— Извините, фрекен, я пришел узнать от вас, что вы знаете о господине Флеминге, недавно тут жившем. Я здесь по долгу службы.
— Господин Флеминг… о — он умер?
— Нет, нет. Ну, а если бы? Но нет, дело не в том. Фрекен д'Эспар бывала не в одних только беспечных положениях, жизнь слегка сделала ее с течением времени находчивой и ловкой, в смысле самообладания она — герой. Она говорит:
— Всегда неприятно узнать о чьей-нибудь смерти, у меня это и выразилось.
— Вы ведь знали этого человека, вы последняя видели его перед тем, как он бежал?
— А он бежал?
— Ну, перед тем, как он ушел отсюда. Желаете вы ответить мне на мой вопрос?
— Что значит — знали? — говорит она. — Господин Флеминг часто бывал болен, и я сидела иногда подле него; постольку я его и знаю.
— А не ближе того? Не иначе? — ленсман перелистывает протокол, возвращаясь к началу, и делает вид, как будто нашел там что-то. — Вы были с ним вместе, можно сказать, постоянно, мне так говорили.
Фрекен в ответ улыбается — несколько бледной улыбкой — но улыбается и говорит:
— Как часто и как долго я бывала с ним? Я думаю, могу сказать, ежедневно, но не целый день, мы оба жили тут в санатории и, встречаясь, разговаривали.
— Вы пользовались его доверием?
— Мы беседовали. Я ведь больше француженка, чем норвежка, господин Флеминг образованный человек, и мы разговаривали по-французски, — пояснила она.
— Вот как? — говорит ленсман; это действует на него несколько сдерживающе, импонирует ему немного. — По-французски?
Фрекен показала рукой кругом на свои книги:
— Я читаю почти исключительно по-французски. И мы с господином Флемингом разговаривали о книгах, которые читали оба, — вы это называете близкими отношениями?
— Спрашиваю я, фрекен, — веско сказал ленсман. — Я здесь для того, чтобы снять допрос.
Фрекен:
— Я буду вам отвечать.
— Благодарю. Дело, стало быть, в том, что господин Флеминг арестован.
— Что он сделал?
— Да подлог, воровство в одном банке, или как уж там выяснится, говорят о большой сумме. Вот, как обстоит дело. И теперь я хотел бы спросить вас: вы не знаете, куда он зарыл эти деньги?
— Я? — фрекен громко и звонко рассмеялась. — Вы это нашли у него в карманах?
Ленсман покраснел и сердито сказал:
— Вы лучше сделаете, если ответите мне на мой вопрос. Фрекен продолжала смеяться, не обнаруживая никакого испуга, и сказала, смеясь:
— Простите, я не могу не смеяться. Это так комично. Но на этот раз в ее веселости слуху ленсмана почудилась неестественность, и, сосредоточившись для нападения, для внезапного удара, он спросил вдруг коротко и резко:
— Так где же деньги?
О, а она-то сидит с ними у себя на груди, и дверь заперта. Ну хорошо, пакет с деньгами лежит у нее, он почти слился в одно с нею, он изогнулся и приобрел форму по линиям ее тела, он несколько недель покоится на этом теплом месте. Фрекен д'Эспар мужественна, как герой, она сознает, что ее положение плохо, но не сдаст позиций; нет, она опирается на грубость вопроса ленсмана, да, она глубоко оскорблена им, и это не должно его удивлять. И она вдруг внезапным движением бросает перед ним на стол ключ от своего сундука и вскакивает, восклицая:
— Сделайте одолжение, обыщите мою комнату и мой сундук, я вам мешать не буду!
И с этими словами она порывисто открывает дверь и вылетает из комнаты!
Она летит дальше по коридору, спасается вниз по лестнице, влетает на веранду. Там сидят Самоубийца и Антон Мосс.
По пути она расстегнула кнопки у себя на спине и выхватила толстый конверт. Она протягивает его вперед в величайшем негодовании и говорит: — Полицейский тут, он хочет его взять! Спрячьте его; это письма от графа, от господина Флеминга, только одни письма.
Сидящий ближе к ней Мосс хватает пакет — он плохо видит, но видит, что она загнана, что у нее расстегнута блуза, слышит, что она полна страха, он не рассуждает, расстегивает ульстер и куртку, прячет пакет и опять застегивается.
— Ох! — глубоко вздыхает она и бросается в соломенное кресло.
— Что случилось? — спрашивает Самоубийца.
— Почем я знаю. Да, это по поводу господина Флеминга, он будто бы должен какие-то деньги, взял будто бы какие-то не принадлежавшие ему деньги, почем я могу это знать! И теперь он утверждает, этот полицейский, что я должна знать, где он спрятал эти деньги.
— Он делал у вас обыск? — спросил, готовый не верить своим ушам, Самоубийца.
