Вместе с солдатами, ухая и подпевая “Дубинушку”, суетился Ваня Чайкин.
“Ну и пострел, везде нос сует!”, подумал Лохвицкий и поманил мальчика к себе:
— Гривну заработать желаешь?
— Ага! — кивнул Ваня, размазывая пот по лицу. — Так не дадите же, ваше благородие?
— Больше дам… Ты избушку охотника Гордеева знаешь?
— Это в тайге, за сопкой? Как не знать! Я туда за малиной хожу.
— Так вот, возьми кузовок и беги за ягодами. А там подойди к избушке и загляни в окно. Приметь, кто из людей там есть и что они делают. А потом махом ко мне. Я дома буду.
— И это все, ваше благородие?
— Все… Беги быстро. Вот тебе пятак пока, остальное потом.
Обрадованный Ваня зажал монету в кулак и бросился домой. Отыскал берестяной кузовок для ягод и направился в тайгу.
“А не позвать ли с собой Егорушку?” подумал Ваня. Но потом, вспомнив, что все сделать надо “махом” и его ждет второй пятак, решил итти один, а Егорушке обо всем рассказать попозже.
* * *
Маша в эти дни не отходила от раненого Максутова. Она как умела старалась помочь ему. Давала пить болеутоляющий настой из сухих трав, прикладывала к ране целебные листья — этому научил ее Силыч, — но Максутов чувствовал себя все хуже. Он то метался в жару и бредил, то впадал в забытье. Когда же приходил в себя, то просил Машу пойти в Петропавловск, обо всем рассказать Завойко и даже нацарапал на листе бумаги несколько слов: “Ранен подлым человеком, лежу в избушке у Гордеева”.
Маша не знала, что придумать. Она ждала, что вот с часу на час вернется Силыч и тогда они вдвоем переправят Максутова в город. Но шли уже вторые сутки, а старик не появлялся. Тогда она решила, что сама пойдет в Петропавловск и обо всем расскажет большому начальнику — Завойко.
Но было страшно оставить Максутова одного. Девушке все мерещилось, что Лохвицкий бродит вокруг избушки и ждет удобного момента, чтобы окончательно разделаться с Максутовым. И она, не смыкая глаз, дежурила около раненого; заряженное ружье стояло под рукой.
Порой Маша выходила на порог и громко звала, чтобы кто-нибудь подошел к ней.
Но, как на грех, ни одной живой души не появлялось в эти дни около избушки.
И вдруг точно из-под земли перед нею вырос Ваня Чайкин.
Маша обрадовалась и ухватила мальчика за руку:
— Вот ты какой, совсем забыл меня! А я тут лисиную семью выследила — можно капкан ставить.
Ваня сконфуженно отнял руку и неловко переступил с ноги на ногу. Сказать или нет, зачем он пришел? За пазухой завернутый в тряпицу пятак, казалось, жег ему тело. Ваня все же обошел вокруг избушки, заглянул в оконце.
— Что ты высматриваешь, как волчонок? — удивилась Маша.
— А меня этот послал, на лошади какой все разъезжает… И пятак дал! — зардевшись, признался Ваня.
— Лохвицкий?.. Чего же ему нужно?
— Он сказал: “Узнай, какие люди в избушке и что делают. И махом обратно”.
Маша изменилась в лице, схватила Ваню за руку и осторожно ввела его в избушку.
— Видишь, человек лежит? — Маша показала на топчан в углу.
— Вижу, — шопотом ответил Ваня. — Так это же капитан Максутов! Чего он такой? Его лихорадка схватила? Да?
— Нет, Ваня, не лихорадка. Его один злой человек в грудь ранил. Он крови много потерял.
— Кто этот злой человек?
— Тот самый, кто тебе пятак дал.
— Лохвицкий?! — Мальчик со страхом посмотрел на Машу, потом вдруг выхватил из-за пазухи тряпицу и сунул Маше: — Возьми… не надо мне его пятака.
— Ладно, не о пятаке речь, — зашептала Маша. — Хорошо, что ты прибежал сюда. А теперь обратно беги, Только не к Лохвицкому, а к Василию Степановичу Завойко. И скажи так: мол, капитан Максутов раненый, плохо ему… И передай вот эту бумажку. — Она сунула мальчику в руку записку. — Сделаешь, Ваня?
— Сделаю… я махом! — кивнул мальчик и помчался к городу.
Острые камни кололи ему ноги, ветви деревьев били по лицу, но он ничего не замечал.
Когда показался Петропавловск, Ваня обежал стороной квартиру Лохвицкого и вдоль глубокого оврага подобрался к дому Завойко.
За дощатым забором Егорушка мастерил стрелы для лука.
— Ты чего? — удивился он, увидев всклокоченного, запыхавшегося приятеля. — Кого-нибудь в лесу напугался?
— Мне… мне к твоему батюшке нужно! — хрипло выпалил Ваня. — По делу!
— Чего захотел! — усмехнулся Егорушка. — Батюшка офицеров созвал, запершись сидят.
— У меня бумага… от капитана Максутова.
— От Максутова?! — Егорушка вскочил и, схватив Ваню за руку, потащил в дом. — Чего ж ты молчишь! Пойдем скорее!..
Минут через пятнадцать Завойко в сопровождении двух офицеров и гарнизонного лекаря Пасхина выехал в тайгу. Вслед за ними тронулась подвода.
Максутов, после того как Ваня убежал с его запиской в город, пришел в себя и с нетерпением поглядывал на дверь.
Заметив входящего в избушку Завойко, он сделал попытку поднять голову:
— Ваше превосходительство!..
— Лежите, лежите! — удержал его Завойко. — И прежде всего не волнуйтесь. Сейчас вам окажут помощь.
Лекарь Пасхин осмотрел рану Максутова и, покачав головой, шепнул Завойко о том, что капитана надо поскорее переправить в госпиталь.
— Василий Степанович, прошу вас, — умоляюще сказал Максутов, — выслушайте меня. Это очень важно. И, если можно, без посторонних.
Завойко попросил офицеров и лекаря оставить их и присел около Максутова:
— Я вас слушаю, дорогой.
— Я узнал достоверно: Лохвицкий — английский шпион, — глухо сказал Максутов.
— Что?!
— В твердой памяти и ясном сознании повторяю: Лохвицкий — английский шпион.
— Ради бога, голубчик, прежде всего прошу вас: успокойтесь.
— Вы не верите мне, думаете — я брежу… Так извольте, я изложу вам всю правду.
И Максутов чистосердечно рассказал, как он узнал в мистере Пимме своего друга юношеских лет Сергея Оболенского, как помог ему уехать за границу, как случайно при этом удалось обнаружить истинное лицо Лохвицкого.
— Я понимаю, ваше превосходительство, содействие политическому ссыльному — немалое преступление в наше время. Но Оболенский мой друг, и я не мог поступить иначе. Готов понести должное наказание. Об одном прошу пока: немедля задержите Лохвицкого. Он много зла может причинить отечеству нашему.
Завойко нахмурился. Он понимал, что близость Максутова, которого он очень уважал и ценил, с беглым каторжником может навлечь на его помощника большие неприятности.
Но еще больше встревожило Завойко сообщение о Лохвицком. Он без колебаний поверил признанию Максутова и в полной мере почувствовал всю важность его сообщения для обороны Петропавловска.
