Американцы долгое время не обращали на него внимания, занятые сначала войной с Хусейном, затем Эскобаром и медельинским картелем, и ему удавалось оставаться в тени более заметных мишеней. История вообще протекала странно, она незаслуженно выносила на поверхность одни деяния и скрывала другие. Аргентинский генерал Гонсалес Видела, в руки которого он попал в семьдесят шестом, был куда страшнее Пиночета, при нем погибло больше людей, их арестовывали и вырезали целыми семьями, родственники не могли устраивать голодовки, демонстрации и самосожжения, потому что убивали всех и никто не смел пикнуть; при нем молчала церковь, не было никакого сопротивления, никто не разрывал с его страной дипломатических отношений. Весь мир относился к аргентинской диктатуре спокойно, не возмущался и не устраивал митингов солидарности до тех пор, пока эти идиоты не сунулись отбивать у англичан Мальвины и не получили по рогам. А Пиночету не повезло, так же как не повезло когда-то Альенде, который слишком много привлекал к себе внимания и накликал на себя смерть. Смерть вообще приходит к тому, кто ее зовет. А в сущности- что Пиночет, что Альенде? Было ли у кого-нибудь из них столько власти, сколько у него? Пусть не имел он славы, которая досталась Геваре, но зато добился того, что Че всю жизнь пытался сделать и не смог ни в Америке, ни в Африке, — стал королем непризнанного, но своего государства.
Однажды Анхеля разыскала Мегги. Она была с ним очень нежна, как бывала нежна со всеми мужчинами, о которых делала репортажи. Они хорошо поговорили, но Анхель не позволил ей ничего записать и не разрешил сделать ни одной фотографии.
— Ты боишься? — спросила она удивленно. — Раньше ты любил, когда о тебе писали.
— Времена меняются, Пелироха.
— Решил стать солидным человеком?
— Как и ты, — сказал он и подумал, что Мэгги не стоит выпускать из сельвы.
— Я хочу, чтобы ты осталась со мной, — сказал он, глядя в ее безмятежные глаза. — Тут очень хорошо.
— Знаешь, ангел мой, у меня есть статья о том, как ты спасся во время крушения самолета.
— Какого самолета?
— На борту которого тебя не было, потому что Пиночет сам отдал тебя русским в обмен за убийство Пальме. И если я не вернусь через неделю, эту статью опубликуют. Зачем тебе портить свою биографию?
Он рассмеялся и поднял руки:
— Заключим мир.
— Береги себя, милый. У тебя много недоброжелателей, — сказала она на прощание.
— Что мне до них? — пожал он плечами и забыл про Мэгги, прежде чем она добралась до Лимы.
Никогда он не чувствовал себя так спокойно. Он больше не тосковал по океану, его домом была сельва, он любил только индейских женщин, ел индейскую пищу, он знал, что индейцы никогда его не предадут. Не сломаются под пытками, как ломались самые стойкие бойцы чилийского сопротивления. Их невозможно купить, обмануть, запугать. Никто в мире не представляет, сколь молчаливы, выносливы и терпеливы умеют быть кечуа. Но делать с ними панамериканскую революцию? Они не понимали этих слов. Они жили в своих хижинах, где мешались древние талисманы и радиоприемники, маисовые похлебки и баночное пиво, они раздражали и восхищали его, он погружался в их мир, его выталкивало оттуда и затягивало обратно — и он не мог понять, кто кого использует: они его или он их. Это была какая-то странная жизнь. Мир шел вперед, а Анхель Ленин катился назад. И то, чем он занимался вместе с индейцами в этих лесах, не было просто бизнесом. Он стал орудием их мщения миру, который когда-то жестоко уничтожил хрупкую изнеженную цивилизацию инков. Подарив человечеству картошку, кукурузу и много золота, они посылали теперь листья коки, которые губили миллионы людей по всему свету, их расцвеченные лица светились во мгле пахучей перуанской ночи, их голоса мешались с завыванием зверей, их запахи сливались с запахами сельвы, и среди них он был единственным, кто знал, что помимо этого существует иной мир. Но делало ли это знание его счастливее?
