Дня не проходит без раненых или убитых — и это в любом квартале. Я снова поднимаюсь наверх, где тепло. Сейчас нам дадут позавтракать.
11.20. Поесть спокойно опять не удалось: привезли очередного раненого. Он оказался сыном первого, юношей лет восемнадцати-двадцати, которому прострелили два пальца на левой руке. Рана не очень серьезная, и мы поднимаемся наверх продолжить завтрак, оставив Абу Хамзеха заниматься перевязкой.
Абу Брахим: «Wallah, приходится признать, что Израиль мягче обращается с палестинцами, чем правительства арабских стран со своим собственным народом. И уж, разумеется, израильское правительство никогда не могло бы сделать такого своему народу». Райед не готов согласиться с тем, что израильское правительство выглядит таким уж великодушным, особенно в военное время.
К нам присоединяется какой-то пожилой господин. Он живет в Сабиле, смешанном суннитско-алавитском квартале. Рассказывает, что тамошние сунниты получают угрозы, цель которых — выжить их с насиженных мест. Кому-то сожгли дом, кому-то — машину. Он сам живет на углу перекрестка, где стоит блокпост, а на всех крышах — гнезда снайперов. По его дому стреляют постоянно, ему пришлось покинуть свою квартиру, где стало слишком опасно, но он остался в том же доме. Его соседям тоже угрожали, требуя, чтобы они отсюда выметались, иначе их убьют, а дом — сожгут. От его жилища до алавитских домов — метров сто пятьдесят. Те, кто жил еще ближе, уже ушли; все соседи-христиане тоже переехали. «Мы прожили с ними бок о бок сорок лет. Они нам как братья. Но они ушли все, не выдержали такой жизни».
Четыре-пять месяцев тому назад, когда был ранен его брат, он пошел к соседям-алавитам, чтобы напомнить, что они — все же соседи: «Что бы ни случилось, какое бы правительство нами ни правило, мы останемся соседями и будем жить вместе. Прекратите военные действия против нас. Прекратите в нас стрелять».
Силы безопасности раздавали алавитам оружие, и соседи видели, как некоторые из них стреляли из своих домов. «Они обещали больше этого не делать, но слова своего не сдержали». Человека, который ходил к алавитам вместе с нашим собеседником, арестовали и продержали за решеткой больше месяца.
* * *
13 часов. Возвращаемся к интервью Абу Хамзеха (Продолжаем с того места, где он говорит о трех узниках в камере).
«Одному из них была необходима срочная операция на сломанной ноге. Три дня на него не обращали внимания, а потом перевезли в наше отделение: у него оказался тяжелый перелом бедра. Сломанная кость торчала наружу.
Когда я впервые увидел его в камере, он был в гораздо лучшем состоянии.
В конце концов его оперировали в ортопедическом отделении.
Половина персонала госпиталя хотела помогать больным, вторая половина к этому не стремилась. Например, кто-то из врачей, собравшись лечить пациента, говорил военным: „Отправьте его в мое отделение^ А другие, перед тем, как это сделать, добавляли к его ранам новые и ломали ему кости“.
Даже в операционной пациентам завязывали глаза. А агенты mukhabarat, наоборот, в операционную не заходят, они ждут снаружи. В исключительных случаях, чтобы наблюдать за пациентом, они назначают врача сами, и, как правило, это — военный. В противном случае постоперационного ухода может не быть вовсе».
Еще один случай, которому он сам был свидетелем: агенты авиационных спецслужб конфисковали две машины скорой помощи и посадили в каждую по своему человеку, выдав им автоматы. Машины отправились на кладбище Хомса. Дело было в субботу; накануне погибло человек двенадцать, и их должны были хоронить. С ближайшего к кладбищу армейского блокпоста солдаты начали стрелять по людям, которые несли тела покойных. Потом, якобы для того, чтобы помочь раненым, подъехали эти конфискованные машины, собрали их и отвезли в военный госпиталь. А дальше раненых отправили не в больничные палаты, а в тюремные камеры. Эта история широко известна как бойня на кладбище… (точного названия кладбища он не помнит).
Абу Хамзех видел своими глазами, как машины скорой помощи приезжали на кладбище, а потом везли раненых прямиком в тюрьму. Агентов авиационных спецслужб он узнал по их форме и белой спортивной обуви.
После этой истории доступ в тюрьму и в операционный блок ему был запрещен, и, соответственно, он оказался лишен возможности наблюдать пытки и злоупотребления. Из госпиталя Абу Хамзех ушел недели три назад: «По утрам я должен был лечить военных, во второй половине дня — повстанцев. Я больше не мог этого выносить». Уже девять или десять месяцев он ходит сюда, чтобы тайно помогать людям. Если в госпитале ему приходилось оказывать первую помощь агентам mukhabarat, он чувствовал себя не в своей тарелке: не то чтобы он желал им зла, но ему было не по себе, и в конце концов он решил все бросить. Там у него был весь необходимый материал, здесь — нет ничего. Но он чувствует, что его долг — оставаться здесь. Он оставил все — свой дом, частную клинику, службу в госпитале. Уволился официально, чтобы не возникало никаких проблем.
