От страха его бил озноб, начинало звенеть в ушах, и в этой звенящей вибрации звука, в сотрясаемой желтизне зари возникли черные точки. Они казались чаинками в желтом растворе неба. Были крапинками в испуганных сотрясенных зрачках. Он сжал веки, желая прогнать наваждение. Но точки оставались, висели в заре, двигались, приближались.
В стрекоте, звоне винтов, в косом вираже, неся в лопастях ядовитый лимонный отсвет, прянули вертолеты. Вонзили в зарю черные брызгающие острия. На их продолжении, вырывая из колючего орнамента зарослей сочный красный ломоть, ахнули взрывы. Словно землю подняли за волосы, держали над пеклом и бросили обратно, в грохочущую дымную тьму. Косыми тенями вертолеты прошли на заре, резанули ее винтами. По опушке длинным рваным надрезом хлестнули взрывы, словно вспороли землю, выдрали из нее огненную жилу. Лес тряхнуло. В лицо Белосельцеву ударила горячая гарь. Тлела трава, горели тростники. Лес стал виден насквозь. Вдоль горящей стены тростников, темные среди пламени, бежали люди, уцелевшие от удара. Белосельцев, ослепленный, заслоняясь от жара, видел, как горела на одном одежда и он руками сдирал ее с плеч. Из тростников, из падающих горящих стеблей и ярких, как свечи, метелок выбежала девушка с рацией, упала, и на нее сыпались сгоравшие ворохи, наваливались клубы дыма.
Вертолеты шли низко над тростниками, стреляя из пушек. Было видно под брюхом машин крохотное дрожащее пламя, желтый лакированный отсвет на стеклах кабин. Они обрабатывали кромку зарослей, куда старались укрыться бегущие остатки отряда. Развернувшись, пошли в глубь равнины, над тропой, по которой удалился отряд. Там опять грохотали взрывы, взметалось пламя, скрежетало, словно скребли по сковородке огромным гвоздем.
Дерево, под которым они сидели с Аурелио, горело. Превращалось в огромный шар света.
– Бежим! – крикнул Аурелио, но не мог подняться, словно окаменел. Они сидели в раскаленном воздухе, в ослепительной белизне, под пылающим деревом, из которого падали им на головы горящие суки, жгучий пепел спаленной листвы. По всему лесу гремели взрывы, хрустели стволы, словно в чаще ходил великан, выдергивал с корнем деревья, швырял оземь.
Они увидели, как, трепеща в заре стеклянным винтом, над опушкой повис вертолет. Стал снижаться, похожий на черного малька с длинным хвостом. Коснулся земли среди мелкого ползущего пламени. Из него стали вываливаться черные проворные личинки. Бежали из-под винтов, распрямлялись. Рассыпались на две стороны вдоль пылающих тростников, выставляя короткие автоматы, выплевывая длинные красные брызги.
– Бежим!.. Это смерть!.. – крикнул Аурелио, и его звериный клекот и ужасное слово «смерть» подняли Белосельцева. Они кинулись прочь от поляны, в глубину озаренного леса, который раскачивал тени, кидал им вслед раскаленные угли, гнал языки огня, посылал свистящие пули.
Они бежали слепо, без пути, подальше от поляны, от автоматного треска и свиста винтов, в спасительный сумрак, куда не доставали дрожащие полосы света. Вламывались в кусты, оставляя на них часть одежды. Падали, спотыкаясь о кочки. Перепрыгивали через гнилые стволы. Белосельцев, без мыслей, с открытым, беззвучно кричащим ртом, мчался, словно чей-то кулак сжал его разбухшее от ужаса сердце, старался вырвать сквозь ребра. Они достигли обмелевшего лесного ручья, каменистого скользкого русла, в котором сочилась вода. Расплескивая ее, поскальзываясь на гальке, кинулись по ручью, вдоль рваного берега, где торчали размытые корни, чернели пещеры и рытвины.
Они услышали в сумерках шумящий звук, какой бывает у спускаемой автомобильной шины. Вслед за этим громким воздушным вздохом раздался тяжелый, похожий на человеческий стон, только громче, больней.
– Сюда!.. Не увидят!.. – Аурелио метнулся к берегу, нырнул под корягу, вдавился в темную глубину. Белосельцев вслед за ним втиснулся в мягкую сырую щель, над которой нависал клочковатый берег, спускались корявые мертвые корни.
Они сидели, прижавшись, переводили дух, глядя, как в сумерках, слабо переливаясь, сочится ручей. И опять поблизости раздался тяжелый вздох и донесся утробный стон, словно это дышала сама земля, испытывая утробную боль.
Сначала они ждали, что их настигнут враги, захрустит под солдатскими башмаками галька. Но никто не гнался. Не было слышно выстрелов. Быстро светлело, тени отступали. На воде появились бегущие отражения неба.
