Балкон с блестящей европейской толпой, среди которой виднелись наши кителя и погоны, представлял собою полный контраст тому, что делалось на берегу озера и по шоссе, идущему мимо балкона Все это было запружено толпою темно–бронзовых туземцев, и стоял гул голосов. Местами виднелись факелы, бросающие кровавые блики на поверхность озера и окрашивающие в красно–багряный цвет голые бронзовые тела туземцев. Черные тени «flying foxes» реяли над озером и виднелись на фоне света, бросаемого факелами.
Ровно в 10 часов вечера вдали, со стороны главного храма послышался гул и крики. По пальмовой аллее, обрамляющей озеро, показались дымящиеся языки пламени многих факелов. Это двигалась в сторону нашего отеля голова процессии.
Скоро мы различили, что позади нескольких десятков почти совершенно голых факельщиков идут на ходулях фигуры, изображающие, по–видимому, карикатуры на англичан: какой‑то старик в красном мундире, другой в белом одеянии.
Глаза наши перескочили с этой, я бы сказал, балаганной группы на следующую, которая казалась картиной, достойной великого художника За факельщиками мы увидали черного слона. На нем богатая попона усыпана драгоценными камнями. На ногах золотые браслеты. Вероятно, такими были слоны Александра Македонского, Великого Могола, Ассирийских и Вавилонских владык. За этим слоном шли в ряд жрецы в желтых одеждах и какие‑то «раджи» в богатейших индийских костюмах с тюрбанами на головах. Мы все искали зуб Будды. Оказывается, этот роскошно убранный слон, эти жрецы и факелы только открывают начало процессии. За первым слоном мы увидели второго, потом третьего, затем четвертого. Казалось, что убранство каждого последующего становится все роскошнее и роскошнее. Почти совершенно обнаженные танцовщики, имеющие только красные трусики на бедрах, танцевали около слонов дикий, безумный танец. Когда эта вереница слонов и людей двигалась в нескольких шагах от нашего балкона, казалось, что мы присутствуем при какой‑то знакомой, древней и давно забытой мистерии. По крайней мере, мне все время хотелось вспомнить, где и когда я видел эту удивительную по красоте и столь знакомую мне картину.
Непонятное волнение охватывало грудь. Сердце билось учащенно…
А вереница слонов и бронзовых обнаженных людей, клубы ароматического дыма, грохот барабанов, заунывные звуки пронзительных труб и пение человеческих голосов все нарастали. Прошел уже кажется пятый слон, потом восьмой, а все нет конца этой длинной веренице. Но вот показались опять десятки факелов. Бумажные фонари. Почти голые люди, бегущие впереди огромного слона и расстилающие перед ним дорогие пушистые ковры. Этот гигантский слон был убран с изумительной роскошью. Его попона, спускающаяся почти до земли, была усажена драгоценными камнями и вышита, по малиновому шелковому полю, удивительным золотым шитьем На лбу слона было убранство из золота, камней и яркого шелка На кончики его клыков были надеты золотые стаканчики. Между огромными его ушами сидел крошечный темнокожий мальчик и управлял этим гигантом маленькой палочкой из слоновой кости. Умное животное двигалось, ни на минуту не забывая своей важной роли. Ни разу он не ступил на землю, а шел все время, выжидая, пока перед ним расстелют ковры, которые спешно снимались с дороги, когда слон проходил их, и снова расстилались перед ним непрерывно бегущими людьми.
На спине слона мы наконец увидели ту святыню буддистов, ради которой совершалось сегодняшнее торжество. Это была массивная, вылитая из золота пагода, украшенная драгоценными камнями. В ней хранился священный зуб Будды. Вокруг слона, кроме плясунов, извивались точно змеи, в удивительном танце несколько девушек–баядерок редкой красоты. Их точеные желтовато–бронзовые тела были почти обнажены. Только маленькие красные юбочки были надеты на бедра. Груди и руки их были увиты нитками крупного жемчуга. Глаза баядерок, огромные и таинственные, горели страстным огнем и, казалось, смотрели на нас из потустороннего мира.
В клубах ароматического кадильного дыма эти стройные девичьи фигурки носились точно в хороводе вокруг медленно идущего слона. На спине его тихо покачивалась золотая пагода, к которой простирались руки девушек–танцовщиц и сотен стоящих на берегу озера бронзовых людей.
Красота этой картины была удивительная. Сзади слона шел целый сонм жрецов в желтых одеждах с гордыми, аскетически–суровыми лицами. Несколько жрецов шло по бокам слона, все время кадя из золотых и серебряных кадильниц.
