– Хватит пророчить беду!
– Я ухожу, вернусь, если станешь прежней.
Хуррем рассмеялась:
– Тогда уходишь навсегда, я не стану прежней, мне надоело всем кланяться и ждать, когда валиде скажет приветливое слово. Молчит, ну и пусть молчит!
Зейнаб ушла. Остальные уйти не могли, но почти не разговаривали, молча выполняя приказания госпожи. Хуррем потребовала объяснений от Марии:
– Что случилось, почему на меня злятся слуги? Я никому из них не сделала ничего плохого, наоборот…
– Госпожа, позвольте сказать. Зейнаб права, со своими слугами вы терпимы, но с остальными нет. Не только с вами, но и с нами никто в гареме не разговаривает, смотрят косо, делают вид, будто не слышат…
– Почему ты винишь меня, а не тех, кто это делает?
Мария вздохнула:
– Мы живем в гареме, и слугам трудно, если госпожа враждует со всеми. Но главное – вы почти перестали смеяться.
Хуррем в недоумении раскрыла глаза, ее смех каждый день слышен всему гарему, когда они резвятся с детьми. Мария подтвердила:
– Только с детьми, госпожа, только с детьми. Будьте так же веселы с остальными. Можно презирать людей и даже ненавидеть их, но если бы вы находили силы улыбаться даже тем, кого ненавидите, ненависть обязательно уменьшилась. В опасности не только слуги и вы сами, но прежде всего ваши дети.
Хуррем разозлилась:
– В гареме всегда опасно! А вы для того и есть, чтобы защитить моих детей даже ценой собственной жизни.
– Я помню, госпожа, что наши жизни ничего не стоят, но мы не всегда сможем защитить принцев и принцессу. А еще…
– Что еще, договаривай!
– Госпожа, это не мое дело, простите, что вмешиваюсь, но вы даже с Повелителем все чаще разговариваете так, словно он ваш слуга.
– Что?! Это действительно не твое дело! Пошла прочь!
– Простите…
Мария ушла, а Хуррем долго сидела одна в кешке, где они разговаривали. Нет, она не признавала правоту служанки, не желала признавать, но о ее словах про Повелителя задумалась. Можно воевать с валиде, ненавидеть Махидевран, фыркать на кизляр-агу и презрительно не замечать остальных обитателей гарема, но с султаном так нельзя, он единственный защитник ее и детей в этом мире. Неужели она действительно позволяет себе и с Повелителем разговаривать свысока? Это плохо, очень плохо, нужно следить за собой.
Итальянка и Зейнаб были правы: объявив войну гарему, Хуррем невольно изменилась, раньше она старалась не замечать окружающую злобу, а если и отвечала, то весело, словно вся эта грязь, чернота ее не касалась, скатывалась как с гуся вода. А теперь словно бросала вызов, давала пощечину.
Ответ не замедлил явиться, с ней действительно не желали знаться. Валиде просила приводить внуков в свои покои и старалась, чтобы это делали служанки, либо звала служанок с детьми к себе, когда сидела в саду. Если вместе с детьми была их мать, разговор быстро становился невыносимым, Хуррем поглядывала на валиде словно свысока, Хафса, ожидая резкости в ответ на свои слова, старалась как можно меньше говорить, Махидевран и вовсе находила предлог уйти, даже Мустафа стал реже играть с маленьким Мехмедом, которого очень любил.
Хуррем не раз перехватывала взгляды, которыми обменивались валиде с баш-кадиной, те словно жаловались друг дружке или подтверждали, мол, видели, смотрите какова! Женщина в ответ бросала вызывающий взгляд: да, такова, и ничего вы со мной не сделаете! Ей казалось, что это правильно.
Но Мария сказала верно: надменность и рождающееся высокомерие Хуррем стал замечать и Сулейман. Он любил эту женщину, очень любил, и то, что она становилась похожей на многих других обитательниц гарема, волновало и расстраивало султана больше, чем кого-либо. Сулейман понимал, что если Хуррем превратится в подобие Махидевран, то это будет равносильно ее потере. Она куда меньше интересовалась книгами и беседами даже с Марией, зато больше внимания стала уделять своей внешности. Хорошо хоть основное время проводила с детьми, стараясь чему-то научить Мехмеда и Михримах.
Но Сулейман не мог не чувствовать ненависть, окружающую Хуррем в гареме, и как умный человек не мог не понимать истинную причину этой ненависти. В гареме такие отношения не редкость, но на сей раз во многом была виновата сама Хуррем, которая не желала замечать или делала вид, что не замечает растущей напряженности.
Рано или поздно все должно было плохо закончиться.
