Про такие вот дела рассказал Стасе Лодька, когда они описывали по беговой дорожке неспешные круги (и все держали друг друга за руки, и пальцам было совсем не холодно, а коньки уже не спотыкались на льду).
Лодька вытащил из брючного кармана отполированный пятак, подышал на него, потер о ватник. В латунной желтизне вспыхнула искра ближнего фонаря. Крохотный лучик скользнул по Стасиному подбородку.
Лодька спросил:
— У вас таких не делают?
— Не-е… Ой, какое хорошенькое…
— Возьми. Насовсем…
— Ой… спасибо… Только у нашего класса окна не на площадь. Да и стройка там теперь…
— Ничего. Пусть будет просто на память, — храбро сказал Лодька. И она сказала опять:
— Спасибо…
… А потом они еще катались, катались, говорили про книжки, про физика Евграфа Павловича, который, оказывается преподавал сразу в двух школах («веселый такой и никогда ни на кого не кричит»), про Стасину подружку Лену, про Лодькиного друга Бориса Аронского, про марки, фильм «Тарзан в западне», отвратительную науку химию, про Лодькин и Борькин пистолеты («Ужас какой! То же опасно!» — «Да нисколечко!»), про музыку Пуччини, которую Стася, оказывается, тоже знала…
Динамики перепели все известные песни, переиграли все танцы и включили музыку из фильма «Красные галстук» — ту, что сопровождала кадры про каток (подходяще так!).
А белые квадратные часы над судейской трибуной деловито двигали длинную минутную стрелку. И было досадно, что время неудержимо: вот уже половина девятого. И не верилось, что прошло его так мало: неужели он знает Стасю всего полтора часа?!
— Ой, Лодик, мне уже пора домой!
— Ну, давай еще один круг! Последний…
Потом в коридорчике между раздевалкой и буфетом они грели на выступе горячей печки Стасины валенки. Это Лодька заставил:
— Они же совсем застывшие. Сунешь ноги, а там лед! Будет какая-нибудь чахотка…
Пока валенки грелись, Лодька принес из буфета две теплые ватрушки с повидлом (потратил последний рубль).
Потом Лодька, конечно же, пошел провожать Стасю. Сказал, что это совершенно необходимо.
— Поздно уже. Вдруг встретятся какие-нибудь… вредные типы…
(Хотя лучше не надо. Что он будет делать если встретятся? Ну, станет отбиваться коньками до смертельного исхода, но Стасю-то сумеет ли защитить?)
— Что ты, я всегда хожу в такое время одна!
Лодька скал многозначительно:
— То всегда, а то сегодня…
Стася сочла аргумент убедительным, и они пошли. За руки уже не держались (пальцы все-таки озябли без варежек, а в варежках — какой интерес?). Но шагали локоть к локтю. Несколько кварталов по улице Ленина, потом еще три квартала направо. Стася жила в двухэтажном деревянном доме на углу Хохрякова и Челюскинцев. На втором этаже. Зашли во двор, Стася валенком поколотила в обитую досками дверь. За дверью что-то лязгнуло и она отошла («Техника», — с уважением подумал Лодька). Поднялись по освещенным бледной лампочкой ступеням.
В сенях и тесной прихожей пахло чем-то полузнакомым. Лодька сообразил, что это разогретая канифоль. Видимо, от паяльника.
— Лодик, раздевайся.
— Я ведь на минутку…
— Вот на минутку и разденься, — решила Стася и крикнула в полуоткрутую дверь:
— Па-а! Я пришла!
— Отрадно слышать, — прозвучало за дверью. Потом показалась голова с растрепанной светлой прической, блестящей щетиной на худом лице и толстыми очками. — О, да ты с охраной!
— Это Лодя, — сообщила Стася. — То есть Всеволод…
— Рад вас приветствовать, Всеволод… Стась, мы с Евгением перепаиваем схему. Мама на дежурстве, жареная картошка на плите, чайник согрей сама…
Стася сбросила курточку и подшлемник. Лодька — куда деваться-то! — стянул ватник и шапку. Стася потянула его на кухню. Здесь горела яркая лампочка, подоконники были заставлены густой геранью и вкусно пахло. Стася толкнула в розетку штепсель электрочайника. Стукнула о покрытый зеленой клеенкой стол деревянной подставкой, принесла с плиты и освободила от крышки сковороду. Волшебный дух жареной картошки заполнил кухню, как вода заполняет аквариум. У Лодьки застонало в желудке. Стася поставила плоскую корзинку с нарезанным хлебом. Выложила вилки. Ножом провела по картошке границу.
— Вот, на двоих. Давай прямо со сковородки…
Они встали коленями на табуретки и навалились на картошку, как оголодавшие в полярной экспедиции путешественники. Иногда поглядывали друг на друга и смеялись.
