— Скажи мне, Имар, — с надрывом спросил я у чернокожего здоровяка, — зачем ты этого придурка из города тогда вытащил? Ведь это же стихийное бедствие в телесной упаковке! Стой, дробовик нужно забрать!
Имар хмыкнул и, засунув дробовик мне в заплечную кобуру, подхватил меня под руку, потащил к холму.
— Наверное, почому, что чи сам без него отчуда не ушел бы, — сказал он, подумав. — А без вас — я.
— Разумно, — покорно согласился я. — Ну ладно, хватит меня тащить, как раненого из боя, — сам пойду!
Я оправил куртку, передвинул немного портупею с дробовиком и надел тактические очки. Пустыня враз изменилась, просветлев практически как днем, при этом особо не теряя в цвете, не став черно-желтой, как это было в моих старых очках. Все линии стали подчеркнуто четкими, а силуэт бегущего Санька подсветился красным, рядом замелькали крохотные циферки, какие-то меры длины…
— Это что за прибор, Имар? — спросил я ошарашенно. — Типа боевого шебекского шлема?
— Снайперский варианч, — серьезно пояснил здоровяк, блеснув глазами. — Я в свое время за них дорого заплачил. Чы почренируйся, чам много функций полезных, пригодичся…
— Слушай, они же тебе нужнее будут, ты же стрелять умеешь намного лучше, чем я…
Имар остановился, посмотрел мне в глаза, сдвинул брови, став похожим на Лоуренса Фишборна и Дензела Вашингтона одновременно.
— А мне надоело счрелячь в людей. И эчих, что напали на чебя, я убил по необходимосчи — из-за чого, что являюсь чвоим должником. Чак что осчавь очки себе.
Имар сделал паузу, наверное, чтобы я прочувствовал величие момента, и абсолютно серьезно продолжил:
— Да у меня еще одни есчь. Чам, в чранспорче.
— Люсенька, — послышался с холма голос Санька, — открывай двери…
— Транспорт недалеко? — встрепенулся я. — А как Данилыч? А…
Громкий крик, раздавшийся с холма, перебил мои вопросы. Я глянул в сторону хижины, прищурил глаза — очки услужливо увеличили изображение — и увидел Санька, яростно отряхивающегося от чего-то возле двери в хижину. Из двери снова чем-то плеснули, окатив Санька с ног до головы, и тут только я понял, что сестренка строго и тщательно исполняет мои инструкции.
— Саня, беги!!! — завопил я, подпрыгивая и маша руками. — Люська, не нужно! Это Санек! Беги, Саня!!! Имар, она его горючкой облила! Люся, не надо!!!
Санек, видимо расслышав мои слова или что-то рассмотрев в глубине хижины, кинулся вниз по склону холма. Тотчас же возле дверей что-то вспыхнуло, и струя огня помчалась вниз, вдогонку Саньку. Сестренка обильно окатила Санька горючей жидкостью, и та, стекая с него на бегу, оставляла достаточную дорожку, чтобы пламя преследовало незадачливого штурмана. Имар уже бежал к холму, подавая мне пример, и я рванул за ним, уже с ужасом ожидая, что вот-вот раздастся вопль заживо горящего человека. В этот момент Санек оглянулся, взвизгнул, узрев стремительно преследующую его огненную змею, словно выползавшую из дверей хижины, споткнулся на бегу и покатился кубарем, практически повторив пройденный ранее мной путь. Только вот валун, прежде остановивший меня, он благополучно миновал и с криком «Мама!» слетел по ставшему более крутым склону прямо в песчаный язык. Имар подоспел к нему вовремя — до того, как Санька успело догнать пламя, — и тут же стал закидывать песком. Я подбежал вторым и потащил долговязого штурмана дальше, стараясь также поднимать ногами побольше песка, зашвыривая его на безвольно едущего на спине Санька. Наконец Санек сам пополз на карачках, кашляя и чихая, бормоча что-то между откашливаниями.
— Все вы, Мызины, ненормальные, — расслышал я. — Больные на всю голову, не иначе!
— Да ладно, Сань, — постарался я его утешить, высыпая полные ладони песка на Санькину голову. — Она же не специально, она же думала — ты насильничать ее пришел. Успокойся, отдышись…сам потом со смехом вспоминать будешь…
Санек уселся на задницу, подобный песчаной статуе, попытался обтереть плотно облепившую лицо грязь… и прямо подпрыгнул в воздух, схватившись за промежность.
— Леха! Убери ее!!!
Я недоуменно оглянулся и увидел Маню, неспешной трусцой бегущую в нашем направлении.
