ 1. Боги Стеклянная дверь была незаперта. Ганимед стоял, прижавшись спиной к косяку двери, потом сполз на пол и вытянул ноги. Он долго и внимательно рассматривал свои туфли, потом снял их, снял носки и пошевелил пальцами ног. Он закурил, глубоко затянулся, потом положил тлевшую сигарету на пол. Тяжело гудела неоновая лампа. Ганимед шевелил пальцами ног, хмель проходил, только во рту оставался неприятный привкус. Он услышал, как по лестнице поднимаются шаги, они потоптались на площадке, потом подошли к двери. В комнату вошла Калисто. Что-то напевая себе под нос, она подошла к большому железному ящику, взобралась на него и скинула туфельки. - Она уже спит? Калисто посмотрела на него, отвернулась и стала разглядывать голые стены. - Не надо было так напиваться, Гани. И зачем ты начал этот разговор? Ты же знаешь... - Я не хотел. Так получилось. - А сначала было так хорошо, правда? Весело. Особенно тот усатый. Куда он потом подевался? - Как ты думаешь, она завтра вспомнит? - Бедненький. - Не надо. - Бедненький. Она соскочила с большого железного ящика, подошла к нему, села рядом на корточки и погладила по голове. - Не надо, я прошу тебя. - Все устроится, милый. Завтра возьмем ее в кино или погуляем вместе по парку. Здесь такой чудный парк. Она взяла сигарету, выбросила ее в урну, потом прижалась к нему, обхватив шею руками. - Как ты думаешь, мы можем уехать завтра? Она долго, не отрываясь, смотрела в одну точку. Ганимед вдруг успокоился. Все разом ушло куда-то. - Она молодец,- подумал он, - она молодец, и я люблю ее. Он поймал ртом ее выдох и глубоко вздохнул. - Хочешь спать? - Посидим еще, - она встряхнула головой. Ее дыхание было спокойным и ровным, пальцы чуть-чуть подрагивали, руки и ноги вдруг несильно напрягались. - Знаешь, жил один человек. У него нашли какую-то болезнь, но не хотели говорить ему. Он случайно узнал, что жить ему осталось меньше года. Потом он пропал. Потом от него пришло письмо из Испании. Он жил там в горах с крестьянами. И больше о нем никто ничего не знает. - Ты его знал? - Да. - Гани, хочешь я постираю тебе рубашку. Она успеет высохнуть до утра. - Пойдем спать. Когда они выходили, Ганимед выключил свет и закрыл стеклянную дверь. В пустой комнате остался только большой железный ящик. 2. Цари. Когда Рамзес проснулся, на часах было без четверти три. Три часа ночи. Он сделал два глубоких вдоха и два глубоких выдоха. Встал с кровати и тут же оделся. Умывшись под краном и выкурив сигарету, он надел пиджак, шляпу и вышел из дома. На вокзале он выкурил еще одну сигарету, купилв киоске пачку "Явы" и взял такси. До городского аэровокзала он ехал 12 минут, пятнадцать минут ждал автобус и через час был в аэропорту. Самолет, выполнявший рес 4748, прибывал в десять минут седьмого, а на часах, висевших в зале ожидания, стрелки показывали без пятнадцати шесть. Рамзес купил несколько газет, потом выпил сок в буфете. На улице все скамейкм были заняты пассажирами. Рамзес сел на каменный бордюр у входа в подземную камеру хранения, прочитал все газеты внимательно, одну за другой, засунул одну в карман, остальные выбросил в урну. Выкурив сигарету, он достал бумажник и перебрал его содержимое. Солнце стояло уже высоко, становилось жарко. Рамзес достал носовой платок, развернул его, вытер лоб, лицо, шею. Когда он вошел в здание аэропорта и пошел в залприбытия, его окликнули из-за спины. Он обернулся и увидел Нефертити. - Спасибо, Рам, что встретил, - сказала она, устало встряхнув головой. - Здравствуй, - он почувствовал, что у него дрожат руки. - Здравствуй, Рам, мне надо получить багаж, а я не знаю где. Рамзес взял у нее талон на багаж и принес большую дорожную сумку. - Нам надо поговорить, - она постоянно снимала очки, протирала их платочком, надевала их и заново оглядывала все вокруг. Глаза у нее были усталые, у нее всегда были усталые глаза. Он вспомнил об этом и снова почувствовал, как дрожат руки. Нефертити была голодна. Они прошли в буфет, взяли кофе и бутерброды. Он пересчитал сдачу и аккуратно, одну за другой, опустил монетки в карман. - Не надо было тебе уезжать, - он попытался улыбнуться. Она быстро поела, вытерла губы платочком и только теперь вдруг посмотрела ему в глаза. Он положил руки на стол. - Рам, дорогой, я не могла поступит иначе. - Она никогда не могла поступить иначе, чем поступала, - подумал он. Нефертити обошла кругом стола и положила свою ладошку на его руки. - Нам надо поговорить, Рам. Ты должен меня понять. - Я не смогу понять тебя, - он понял, что не сможет сказать ей об этом. Он взял сумку и они пошли к выходу. 3. Люди - Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Что? - Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Что, Майкл, что? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Что случилось, что, Майкл? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Майкл, перестань, не дурачься. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Говори, Майкл, я слушаю тебя. Или не отвлекай. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну, милый, ну что с тобой? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты можешь говорить нормально или нет? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Майкл, Майкл, Майкл... - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Нет, я так больше не могу! - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Хочешь, я сварю тебе кофе? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну не разыгрывай меня, я прошу тебя, Майкл. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты никогда не говорил со мной так. Сегодня особенный день? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты не заболел случайно? Или может ты просто свихнулся, стал идиотом? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну, Майкл, ты же сам выводишь меня из терпения! Заладил одно и то же. Я ничего не понимаю, а ты не хочешь объяснить. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты не хочешь говорить со мной. Я наскучила тебе. Надоела. Тебе все равно? Майкл, ну скажи же хоть что-нибудь! - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну, Майкл, ты же всегда был таким веселым. Помнишь, как ты надул за вечер сто воздушных шаров и аж позеленел совсем. Помнишь? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - А может ты помнишь, как пришел такой пьяный, что ничего не помнил потом? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - А как ты лежал в бреду целую неделю, я лечила тебя всем подряд. Господи, ты говорил, что умрешь, а я не знала, что еще можно сделать. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Теперь ты все забыл, да? Может присмотрел себе другую? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Я больше не могу слушать это. Послушай, Майкл, тебе просто не хватает порядочности. Ты не должен так изводить меня! Все! Я Больше не могу терпеть такое. Можешь убираться отсюда, слышишь? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Или я уйду сама! Можешь дурачить теперь другую дуру! Прощай! - Дэззи, Дэззи, Дэззи... Дэ-э-э-эззи!!! Uliss