Потом пили чай с кусочками рафинада вприкуску и с домашним ржаным печеньем…
Потом еще поговорили. О всяких мелочах и о том, что «завтра в семь у входа в раздевалку».
Наконец Лодька двинул домой. Самым коротким путем: по улице Челюскинцев, потом по Герцена до Большой ограды, через нее — до забора, за которым была Смоленская улица, а оттуда — до Первомайской, через мост, и вот он дом. Опасных встреч не случилось, настроение было пересыпано солнечными зайчиками, дорога показалась пятиминутной, и Лодька очень удивился, что ходики в прихожей показывают одиннадцать.
Дома его встретило каменное молчание. Мамино и Галчухино (которая всегда морально поддерживала маму в трудные моменты).
— Ну, чё… — небрежно сказал этому молчанию Лодька. — Ну, задержался малость… Бывает ведь, что, когда катаешься, забываешь про часы…
— Я не знала, что думать, — произнесла наконец мама. С подозрительной вибрацией в голосе. Я… даже ходила к Борису. А он там с каким-то мальчиком играет в шахматы, и оба заявляют, что на каток с тобой не ходили и понятия не имеют, где ты…
— Ну, понятно, что не имеют, раз не ходили. Вот если бы ходили, тогда бы имели, но Борька, будто Лемешев-Козловский, дрожит над своим голосом и боится холода, как мимоза. Вот я и пошел один, а там ведь время бежит незаметно… — словесной вязью Лодька рассчитывал отвлечь маму от недавних страхов и переживаний. (При этом царапнулась неприятная мысль: а что это за мальчик, с которым Борька играл в шахматы, вместо того, чтобы с ним, с Лодькой отправиться на каток? Но тут же забылась.)
— Надо же! «Время бежит незаметно»! Я вот не пущу тебя никуда целую неделю, сразу оно станет заметным!
— Ну что ты, мама! Я зачахну, как этот… стебелек в пустыне.
— Ты не стебелек, а бесчувственная дубина! — сообщила мама. — Может быть, ты объяснишь, где и почему…
— Да не надо спрашивать, Татьяна Федоровна, — печально вмешалась Галчуха. — Гляньте на его физиономию…
— А чего на нее глядеть? Совершенно бессовестная физиономия…
— Не бессовестная, а влюбленная. Понятно же, что дело в прекрасной незнакомке…
— Чушь какая! — энергично возмутился Лодька. — Ну, какая же она незнакомка, если мы познакомились! Ее зовут Стася. Полное имя — Станислава. Это тебе не какая-нибудь Галина-малина… — Лодька знал по опыту, что иногда храбрая откровенность — лучшая защита. Да и не собирался он ничего скрывать!
Мама уронила руки:
— Был бы здесь папа, он бы прописал тебе… малину…
— Папа бы меня понял, он мужчина, — заявил совсем уже осмелевший Лодька.
Опять встряла Галчуха:
— Ничего не поделаешь, Татьяна Федоровна. Наступает возраст…
— Я боялась этого всю жизнь, — еще больше сникла мама. — Этого… наступления… Галя, а может, все-таки выдрать?
— Толку-то, — отозвалась умная Галчуха.
— Ты однажды пробовала, — напомнил маме Лодька. — В первом классе. И отступилась из-за нехватки опыта.
— Вот именно, что из-за нехватки… Имей в виду: если ты еще раз появишься дома после десяти вечера…
— После одиннадцати! — внес торопливую поправку Лодька.
— Ирод бессовестный, — сказала мама.
Радости и горести январского дня
На уроке геометрии молодая и всегда решительная Варвара Северьяновна сообщила:
— Мне хочется посмотреть, насколько у вас развито нестандартное мышление (конечно, если оно у вас есть и способно к развитию). Поэтому даю вам задачку, у которой несколько вариантов решения. Уверена, что большинство не найдет ни одного. Нашедший получит пятерку. Не нашедший не получит ничего. А тот, кто предпочтет не искать, а бездельничать, получит «пару»… Стукалин и Суглинкин, это касается прежде всего вас…
— Небось, полаялась со своим Евграфом, а с нас дерет клочья… — пробормотал себе за пазуху Суглинкин.
Тощий и жизнерадостный Евграф Павлович был мужем Варвары.
Математичка обладала прекрасным слухом.
— Я не лаялась со «своим Евграфом», — сообщила она Суглинкину и всему классу. — У нас нет на это времени. Мы тратим все силы, чтобы вбить хоть какие-то азы физики и математики в головы учащихся нашей знаменитой школы. Правда ка пэ дэ пока ничтожен… — Она снова застучала мелом по доске. — Вот условия. Принимайтесь. А я пока отвлекусь от преподавательских забот и почитаю художественную литературу…
