8.30. За нами приходит молодой таксист, присланный Абу А дна ном. Сначала мы пробираемся по узким улочкам Сафсафи, а потом, вместо того, чтобы проехать через рынок, как это было по дороге сюда, вдруг, к моему великому удивлению, выезжаем на широкую улицу, огибающую крепость как раз у подножия горы. Взглянув вверх, я отчетливо вижу — прямо над нами — снайперские гнезда, обложенные мешками с песком. Но водителя это, похоже, не смущает, он спокойно выруливает на проспект, ведущий к центру. Машин мало, кругом все тихо. Мы едем мимо базы сил безопасности, пересекаем квартал, выезжаем на другой проспект; на перекрестке, у Министерства образования, шофер делает разворот перед носом у трех солдат, стоящих на посту, но те не обращают на нас ни малейшего внимания. Дальше Инша’ат, переезд через улицу Бразиль и первые посты Свободной армии: тут нас и останавливают. «Кто такие?» — «Французские журналисты». Они немного удивлены, но не цепляются: мы следуем дальше.
Отыскиваем квартиру Хасана, будим Ахмада: он все такой же нелюдимый. Ждем. Ибн-Педро появляется примерно в 10.15. Торопливо обсуждаем ситуацию. Сегодня он может довезти меня только до того поселка, где мы останавливались по дороге сюда, а потом ему необходимо вернуться в Баба-Амр; он, конечно, готов попытаться найти кого-нибудь, чтобы отвезти меня дальше в Кусейр, но это вряд ли получится. Вдобавок Гнев забыл свой мобильник в Триполи, и связаться с ним невозможно. С другой стороны, через пару дней у него, скорее всего, появится возможность смотаться до Кусейра и обратно — специально, чтобы отвезти меня. Мы коротко обсуждаем это с Райедом и принимаем второй вариант. И едем дальше — в Халдию и Баяду.
* * *
Завтракаем, сидя на освещенной солнцем лавочке в центральном сквере Халдии. Настоящая благодать. Горячую выпечку с медово-ореховой начинкой, купленную в «Кондитерской Абу Ясира» (sic!), увенчанной вывеской на французском, запиваем какой-то смесью из горячих сливок с тертыми орехами, довольно противной на вкус. Потом идем в парикмахерскую бриться, но там еще закрыто. Соседи парикмахера, которые держат автомастерскую, приглашают нас выпить кофе. Они рассказывают, что обстрел в минувший четверг[79] здесь, в районе сквера, обошелся без жертв, хотя в один из домов несколько минометных снарядов все же попало. Что было в других местах, они не знают. Сейчас 11.15.
Вчера вечером — после того, как я наконец заснул, — Райед тоже пошел посмотреть на поющих. Абу Лаиль с одним из своих друзей пели рубаят Омара Хайяма в переводе Ум Калтум. Райед тоже подпевал. Tarab — волнение, которое испытываешь, слушая музыку.
Мой кашель день ото дня становится все более надрывным. После таких приступов я чувствую себя совершенно разбитым и опустошенным, меня бьет дрожь, и я долго не могу прийти в себя.
Мы пьем кофе, и до нас доносятся звуки автоматных очередей. Стреляют из дома, стоящего рядом с кладбищем Аль-Катиб, это в Халдие. В какой-то момент слышатся крики. Показался похоронный кортеж: мужчины несут катафалк, скандируя «La ilaha ilallah!», их окружают вооруженные люди, стреляющие в воздух. Лица покойника не видно: оно закрыто пластмассовыми цветами. Этого человека убил снайпер. Кортеж сворачивает к мечети, пальба не прекращается. Я возвращаюсь, чтобы допить кофе, а Райед, с фотоаппаратом, бежит за кортежем.
Здешние похоронные церемонии возбуждают не благоговейные чувства скорби и отрешенности, а гнев и боль перед лицом потери.
Толпа остановилась чуть дальше, возле мечети, и я подхожу поближе с мальчиком, который показывает мне, куда во время обстрела в четверг попали мины: это квартира на верхнем этаже, окнами выходящая на сквер. Райед уже в мечети. Катафалк поставили в угол, рядом столпились горюющие родственники и зеваки. Двое мужчин в слезах: должно быть, отец и брат. Покойник оказался красивым молодым парнем, с крепким могучим телом, но смерть превратила его в желтоватую восковую куклу. Райед знакомит меня с Абу Бакром, местным активистом, он знает его по прошлой поездке. Абу Бакр рассказывает, что этого парня снайпер застрелил сегодня, в восемь утра, когда тот шел на работу. Он показывает снятое им видео: раненый весь в крови, пуля прошила грудную клетку. Мать и сестра в панике: еще не поняв непоправимости случившегося, они отчаянно трясут уже мертвое тело.