Потом он показывает нам ролики, снятые тайно на камеру, встроенную в авторучку, которая лежала во внешнем кармане пиджака. Изображение довольно четкое, видно пятерых раненых, прикованных за ноги к кроватям, голые тела накрыты простынями, на глазах — повязки. На столике лежат орудия пыток: резиновые ремни для избиений, вырезанные из автомобильных шин и обмотанные скотчем, и электрический провод с вилкой на одном конце, чтобы включать в розетку. Другой конец провода зачищен и снабжен зажимом, чтобы его можно было прикрепить — к пальцу, к ноге, к члену. У некоторых раненых на груди свежие следы пыток; у одного торс весь пятнистый от побоев, пятна — ярко-красного цвета, как свежее мясо. Я снимаю копию с этого ролика. На записи слышен возмущенный голос Абу Хамзеха, который со своей медсестрой пытается помочь несчастным.
После нашего разговора Абу Хамзех ушел к себе домой, чтобы повидаться с родными. Он должен был вернуться дня через два-три и оставил мне свой номер телефона и адрес в Skype, чтобы с ним можно было связаться. Однако, несмотря на многочисленные попытки, мне больше не удалось вступить с ним в контакт или узнать какие бы то ни было новости о нем и о большей части других людей, с которыми мы общались в Хомсе. В понедельник 5 марта британский телеканал «Channel 4» выпустил в эфир репортаж с его видеороликами, снятыми, как было объявлено, меньше трех месяцев назад, а вовсе не год назад, как утверждал в разговоре со мной Абу Хамзех. В этом же материале в качестве рассказчика выступил сам Абу Хамзех: лицо его было заретушировано, снимал его Мани после моего отъезда. Совсем недавно мне все-таки удалось связаться с ним по Skype: Абу Хамзех находился в одной из арабских стран, где пытался раздобыть средства для поддержки повстанческого движения.
* * *
В 13.45, когда мы сидели у компьютеров, нам снова пришлось прерваться: привезли еще одну жертву. На этот раз ею оказался десятилетний мальчик: он был уже мертв. У него была насквозь пробита грудная клетка, причем пуля прошла через сердце. Я глажу его по жестким черным волосам, лицо уже приняло восковой оттенок. Стараясь действовать как можно деликатнее, врач[83] связывает ему сложенные на животе руки медицинским бинтом. У двери стоит взрослый мужчина, двоюродный брат покойного: не сводя глаз с убитого, он рыдает в голос, судорожно бормоча: «Hamdulillah, hamdulillah,hamdulillah». Санитары поднимают обнаженное до пояса тело, при этом голова его беспомощно повисает. Труп переносят в пустое соседнее помещение и кладут прямо на плиточный пол, на котором нет даже ковра. Один из активистов снимает происходящее на камеру, Райед фотографирует. Несмотря на то что вокруг суетятся люди, мальчик кажется таким безнадежно одиноким… Его ужасно жалко. Ребенка звали Таха Б. Убит в машине, там же ранена его сестра.
Я оборачиваюсь к Райеду. «Быстренько сбрось копию этой фотки тому козлу из Жамблу, ладно?»
После моего ухода пришел его отец. В полном отчаянии он взывал к Господу: «Да падет кара Твоя на голову Башара! Сколько детей погибает, как мой мальчик!» Кто-то из стоящих рядом объясняет ему, что требовать наказания невинных противоречит исламу. Это потом рассказал мне Райед.
Опять поднимаюсь наверх работать и выпить кофе. Но едва я успел сделать первый глоток, как привозят нового раненого. 14.20. С тех пор как привезли мальчика, прошло ровно тридцать пять минут. Очередная жертва — полноватый мужчина, он в сознании: одна рана на черепе, другая — в груди: судя по всему, затронута нижняя часть легких. Вокруг толпятся его приятели, общая истерика, все в невменяемом состоянии, так что мне приходится силой выталкивать их из комнаты, чтобы они дали врачам возможность работать. Громче всех кликушествует один из них: никак не хочет выпускать руку раненого и сквозь судорожные всхлипы жалуется как бы от его имени: «У меня болит грудь. Мне тяжело дышать». Раненому поддерживают голову, врач работает быстро, как автомат. А друзья между тем продолжают ломиться в дверь, и я снова занимаю круговую оборону. Часть из них облепила зарешеченное окно, откуда они пытаются докричаться до врачей, выясняя состояние пациента. У него жидкость в легких, и его решают срочно эвакуировать: в чудовищной сутолоке и толкотне раненого несут в такси, которое срывается с места, потом резко глушит мотор на въезде на проспект, обстреливаемый снайперами, дает задний ход, затем, чуть не завалившись набок, разворачивается на сто восемьдесят градусов и, наконец, уезжает. Сразу после этого мы с ужасом наблюдаем, как через проспект перебегают несколько мальчишек, за ними — молодые ребята и последним — боец САС с калашом. Пуля чиркнула по дорожному покрытию совсем рядом с ним.
