«Задачи союзов молодежи»). Полный релятивизм, произвол, макиавеллистский прагматизм и партийность в этике. Если наш, то «разведчик и партизан»; если их, то «шпион и террорист». Человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша.
Вот одна логика, логика тотального отрицания, нигилизма. Когда, реагируя на бессмыслицу мира, мы только ее умножаем. Мы тотально все отрицаем. И себя, и других ни во что не ставим. Я бы использовал здесь еще одно слово, чтобы описать нигилизм, по Камю. Уж простите меня, слово – некрасивое, неакадемичное, не вполне даже приличное. Но оно вошло в нашу жизнь и все в ней заполнило, придя из уголовного мира. И оно точно выражает суть дела. Это слово «беспредел». Иначе говоря, действие, не связанное никакими ориентирами, императивами, никакими границами, никакими рамками, никакими нормами и правилами игры. Как в большевизме или в фашизме. Все дозволено, а человек – ничто. Единица – ноль (как точно определил поэт тоталитаризма Маяковский). Слово скверное, но оно отражает суть дела.
Вы уже, конечно, понимаете, какая вторая дорога, ведущая Бунт к саморазрушению? Это – Харибда тотального принятия.
Я говорю: мир бессмысленен, а я не хочу запачкаться; если я что-то буду делать, предпринимать, бороться со злом, я могу навредить! Так не буду вмешиваться, не буду действовать, ибо любое действие – это грязь. Но, отказываясь действовать, я опять же усугубляю мировое зло, мировую несправедливость, мировую бессмыслицу! Умножаю бесчеловечность и перестаю быть человеком, то есть бунтарем. Отказываясь от насилия, позволяю другим его творить, убивать и властвовать. В одном случае я действую беспредельно, во втором – бездействую.
Это путь конформизма. Нигилизм и конформизм: вот имена двух опасностей, угрожающих Бунту. Тотальное отрицание – нигилизм; тотальное принятие – конформизм.
И вот Камю пытается на колоссальном политическом, социальном, философском и художественном материале найти в мире Бунта не то что «золотую середину», а именно путь по лезвию бритвы. Между «беспредельным» действием и глубоко принципиальным бездействием. Между полным отрицанием нигилизма и полным принятием конформизма. При всей противоположности, говорит Камю, оба эти пути отказываются от Бунта, от смысла, от человека, способствуют росту мирового зла, угнетения и человеческого одиночества.
Как же сохранить правду бунта?
Я приведу всего два примера из этой книги. Из совсем разных сфер. Но обе иллюстрируют опасности на пути Бунта и поиски «срединного пути» (говоря языком буддизма).
Один пример – из сферы социально-политической. Очень важная тема – насилие. Его допустимость и границы применения. Камю она очень мучает, и он не случайно посвятил ей пьесу «Праведники» и большую часть книги «Бунтующий человек».
Насилие – насколько и когда оно допустимо? И он рассуждает. Смотрите, здесь тоже вот нигилизм и конформизм.
Нигилизм говорит: убивай направо и налево, нет вопросов! Насилие в порядке вещей.
Конформизм говорит: вообще нельзя, не убий! Но Камю говорит вслед за Кантом: заповедь «Не убий!» порой сама себя отрицает. Она не может быть категорическим, безусловным императивом для нас. Потому что в некоторых случаях, когда на твоих глазах убивают человека, а ты не вмешиваешься, ты в любом случае ее неизбежно нарушаешь. Вмешавшись, ты можешь убить убийцу не вмешавшись, ты позволишь убить убиваемого. Тотальное ненасилие умножает зло, тотальное насилие опять же умножает зло. А вот как найти что-то третье?
И тут Камю обращается к историческим примерам. Его очень интересуют русские революционеры, особенно Боевая организация эсеров: Каляев, Созонов и другие. И он спрашивает с изумленным восхищением: что это были за люди? Это были люди, которые жили на высоте Бунта. Они сумели найти свой третий путь. Это люди, которые понимали, что иногда нельзя не убить. Но убить всегда тоже нельзя. Для них убийство было страшной проблемой; они понимали, что это грех, что это зло. Для них намного ужаснее было убить, чем самим умереть. Но вот, смотрите, есть великий князь Сергей Александрович, дядя царя, генерал-губернатор Москвы, страшная скотина, зверь, самодур и деспот. Человек, который отчасти отвечает за бойню Девятого января, за расстрел рабочих, который выселял евреев из Москвы, у которого руки по локоть в крови. И все знают, что его никакой суд не осудит! Он безнаказан, он злодей на высоком посту, и он опасен для людей! Значит, его надо убить, он виноват. И в то же время все-таки это человек (пусть ужасный и подлый человек!), и все-таки убийство – это зло. И члены Боевой организации социалистов-революционеров постоянно рефлексировали эти вещи.
Скажем, Иван Каляев, самый известный герой-эсер. Он выходит с бомбой – кидать эту бомбу в великого князя. И вдруг видит, что тот в карете едет со своей женой княгиней Елизаветой Федоровной (несчастной женщиной, страдавшей от самодурства мужа) и двумя детьми. И он не бросает бомбу, ставит под угрозу провала всю операцию. И не потому, что боится, а потому, что говорит себе и своим товарищам: а в чем виновата эта женщина? В чем виноваты эти дети?
Это этика войны. Казалось бы, война – страшная вещь, но война не обязательно должна быть «беспределом». И вот Каляев и его друзья, это люди, которые постоянно мучаются: для них лучше умереть самим, чем убить другого. Которые готовы взять чужую жизнь, только отдав свою взамен. Которые понимают неизбежность убийства и понимают его невозможность. Вот эта вот диалектика. Когда человек нелегко относится к насилию, (в духе: а, убить – как комара раздавить!), но и не такой человек, который говорит: «Буду чистеньким, не испачкаюсь, отвернусь от безобразий бытия, я не при чем!». Это люди, которые, вслед за Степняком-Кравчинским, думают так: «Террор – вещь ужасная. Есть только одна более ужасная вещь: безропотно сносить насилие». Они Камю интересуют, волнуют. Он посвящает им очень яркие страницы «Бунтующего человека». Он посвящает им «Праведников».
Вот одна тема во вселенной Бунта: насилие. Вот вам конформизм, вот вам нигилизм. И вот вам попытка нащупать некий третий путь. Жить на высоте проблемы. Жить на высоте острия этой темы, во всей ее ужасности. Бунтарь не отворачивается от бессмыслицы бытия – он активно противостоит ей. Он, применяя насилие, постоянно стремится его ограничить. Вот одна важная тема, на примере насилия, на примере политики.
Другая тема, совсем из другой оперы, но тоже из вселенной Бунта, тоже из «Бунтующего человека». Давайте уйдем из политики вместе с Камю. А как будет звучать тема бунта в искусстве?
Мы знаем, что Камю много посвящал размышлениям об этом. Те же «Шведские речи». И Камю спрашивает: а что будет нигилизмом и конформизмом в искусстве?
Тотальное отрицание, нигилизм в искусстве Камю
