деньги, готовить и шить, делая всё это не в ущерб общественно полезным занятиям, в частности, работе.
Ей вроде бы тоже не на что было пожаловаться. Я почти не пил, носил домой не маленькую зарплату, оставляя себе только на карманные расходы, уважал её и оказывал те маленькие, необходимые знаки внимания, которые нужны любой нормальной женщине для поддержания боевого духа и хорошего настроения. Иногда мы ходили в кино или театр, делали друг другу скромные подарки и говорили ласковые слова. В интимном плане всё было умеренно, но, на мой взгляд, вполне достойно.
Собственно, я и сейчас ещё не мог сформулировать точно, что меня перестало устраивать. Это чувство, зудящее, тонкое, как пчелиное жало, воткнувшееся в мозг, мешало мне сосредоточиться на чем-либо другом и сделало меня раздражительным. Как раз в это время наступил наш очередной отпуск, и я считал его очень своевременным, поскольку, кроме всего прочего, жутко уставал на работе. С Аней было договорено, что мы проведём его дома, никуда не поедем и будем предаваться вялой праздности, чтобы сэкономить деньги и собственные силы. Сначала она порывалась меня соблазнить какой-нибудь заграницей, но после покупки телевизора денег осталось немного, и вопрос отпал сам собой.
Короче говоря, я проснулся в своей постели рано утром, в конце июля, и обнаружил, что Ани со мной рядом нет. Встал, натянул штаны, отправился в ванную, где и застал Аню, в чрезвычайно дурном расположении духа.
– Что, встал? – язвительным тоном спросила она.
– Ну?
– Не нукай, я не лошадь. Ты обещал в ванной зеркало повесить.
– Обещал.
– Вешай, – она вытерла лицо полотенцем и вышла в коридор, задев меня локтем.
Я постоял немного в нерешительности. Представил себе, как достаю инструменты, подбираю свёрла, сверлю девять дырок под зеркало и всякие полочки, слушая пронзительное визжание дрели, как обстругиваю палочки для деревянных пробок, режу, забиваю их в дырки, высверливаю в них тоненькие отверстия для шурупов, вкручиваю девять шурупов, надеваю на шурупы полочки, а они вдруг не подходят, потому что я ошибся, замеряя между ними расстояние…
Я отправился вслед за Аней в комнату. Она сидела на диване, глядя на меня исподлобья. Я сел рядом. Положил руку ей на джинсы возле колена.
– Аня, – сказал я ласково, – давай завтра.
– Завтра будет то же самое.
– Завтра я буду морально готов. Мы же договаривались с тобой, что я ничего не буду делать в отпуске. Я не ожидал сегодня.
– А глаз у тебя нет? Сам не видишь, чего в доме не хватает? Мы уже три месяца тут живём! Тебе самому удобно таскать своё зеркало в ванную, чтобы побриться? Там его даже поставить некуда!
– Аня, ты права. Я обещаю, что завтра всё сделаю.
– Ты очень много всего обещаешь, – при этом она резко встала и отправилась на кухню.
Я вздохнул. Непонятно, что она хотела этим сказать. Никогда я ничего ей не обещал. Ни разу. Но, в общем-то, она права. Я обленился. А значит, надо повесить это проклятое зеркало сегодня.
Я встал, подошёл к двери кладовки, открыл её и еле успел отскочить. На пол с грохотом посыпались железки, банки, старые ботинки…
– А я тебя просила – приберись в кладовке, – донеслось с кухни.
Я скрипнул зубами и стал молча запихивать всё назад, попутно выискивая в этом хламе сверла и какую-нибудь деревяшку. Сверла нашёл. Задумался. Похоже, пробки вырезать не из чего. Да и потом, намного проще купить готовые пластмассовые дюбели.
Я порылся в кармане и понял, что денег у меня нет. Попытался вспомнить, куда потратил. Не вспомнил. Отправился на кухню. Аня хмуро, резкими движениями чистила картошку.
– Ань, – сказал я. – Дай десять рублей.
– Зачем?
– У меня дюбелей нет. Купить надо.
– У тебя вечно ничего нет. Мужик в доме, называется… – она вздохнула и вытерла кончик носа тыльной стороной запястья, не выпуская нож из руки. – Ну, возьми.
– Где?
– Блин… Ну ты что, не знаешь, где в доме деньги?
– Нет… – я понимал, что выгляжу полным идиотом, но я действительно очень замотался после переезда на новую квартиру и не мог следить, что у нас происходит.
– В чёрной шкатулке, в баре. На дне.
– Э… угу, – я прошёл в комнату, открыл бар. Порылся в шкатулке. Там лежали только пятисотки. Я взял одну. Оделся. Вышел на улицу.
Воздух был влажным – ночью прошёл дождь, да и сейчас ещё тучи заполняли всё небо, грозя снова обрушить на Москву потоки воды. Я задумался о том, что же у нас с Аней не так. Может быть, дело действительно во мне. Я уделяю ей мало внимания. Но я зарабатываю довольно большие деньги, мне приходится с утра до вечера торчать на работе, и не просто находиться там, а заниматься делом, нервничать, переживать и всё время быть в курсе всего. Я не могу даже просто отвлечься и подумать о ней. И никакой благодарности. Просто раздражение с её стороны, и только. Её можно понять, конечно. Но ведь выходные я практически полностью посвящаю ей. Вот, к примеру, две недели назад ходили в театр на этот, как его… ну, в общем, фигня, а не спектакль, но её рука лежала в моей, мы хорошо говорили в антракте, ехали домой совершенно счастливые, и я даже подарил ей букет слегка подвявших гвоздик, потому что хризантем, которые она любит, нигде не продавали…
Мы друг друга не понимаем. Вот в чём всё дело. Мы разные люди. Настоящей любви между нами никогда не было, а дружба оказалась непрочной. Мы ни о чём не можем договориться, а уж о том, чтобы понять, что чувствует другой, и речи нет. Печально… Надо с этим что-то делать.
Я зашёл в магазин, купил два десятка дюбелей, повздорив сначала с кассиршей из-за того, что у меня нет мелких денег, а потом с продавщицей, которая никак не могла понять, что для четырёхмиллиметровых шурупов нужны дюбеля, у которых наружный диаметр отнюдь не четыре миллиметра. В конце концов проблемы разрешились, и я зашагал домой.
Дома меня встретила Аня, ещё более взвинченная, чем прежде.
– Я из-за тебя ногу уколола, – бросила она мне. – Набросал на полу всякого мусора.
– Не ходи босиком, – парировал я, возвращая сдачу в шкатулку.
Она хмыкнула и снова скрылась на кухне. Я извлёк дрель, вставил сверло. Нашёл острый карандаш. Отправился в ванную размечать дырки. Приложил большую полку к стене, начал рисовать первую отметину.
– Завтракать иди, – донеслось с кухни.
Я выронил карандаш, сломал его, чертыхнулся, потом уронил полку. Выдохнул воздух, успокаиваясь,
