– Иди, – махнул рукой Сулейман, чувствуя, что у него идет кругом голова от проблем гарема. Как хорошо, что заботу обо всех этих евнухах, которые почему-то соблазняют служанок, и самих служанках, заигрывающих с евнухами, взяла на себя валиде.
Когда за кизляр-агой закрылась дверь, султан все же задал вопрос:
– Как это возможно?
Хафсе не нужно было объяснять, о чем идет речь. Она чуть улыбнулась:
– Повелитель спрашивает о евнухе и девушке? Евнухи безопасны, но ничто не мешает им целовать, обнимать и даже ласкать рабынь. У мужчины есть руки… К тому же ни одна из служанок, на которую обратил внимание какой-то евнух, никогда не попадет на глаза Повелителю, а та, которая попала, никогда не обратит внимание на евнуха.
Несколько мгновений Сулейман обдумывал услышанное, потом усмехнулся:
– А… кизляр-ага?..
– И у него есть возлюбленная, которая счастлива. К чему лишать счастья человека, уже лишенного многого? Несчастные люди озлоблены.
Сулейман вздохнул, валиде тоже, они вспомнили о Хуррем. Женщина использовала нападение на служанку в своих целях, только вот в каких? Не ради же переезда в Летний дворец она это сделала?
Не в Летний, тогда куда? Эта мысль одновременно мелькнула и у сына, и у матери, их глаза встретились. Султан и валиде поняли, на что надеялась Хуррем. Глаза матери смотрели вопросительно, глаза сына твердо обещали: этого не будет.
– Повелитель, может, все-таки не стоило так с Хуррем, она виновата, но Летний дворец…
Сулейман усмехнулся:
– Пусть посидит там несколько дней. – Потом подумал и добавил: – Я с ней вечером поговорю, чтоб поняла, за что наказана.
Султан едва дождался вечера, ему действительно очень хотелось поговорить с Хуррем уже спокойно, объяснить, что она ведет себя просто неподобающе, что в гареме всегда было подчинение старшей женщине, валиде нужно уважать и повышать на нее голос просто недопустимо. Ему было странно, что столь очевидные истины Хуррем нужно объяснять. Умная женщина, а не понимает простых вещей.
Закралась мысль, что понимает, но нарочно вызывает ссоры, чтобы добиться своего.
Сегодня она явно пыталась вынудить его под видом опасности для нее и детей в гареме переселить в Топкапы. Но чего добилась? Теперь несколько дней посидит в Летнем дворце, где если и есть кто-то, то только бывшие одалиски, давно получившие отставку и не сумевшие выгодно пристроиться.
Ничего, пусть побудет там, ей полезно, за пару дней сумеет осознать, куда можно упасть, если думать только о себе. Хуррем умна, она все поймет, к тому же Сулейман рассчитывал, что разлука с детьми тоже поможет строптивице осознать размеры возможных потерь.
Так же думала и Хафса. Устраивать позорные скандалы, да еще в то время, когда Повелителю и без того тяжело!.. Валиде решила завтра съездить к Хатидже и посоветоваться с дочерью, она не собиралась ничего рассказывать Махидевран, чтобы не вызывать лишних разговоров, хотя прекрасно понимала, что баш-кадина уже все знает и злорадствует.
Конечно, Махидевран, убедившись, что Повелитель ушел (чтобы не попасть под горячую руку), нашла повод прийти к валиде с какой-то мелочью, которая могла подождать не только до завтра, но и до следующего года. Но как ни старалась баш-кадина, вынудить валиде на разговор о Хуррем не смогла, Хафса, не желавшая перемывать косточки Хуррем просто потому, что пришлось бы признать неправоту сына, отговорилась недомоганием и избавилась от недовольной Махидевран.
– Кизляр-ага, приведи ко мне Хуррем. Не на ночь, я должен с ней поговорить.
Евнух в изумлении уставился на султана:
– Повелитель, она уехала. Сказала, что это ваш приказ, и отбыла в Летний дворец.
Сулейман почувствовал легкую досаду, воспитательная беседа срывалась. Но, в конце концов, это тоже неплохо, Хуррем желает посидеть пару дней и подумать? Пусть посидит и подумает. Вид несчастных позавчерашних фавориток и неудачниц ее образумит.
Но что-то заставило поинтересоваться:
– А как дети?
– Хуррем Султан забрала их с собой.
– Что?! Всех?
– Да, она сказала, что мать с детьми неразделима.
– Сумасшедшая! Взять детей в холодный Летний дворец! Служанок тоже?
– Да, и двух своих евнухов.
– Два евнуха для охраны мало. Хорошо, я подумаю.