– Они могут прочесывать лес, – сказал Аурелио. – Нам лучше остаться здесь, переждать день, а ночью направиться к Онго. – Он вынул пистолет, осмотрел его, снова спрятал за пояс.
– Теперь мы можем твердо сказать, что «Буффало» получил информацию. Воспользуется ли этим Кадашкин? – Белосельцев испытывал страшную усталость. Пережитый ужас, зрелище истребляемого отряда, слепое бегство опустошили его. Все чувства вдруг иссякли, померкли. Хотелось остаться навечно в этой темной пещере, сжаться, утратить человеческий облик, превратиться в лесного зверя, чтобы не опознали другие люди, спрятаться в логове среди мягкой прелой листвы и гнилых кореньев. И вновь неподалеку раздался тяжелый вздох, трубный басистый вопль, переходящий в беспомощный стон.
– Слон, – прислушиваясь, сказал Аурелио. – Раненый слон. Попал под удар вертолета.
Где-то рядом, в утреннем лесу, раненный осколком, умирал слон. Белосельцев не видел его складчатой пыльной кожи, липкой раны, из которой выливалась кровь, толстых поджатых ног, маленьких слезящихся глаз. Он чувствовал слона по тяжелой, вязкой боли, наполнявшей лес, по тягучим волнам страдания, катившимся вдоль ручья. Душа, пережившая ночной восторг и благоговение, ввергнутая в ужас, потерявшая во время бега весь запас веры и света, оглушенно молчала. Потрясенная, немая, утратившая прозорливость, внимала стонам умиравшего зверя. Как тяжелые шлепки воды, ударяли в нее тягостные стоны. Как голая отмель, она окатывалась волнами звериной боли.
Слон простонал, набирая в пробитые легкие тяжелый воздух, и, должно быть, его огромный выпуклый бок приподнялся. Через мгновение долгий, страдающий выдох огласил лес. Слоновий бок, как оболочка воздушного шара, медленно опустился, и тяжелая нога слабо копнула землю, разгребая листву.
Слон умирал, все реже звучали стоны. Сердце вялыми толчками выливало кровь на сухую траву. Белосельцеву казалось, что, если слон умрет, он унесет с собой тайну его, Белосельцева, жизни. Исчезнет из вида, пропадет навсегда тот вход, тот проем, сквозь который он проник в свое нынешнее жестокое бытие, оставив прежнюю жизнь, где была наивная вера, любовь, ожидание чуда, куда он мечтал возвратиться. Этот вход замуруют, и он навсегда останется здесь, среди войн и пожаров, растерзанных тел и пикирующих из неба машин.
«Не умирай!.. – просил он слона, словно с этой смертью было сопряжено огромное земное несчастье. – Не умирай!..» – просил он слона, на котором, согласно древним поверьям, держалась земля. Начинала валиться и падать со слоновьей спины.
– Слышишь? – Аурелио вытянул шею, повернул ухо к прогалу пещеры. – Мотор!.. – Далеко сквозь лес, возникая и опять затихая, звучал шум двигателя. Аурелио вынул пистолет, отер его о рукав, опустил, вслушиваясь в металлический рокот. – Живым не сдамся!..
Звук приближался, надсадный, металлический, принадлежащий мотору тяжелой машины. Это могла быть боевая машина разведки, высланная батальоном «Буффало». Уродливо горбатая, из ромбов и усеченных пирамид, похожая на контейнер для перевозки мусора, с бойницами, из которых торчали пулеметы, с ребристыми бортами, из-за которых виднелись каски пехоты, она пробиралась сквозь лес, исследуя участки на пути батальона, исследуя зону, по которой нанесли удар вертолеты.
Белосельцев достал пистолет, передернул затвор. Им предстоял скоротечный бой, в котором хлопки пистолетных выстрелов померкнут в шквальном огне пулеметных и автоматных стволов. Его, Белосельцева, смерть пробиралась в стволах, вынюхивала его, выискивала среди косых лучей света, рытвин и корневищ. И, чувствуя ее приближение, он умолял, чтобы слон не умер. Чтобы звериное сердце, погруженное в толщу костей и легких, продолжало стучать. Чтобы выход из этого жестокого мира, в котором, надсадно звеня мотором, тускло поблескивая стволами, приближалась его смерть, чтобы выход в прежнюю жизнь оставался. Туда, где в теплой лесной колее блестела дождевая вода, розовели гераньки, рябило от незабудок и лютиков и он босыми ногами расплескивал теплую воду, смотрел, как в высоких елках летит голубая сойка.
Мотор приближался, выл. Хрустел гравий в русле ручья. Тень надвигалась. Они оба подняли пистолеты, направили к свету. Было видно, как, выдавливая из камней воду, накатывается грязное, ребристое колесо транспортера. Машина остановилась, и в пещеру прилетел запах сгоревшего топлива, и близко, над их головами, голос по-русски произнес:
– Хер знает, куда они подевались!.. Может, их комар забодал!..