Солнечный луч нагло царапал щеку. Я с трудом разлепил глаза и попытался принять вертикальное положение. Голова этого явно не хотела: сопротивлялась, наливаясь тяжестью, навязывала мысли о том, что нужно основательно отдохнуть для дальнейшего продвижения вперед, для того чтобы я был полноценным, приносящим пользу членом общества, а иначе…
Я мысленно пообещал голове, что при первой же возможности дам ей как следует отоспаться, и, пока она обсасывала это обещание, поспешил сесть, а затем и встать, разминая попытавшееся было подыгрывать голове тело. Пусть знают — я хозяин своей голове!
Утро было сухим и жарким. Солнечные лучики, прорываясь через окошки и многочисленные дыры и щели в дверях, чертили яркие векторы в золотой карусели пылинок. Санек, посапывающий носом за очагом, был все так же перепачкан горючей жидкостью и прилипшим песком. Сомневаюсь, что, за недостатком воды и прочих растворителей, он очистится от всего этого в ближайшее время…
Переступив через спящих на моем одеяле Люську и Маню, я умудрился практически беззвучно открыть дверь и выйти из хижины. Вот, блин, ты бы так тихо открывалась ночью! Снаружи меня встретило прямо давящее жаром, хоть и висевшее совсем невысоко над горизонтом, солнце и сидящий на камне рядом с дверью Имар.
— Доброе утро! — поприветствовал я его, прикидывая, с какой стороны хижины мне лучше оросить серые, уже раскаленные солнцем камни. — Тут вообще нормальная умеренная температура бывает?
Имар пожал плечами, снял с коленей снайперку, поставил к стене, сладко потянулся.
— Я не был никогда в подобных месчах. — Он встал, потер массивной пятерней покрасневшие глаза.
— Ты не спал ночью? — спросил я, пристыженный догадкой. — Разбудил бы меня на смену…
Имар махнул рукой, взял снайперский комплекс и пошел в лачугу, откуда через несколько секунд раздалось недовольное сонное бормотание Санька.
Я обогнул лачугу кругом и наконец опорожнил мочевой пузырь. Странно устроен человек: стоит такая жара, а организм драгоценную влагу так расточительно расходует! Нет чтобы через пот вывести, для охлаждения тела…
Вернувшись обратно на площадку перед дверью, я нос к носу столкнулся с вышатнувшимся из лачуги Саньком. Выглядел штурман куда как скверно, и его жалкая, перепачканная физиономия оповещала, казалось, весь свет о невыносимых страданиях своего носителя. Носитель физиономии что-то буркнул мне и уковылял за лачугу, то и дело вздрагивая и постанывая при движении: похоже, что стремительный спуск в стиле «кубарем» не прошел для него так безнаказанно, как для меня. Впрочем, я тоже явно ощущал на своем теле летопись вчерашних событий: ребра и голова ощутимо ныли, щека была расцарапана отбитой пулей ржавчиной, а на животе… Я поднял футболку и поцокал языком: в области солнечного сплетения красовался восхитительными красками — от тускло-желтой, через зеленую, до чуть ли не ультрафиолетовой — великолепный синячище. Это был след отприкладногогостеприимства дорогих и ныне покойных разбойничков.
— Леша! — ахнул Люськин голос.
Сестра, как оказалось, выглядывала из дверного проема, и ее глаза были налиты самым настоящим ужасом.
— Это нужно немедленно обработать! — Люська бесцеремонно задрала на мне футболку и принялась обследовать кровоподтек. — Тебе же в таком состоянии лежать нужно! О, господи, да у тебя на голове кожа рассечена, а щеку ты свою видел?!
— Люсь, про щеку ты еще вчера все уши прожужжала. Не умру я! От такого не умирают… — я покривился, когда пальчики сестры немного нажали на брюшину, — но и добивать не нужно!
Из лачуги вышел Имар со снайперкой за плечами и моим дробовиком в руках.
— Нужно пойчи обыскать, — сказал он мне. — А чо жарко, завоня…
Он запнулся, увидев мои страшные глаза.
— Кого обыскать? — спросила подозрительно Люська.
Вчера ночью, когда все успокоилось и Санек стянул с себя пропитанную местным аналогом нефти и потяжелевшую от нескольких килограммов песка одежду, я рассказал сестре наспех сочиненную байку о напуганных нашим смелым отпором и бежавших разбойниках. Причем в это же время Имар оттаскивал подальше тело того несчастного, чья голова попала под мой выстрел возле валуна, внизу склона.
— Местность, — ответил я, забирая у Имара дробовик и подталкивая его от сестры. — Мы там вчера где-то дикую собаку подстрелили, вот хотим закопать ее, пока не завонялась…
— А почему прямо не сказачь? — недоуменно спросил Имар, когда мы спускались вниз по склону. — Пусчь знаечь, что ее как нужно защищали!
— Она покойников до смерти боится, — сказал я. — Да еще узнает, что их семь штук, да еще и мы виноваты в их упокоении… Переживать станет, плакать. Нам это нужно?