Благодать снизошла на меня совсем ненадолго.
Райед остается, чтобы снять молитву и похороны. Я же опять иду в автомастерскую. Но парикмахерская, где я хотел побриться, по-прежнему закрыта, и приходится снова возвращаться в мечеть. Молитва уже заканчивается — поминальная проповедь, как утверждает Райед, была совершенно потрясающая, просто брала за душу: «Имаму удалось подвести верующих к вратам (Рая)» — он подготовил их к уходу того, кого они оплакивали. Кто-то из молодых людей, поднявшись на плечи товарищей, бросает первый клич: «La ilaha ilallah!» Дальше призывы следуют один за другим, участники церемонии страстно подхватывают их, а ведущий потрясает портретом покойника, сделанным профессиональным фотографом, вставленным в рамку и, судя по всему, снятым со стены в его доме. «Мы — мученики, нас — миллионы, и мы все пойдем в Рай!» Кортеж, сопровождаемый бойцами САС, выпускающими из автоматов длинные очереди вверх, проходит вдоль сквера. Дети снуют под ногами взрослых, собирая еще теплые гильзы. «Мы все — мученики! Все!» — вопит ведущий, и это означает, что все присутствующие — потенциальные жертвы. Процессия с катафалком огибает сквер и, дойдя до деревянных часов, делает несколько кругов по площади под обращенные к Господу страстные мольбы. До кладбища — пять километров, сопровождать прах усопшего могут только два-три человека, поскольку это очень опасно. парикмахер наконец-то явился, и теперь я могу побрить щеки и шею. Небольшую — козлиную — бородку пока оставлю: она мне послужит еще несколько дней.
Возле парикмахерской короткая выразительная беседа с молодым парнишкой. «Shahid: Ахмед». Он объясняет: «Kannas» — и жестами показывает: одна пуля — в затылок, другая — в грудь. «Uma shahid» — и снова показывает, как текли слезы по лицу матери мученика. «Нагат» — делает он печальный вывод[80].
На сирийском диалекте kannas (снайпер) произносится как gennas. Во множественном числе — kannasa.
На площади — разговор с журналистом Марселем Меттлезифеном, по национальности наполовину немцем, наполовину колумбийцем. Сюда он приехал уже в четвертый раз, по туристической визе. Делимся друг с другом информацией и контактами.
У Марселя, который не говорит по-арабски, есть проводник и помощник — молодой, симпатичный сириец, назвавшийся Омаром. В тот день мне удалось с ним немного поговорить, и я записал его координаты, поскольку он выразил готовность работать с любым журналистом, который приедет в Хомс. Некоторые из моих знакомых спрашивали меня о таких связях. Но этого парня убили, когда он пытался помочь раненым во время массированного обстрела Халдии вечером 3 февраля. Тогда я и узнал его настоящее имя — Мазхар Тайяра, 24 года.
Пока Райед ждет своей очереди, чтобы побриться, я иду за кебабом, на этот раз — из печенки. Погода по-прежнему хорошая. В отдалении, видимо где-то за крепостью, слышны взрывы.
Вместо обещанных десяти минут кебаба приходится ждать полчаса, но он оказался очень вкусным. Ко мне и побритому Райеду присоединяется Абу Аднан. Пока он организует нам транспорт, я, сидя на солнышке, пью кофе и курю сигариллу.
* * *
На маленьком грузовике «судзуки» переезжаем из Халдии в Баяду, с нами — Абу Бакр, он в прекрасном настроении. Чтобы доехать до Абу Брахима, нам придется порядком покружить по узким улочкам и, кроме того, пересечь четыре проспекта, или широких улицы, находящихся на линии снайперского огня. Последняя из них кажется нам самой опасной. «Это здесь погибли все здешние shahids», — говорит водитель. Но сегодня, судя по всему, снайперы слегка расслабились, и мы спокойно следуем по намеченному пути. По улицам идут прохожие, среди них — дети.
Наконец-то мы у Абу Брахима.
Абу Брахим — суфийский шейх, который следит за распределением гуманитарной помощи в квартале Баяда — знакомый Мани. Именно он организовал наш переход границы из Ливана в Сирию. У него уже несколько месяцев жила Фадва Сулейман, актриса-алавитка, перешедшая на сторону оппозиции и считающаяся музой революции, и я очень надеялся, что мне удастся поговорить и с ней. Но она уехала в Забадани, чтобы поддержать тамошних жителей, живших в условиях осады и свирепых артобстрелов.
Разговариваем. Слухи о неизбежной атаке правительственных войск? Нет, он не может их подтвердить. Если бы имела место концентрация сил, ему бы об этом было известно. В принципе, исключать этого нельзя, но если атака и будет, то, во всяком случае, не завтра.