— Да. То есть, хотел. Но он не получит этого пакета, этих писем. Или получит?
— Нет, — сверхъестественно спокойно ответил Мосс. Самоубийца тоже воспылал, как раскаленный уголь и с появившимся у него вдруг непобедимым видом обратился к товарищу:
— Одолжите-ка мне вашу толстую палку, Мосс! Пусть она будет у меня на случай надобности.
— Я сам без нее не могу, — отвечает Мосс. — Я первый начну.
— О, благодарю, благодарю, — плачет и смеется фрекен. — Я все, все вам буду делать, о чем вы меня попросите. — Она таки сама испугалась своей храбрости; можно быть шустрым и находчивым, но долго так не выдержать, особенно, если человек уже раньше ослаблен заботами и несчастиями; нет, тогда становишься просто-на-просто птенчиком и прячешься в кусты.
И вот она под охраной и защитой у двух больных, таких же бедных, как она сама, таких же несчастных. Они сидят тут, потому что им все равно, где ни быть; они живут изо дня в день, и никто ими не интересуется.
В данную минуту Самоубийца настроен воинственно:
— Где этот франт? — спрашивает он.
Фрекен плачет и смеется в ответ — от благодарности этой неукротимой силе, называющей полицейского франтом, и поясняет:
— Он в моей комнате. Я попросила его — сделайте одолжение, обыщите мою комнату и мой сундук, — и дала ему ключ.
Приятели находят ее грандиозной, блестящей, так этому франту и надо! Они не высказывают этого, но выражают, кивая головами. Следующее, что произносит Самоубийца, это сомнение в том, осторожно ли оставлять совершенно чужого человека одного в комнате, да еще перед незапертым сундуком? — Пойду-ка я туда наверх, — говорит он, вставая.
Фрекен хватает его за руку и просит этого не делать: — Он ничего не найдет, там нет ничего. Нет, ради бога! — Но она не может удержаться от того, чтобы опять не рассмеяться и не постонать немного от восхищения перед великолепной выдумкой Самоубийцы — заподозрить полицию, саму полицию! Малопомалу ее возбуждение утихает, и нервы ее успокаиваются. Она прислоняется к спинке кресла, чтобы скрыть расстегнутую блузу, приятели высказывают предположение, что она адски озябла и должна идти в комнаты, но. — Нет, нет, — говорит она, она будет сидеть тут, пока не придет тот человек, она хочет видеть его усмиренным как следует быть, ей не холодно. Блестяще опять-таки: у нее совесть чиста, она не будет убегать!
Ленсман пришел. Он был смирен и миролюбив, его военная хитрость ни на что ему не послужила.
— Вы меня неправильно поняли, вам незачем было уходить, фрекен, — говорит он.
Фрекен смотрит на него и молчит.
— Я не делал у вас, конечно, никакого обыска, ваш ключ от сундука лежит там, где вы его положили. Я посидел там только и занес в протокол ваше показание.
Фрекен молчит. Но она очень боится, что ее приятели заговорят, что Антон Мосс ударит рукой по своему карману на груди и скажет: — Вот тут письма графа к фрекен, попробуйте-ка взять их.
Самоубийца прерывает свое молчание и говорит:
— Оказывается, опасность угрожает тем, кто жил под одной кровлей с графом Флемингом и разговаривал с ним.
— Как? Что такое? — бормочет захваченный врасплох ленсман.
— Я тоже один из тех, кто с ним разговаривал.
— И я тоже, — говорит Мосс, не поднимая глаз. Фрекен испуганно:
— Не надо! Бросьте!
— Вы говорите — граф; он разве граф? — спрашивает ленсман.
— Вы даже этого не знаете? — спрашивает в ответ Самоубийца, обнаруживая своим видом, что никогда в жизни не встречал подобной неосведомленности.
Поверил ленсман в графа, или не поверил, но во всяком случае он понял, что перед ним враждебно настроенное общество, и сказал в заключение: — Ну, моя обязанность здесь окончена, — после чего он поклонился, приложив руку к фуражке с золотым галуном, и ушел.
Его уход был несомненно мил, и это в значительной степени примирило с ним общество. К тому же ведь ему надо было выслужиться, заслужить производство — фрекен д'Эспар знала это от Даниэля — ему надо было постараться самому быть назначенным в ленсманы и сделать свою жену Елену дамой; все тут было одно с другим связано.
Возвращая толстый пакет с бумагами, Мосс сказал, шутя, не отрывая глаз от пола: — Приходите с ним опять, когда только вам угодно! Я ничего не имею против того, чтобы хранить его, мне это дает ощущение, что у меня что-то есть в кармане, вообще, что у меня есть что-то! — И он улыбнулся при этом своим печальным ртом.