Кизляр-ага покорно попятился к двери, а Сулейман действительно задумался. Хуррем решила показать свой гонор? Пусть показывает, ее саму он с удовольствием сейчас отправил бы в Летний дворец надолго, был обижен за такую выходку, а вот дети…
Что теперь делать, распорядиться, чтобы привезли детей, но он понимал, что дети будут плакать без матери. Селим с Абдуллой маленькие, они не понимают, а вот Мехмед уже достаточно сообразителен, чтобы осознать, что их лишают мамы. А где Мехмед, там и Михримах, сестра повторяет брата настолько, что однажды Хуррем даже задавала вопрос: что будет, когда Мехмеду придет время делать обрезание. Они долго смеялись, представляя себе картину, как Михримах, не желающая отставать от Мехмеда, требует такое и себе тоже!
Вспомнив дочку и сына, которых любил особенно, Сулейман почувствовал, как сжало сердце. Хуррем знала, чем его уколоть, понимала, что любовь к ней самой – это одно, а любовь к детям во много раз более сильное средство давления. Но султан был вынужден признать, что сама Хуррем тоже прекрасная мать, это она позаботилась о настоящей учебе Мехмеда вместо просто изучения Корана.
Она права, Коран Кораном, а шехзаде, даже если никогда не станет султаном, должен знать многое.
Сердце Сулеймана сжало при следующей мысли. Он вдруг впервые задумался о судьбе Мехмеда. Мальчику пятый год, он многое знает, болтает по-итальянски так же легко, как по-турецки, умеет читать, считать и крайне любопытен. При этом у Мехмеда материнские золотистые волосы и отцовские темные глаза под черными ресницами. Волосы скорее всего потемнеют, но горящие глаза останутся.
Они похожи с Мустафой и непременно со временем станут соперниками. Мустафе десятый год, совсем большой. Он тоже умен и красив, шехзаде обожают янычары, которые видят в мальчике будущего султана. Да, а еще заранее стараются внушить ему, что ценнее самих янычар для султана никого нет, разве только наследник – усмехнулся Сулейман.
О янычарах стоило подумать отдельно, но сейчас мысли отца занимали старшие сыновья. Они неизбежно станут соперниками, и что будет после его собственной смерти? Конечно, сам Сулейман еще молод, крепок и силен, но свою судьбу не может знать никто. Мустафа поступит по закону Мехмеда, то есть уничтожит братьев?
Стало не по себе, Сулейману не пришлось никого уничтожать, и он просто представить не мог, каково это – приказать убить братьев или племянников. Не об этом ли несколько раз заводила разговор Хуррем, пытаясь обсуждать закон Мехмеда Фатиха? Если так, то она мудрей, чем о ней думает валиде. А сейчас куда она увезла детей? Что это – простой каприз взбалмошной женщины или порыв матери, предчувствующей беду для своих детей?
Сулейман вдруг понял, что ни возвращать Хуррем, ни забирать от нее детей он не будет. Такова судьба, она мудрей самих людей, которым достается.
Но что делать одному, пока строптивая Хасеки показывает свой норов в Летнем дворце? А не съездить ли ему на охоту в Эдирне.
Султан усмехнулся: стоит съездить, пока это возможно, потом подрастет Мустафа и делать это станет опасно, можно будет уехать и… умереть в Чорлу от несварения желудка, чем раньше никогда не страдал.
Он решил так и поступить. Ибрагим в Египте наводит порядок и собирает новые налоги, в восточных провинциях безобразие творит Ферхад-паша, которого давно пора призвать к порядку, иначе либо станет тем, чем не сумел стать в Египте Ахмед-паша, либо разграбит земли так, что с них побегут люди, а казна при этом останется пустой.
У Сулеймана давно чесались руки самому потаскать за бороду Ферхад-пашу, невзирая на то что тот зять. Зарвался, заелся, обирает подвластные земли до нитки так, словно это вражеская территория, которую нужно пограбить и быстрее уйти. Не думает о том, что разоренные люди в следующем году не смогут дать вообще ничего. Жалобы на Ферхад-пашу не просто текут рекой, они накатывают лавиной.
Чем оправдается, если призвать к ответу? В казну от него не поступает ничего, а если спросить, почему, разведет руками, мол, население нищее, собранного едва хватает, чтобы содержать своих янычар и чиновников. Для Сулеймана было неважно, что у самого паши сундуки ломились от золота, а на пальцах столько колец, что и пальцев не видно.
Но он чувствовал, что Ферхад-пашу пора вызывать для разговора. Да, Ферхад-паша много сделал для империи и даже лично для Сулеймана, но куда больше навредил. Он родственник, но вспоминал об этом только тогда, когда родство с султаном приносило доход. Так было до Сулеймана, ведь сестру нынешнего Повелителя Сельджук-султанию выдал за Ферхад-пашу еще прежний султан Селим. Сулейман понимал, почему пашу любили янычары, тот позволял грабить безжалостно, после него оставалась безжизненная, выжженная пустыня, которая уже не могла прокормить ни победителей, ни побежденных.