Анхель Ленин полюбил философствовать. Ему было пятьдесят пять лет. Никогда прежде он не думал о смерти. Он так часто умирал, выходил из таких переделок, что однажды ему стало казаться: даже если он захочет умереть, сделать этого не сможет. Он читал свои некрологи, видел фотографии своих похорон и оттого ощущал себя едва ли бессмертным, заговоренным от пуль, лихорадки и бомб, его смерть была надежно упрятана и отбывала бессрочное наказание в охраняемой тюрьме, куда никому не было входа, но сырыми безлунными ночами душу Анхеля Ленина стал охватывать страх. И этот страх был связан не с тем, что за ним охотились правительственные экспедиции — индейцы имели свою разведку и уводили его по горным тропам, а солдаты не находили ничего, кроме остатков лагеря. Этого он не боялся, но с некоторых пор за ним стал охотиться человек куда более опасный, чем вся перуанская армия. Об этом человеке уважительно говорили автохтоны. Он знал их языки и предания, разбирался в их ритуалах лучше, чем они сами, помнил их историю и ее героев и велел индейцам оставить Анхеля Ленина, говоря, что в их самозваном вожде живет злой дух и он убил многих хороших людей. Сепульведа не понимал, откуда мог взяться его враг, но неосязательность противника пугала, ибо только человек, похожий на призрак, мог пробраться сквозь стены ущелья в подземную темницу в горах и выпустить его смерть на волю.
Анхель Ленин сделался подозрителен. Он никому не доверял, теперь его пищу пробовали, его женщин обыскивали, перед тем как они входили к нему. Он знал, что индейцы презирают тех, кто боится смерти, и чем больше он будет выказывать страха, тем скорее его выдадут из отвращения, и попадал в замкнутый круг. Несколько самых верных человек состояли в его охране, и даже им он не доверял.
А его таинственный преследователь знал все, что происходит в стане Сепульведы, и ждал, когда тот совершит ошибку. Анхель Ленин чувствовал это и злился. Впервые в жизни он встретил человека, равного себе, оказавшегося с ним на одной тропе и заслужившего того, чтобы быть уничтоженным. Но когда он говорил об этом своим людям, их лица оставались замкнутыми и непроницаемыми, как если бы у его гонителя был амулет и с этим нельзя было ничего поделать. Господи, неужели он должен был уходить из-за сумасшедшего соглядатая, который мутил индейцев, подбивая их на неповиновение, и чудодейственным образом созданная империя оказалась под угрозой смерти. Империи, как люди, рождаются, живут и умирают, но Анхель никогда не думал, что срок жизни его страны будет таким небольшим.
Одно его утешало — индейцам не было дела до его грехов, совершенных где-то помимо сельвы, о которых говорила Мегги. А здесь он не сделал против них ничего. Однажды они принесли Анхелю Ленину фотографию.
— Ты знаешь этого человека?
На него глядел фламандец.
— Знал, — сказал он завороженно, против воли, потому что изображенный на фотографии был единственным человеком, кому он не мог солгать.
Вечером индейцы привели в лагерь маленького человека с куцей бородкой, и по тому уважению, с которым они к бородачу относились, Анхель догадался, что это и есть его ненавистник.
— Расскажи, зачем ты велел его убить, — сказал смешной бородач, и круглое лицо его налилось кровью.
Анхель Ленин смотрел на него и ничего не понимал. Он думал о том, что у него есть множество денег, есть оружие, самолеты, но в эту минуту все его движимое и недвижимое имущество ничего не стоило. Маленькая группа охраны отрезала его от мира. Индейцы обступили Анхеля, как мальчишки из лесного поселка, которые гоняли тряпки вместо мяча. Все эти мальчишки давно умерли от болезней и алкоголя, он единственный вырвался и выбился в люди.
Один из тех, кто стоял рядом с бородачом, был высокий парень лет двадцати пяти с небольшим шрамом на голове. У него был брат моложе года на три с немного странным, не совсем индейским лицом, и что-то знакомое почудилось Анхелю в разрезе этих глаз.
Ему предложили на выбор самоубийство или выдачу властям. Анхель Ленин в оцепенении смотрел на своих людей, восставших против него так неожиданно и прямо, что даже мысль обвинить их в измене казалась нелепой, и он почувствовал себя изменником сам. Если он не застрелится и его отдадут в руки полиции, страшно представить, какая ждет его участь. Он мог попросить индейцев убить его, и возможно, они из милосердия не отказали бы ему. Но что-то удерживало его. Он не решался нажать на спусковой крючок или пригласить сделать это других, а просто сидел и ждал, сам не зная, чего ждет. Потом подумал об Альенде, о Соне. У тех хватало мужества, у него нет. Наверное потому, что слишком боялся свою униженную смерть.
Несколько вертолетов зависли над поляной. Из них на ходу стали спрыгивать люди в военной форме. Индейцы бесшумно исчезли в лесу. Анхеля скрутили и затащили в машину. Вместе с ним затолкнули и того, кто искал его погибели. Они двое сидели рядом и смотрели в окошко. Внизу тянулись брови гор, вертолет понимался выше, и теперь земля была почти неразличима. Земля, которую он считал своей и которой не было дела до тех, кто ее населяет и друг друга за нее убивает.