О Хуррем начали распускать дурные слухи. Никто не мог поверить, что, имея столько красавиц, султан довольствуется одной, к тому же не самой красивой и статной. Кому было дело до ума и обаяния Хуррем, одалиски видели другое: мала ростом, худа и надменна. Губки маленькие, глаза тоже, а прочитанные книги… но не это же нужно для ложа. Конечно, плодовита, но родила четверых, можно бы и остальным уступить место.
В Стамбуле стали поговаривать, что без колдовства не обошлось. Конечно, эта роксоланка просто знает средство для удержания Повелителя подле себя. И пошло-поехало!..
Колдовство! Недаром в гарем зачастили самые разные странные особы, под прикрытием чадры они носят роксоланке снадобья, которые кидают в котлы с едой для султана, эти снадобья не имеют ни цвета, ни запаха, но навсегда привязывают Повелителя к колдунье.
Почему не привязываются остальные члены семьи и обитатели гарема, которые едят из тех же котлов, никто не задумывался.
Она сделала амулеты-украшения, которые зашептали тысячи колдунов, чтобы султан не мог отвести глаз от их обладательницы.
И никто не обращал внимания, что браслеты для своей возлюбленной сделал сам султан, который, конечно, ни к каким колдунам их не носил, тем более, к тысяче.
Она поет Повелителю какие-то особенные песни, от которых тот теряет волю. Это песни-привороты. Песни действительно были, Хуррем уже хорошо играла на струнных и хорошо пела, иногда на родном языке.
Но султан понимал язык, потому что для большинства янычар именно он был родным. Янычарами обычно становились славянские мальчики, еще в детстве забранные по обычаю девширме из семей в Румелии – европейской части империи. Они становились мусульманами, забывали свои семьи и обычаи, но язык оставался, даже зная турецкий, янычары часто разговаривали и пели на родных языках.
Но то, что позволительно воинам султана, непозволительно их наложнице, даже если она мать принцев.
Роксоланка не любит пауков, священных для всех мусульман!
Это была правда, Хуррем терпеть не могла пыль и паутину, и о том, что паук священен, узнала не сразу. Еще когда только попала в гарем, увидев большущего паука, вскочила и запустила в него туфлей, поражаясь тому, что остальные не принимают никаких мер. В паука попала, а потом ей рассказали о том, как паук спас от погони самого пророка, когда тот прятался в пещере, за что и стал священным.
Пророку нужно было укрыться, когда тот покинул Мекку и бежал в Медину, преследуемый властями. Он со сподвижниками спрятался в пещере, не имея шансов на то, что не обнаружат. Но шустрый паучок, живший в пещере, моментально оплел вход в нее паутиной. Преследователи, увидев паутину, затянувшую вход, решили, что внутри никого быть не может, как могли люди проникнуть внутрь, не нарушив столь тонкую завесу, и отправились искать дальше. Так паук спас пророка, тем самым заслужив себе почет.
– Но как же бороться с самой паутиной? Если не сметать, то пауки затянут не только пещеру, но и жилища.
Фатима объясняла новенькой:
– Для этого существуют яйца страусов. Если такое яйцо поместить в доме или даже мечети, людям вреда не будет, а пауки найдут себе другое место.
Хуррем запомнила, а недоброжелатели запомнили ее давнишнюю ошибку. Прошло несколько лет, но ту туфлю, запущенную в паука, до сих пор припоминали.
Болтали многое, но пока болтали, было не страшно, потом начали действовать.
Те, кому мешала Хуррем, знали: главное, поколебать доверие к ней у султана, тогда свалить зеленоглазую колдунью можно будет легко. Просто шептать Повелителю о колдовстве Хуррем бесполезно, он только посмеивался, требовалось что-то более действенное. Зная мнительность и опасения Сулеймана за свою жизнь, это нетрудно.
Недоброжелатели рассчитали все верно, если нападки на саму Хуррем, попытки отравить ее или изуродовать не удавались, значит, нужно сделать что-то для ссоры султана с ней.
Жарко с самого утра, словно не конец лета, а его середина, ветерок плохо проникал в помещения сераля, даже открытые настежь окна и двери не помогали. Легче в саду, куда устремились все обитательницы гарема. Хуррем тоже сидела в кешке с книгой, туда же должен прийти Повелитель. Она заставляла себя читать, но мысли были о другом. У маленького Селима всю ночь болел животик, Хуррем опасалась отравления. Но она кормила малыша грудью и сейчас прислушивалась к себе, пытаясь понять, не творится ли с ней самой что-то неладное. Нет, никаких плохих признаков не было.