Быстро промелькнула перед нами эта сказочная картина, точно из «Тысячи и одной ночи», и опять потянулась вереница слонов таких же, каких мы видели в начале процессии.
Все отдаленнее слышался грохот барабанов, гул голосов, пения и звуки труб. Вот хвост процессии повернул по аллее и скрылся из глаз. Все было так ярко, так непередаваемо красиво, что напряженные нервы, казалось, больше не реагируют ни на что. В ушах еще слышался шум и пение. Еще обонянием ощущались ароматы восточных курений, а кругом банальная европейская обстановка.
Этот контраст между европейской культурой и седой, пережившей века мистической культурой арийцев был таким огромным, что, казалось, между нами и ими ничего общего нет и быть не может. Но при этом то странное чувство, что где‑то, когда‑то, может быть, во сне, я все это видел и слышал, не покидало меня. Чувство это настолько неприятно, что не знаешь, как от него отделаться. По–видимому, мой друг, лейтенант Семенов–Тян–Шанский, испытывал то же, что и я, так как он шепотом попросил меня пойти с ним «побродить немного на воздухе».
Мы вышли на берег озера и отправились вдоль пальмовой аллеи. Незаметно мы прошли весь путь, по которому шла процессия, и оказались против того храма, куда был внесен зуб Будды и где сейчас шло богослужение.
Мы вошли в храм, наполненный звуками странной мелодии.
«Не счесть алмазов в каменных пещерах. Не счесть жемчужин в море полуденном, далекой Индии чудес», — вспомнилась мне «Песня индийского гостя» из бессмертной оперы Н. А. Римского–Корсакова — «Садко».
Храм был наполнен благоуханиями ароматических курений. Народ в молчании стоял и молился. Мы сняли наши ботинки при входе и стали в толпе. Через некоторое время из алтаря вышел молодой монах в ярко–желтом одеянии и, подойдя к нам, вежливо сказал на отличном английском языке: «Главный бонза имеет честь просить русских офицеров проследовать за мной».
Мы пошли за ним Через минуту мы оказались в самом центре святилища, в алтаре. Пол усыпан густым ковром из свежих лотосов. В алтаре мы увидели серебряный стол с золотыми инкрустациями. На нем стояла знакомая уже нам пагода с зубом Будды, перед нею теплилась лампада, а сзади виднелся около стены большой семисвечник, в котором горели семь лампад.
Перед престолом стояли жрецы в желтых одеждах со свечами в руках. У некоторых были в руках кадильницы, и весь алтарь был наполнен сильным ароматом от лотосов и кадильного дыма.
Старший из жрецов, с особой повязкой через плечо, вполголоса приветствовал нас, выразив удовольствие, что мы пришли на их богослужение. До конца службы мы, точно зачарованные, простояли в этом святилище буддистов и только после полночи, простившись со всеми жрецами, вышли из этого храма и отправились пешком к себе в отель. И здесь нас опять поразило то, что буддийские жрецы особенно подчеркивали свои симпатии к России и к нам лично.
Долго не мог я заснуть, вернувшись в отель. Слишком сильны были впечатления этого дня.
Утром мы все, с адмиралом во главе, покинули волшебное Кенди и выехали в Коломбо.
Опять моя маленькая каютка на «Варяге», опять монотонный круговорот судовой жизни. Я быстро записывал в дневник впечатления о виденном.
«Унтер–офицеры к люкам», — раздалось на верхней палубе. Пора идти на свое место по авралу; мы снимаемся с якоря.
4 августа 1916 года в 3 часа дня «Чесма» и «Варяг» снялись с якоря и вышли в океан.
К жителям нашего корабля прибавился бело–розовый какаду, который, подражая вечным упражнениям плутонговых командиров, уже надоедал нам криками: «залп–два больше».
Гортанный крик этого попугая был единственным реальным воспоминанием в нашей «стальной коробке» о роскоши и красоте тропической природы и о чудной таинственной Индии.
Переход через экватор
Шапки гор острова Цейлон постепенно скрываются за кормою. Кругом расстилается синяя гладкая пустыня, которая точно дышит могучей зыбью при полном безветрии.
В кают–компании слышны мичманские голоса: «Прицел 45 кабельтовых. Целик 70, В.И.Р. [116] 3/4 сближение. Залп». На приборе Длусского вскакивают «всплески» —недолет. «Четыре больше». Вилка. «Два меньше» и т.д… Бедные плутонговые командиры из кожи лезли, чтобы довести до совершенства свои познания в управлении огнем. И надо сказать, что если вообще совершенство в человеческих условиях возможно, то они его достигли.
