— И тебе привет, Соня.
— Мне «привет»? Я звоню сообщить о поцелуе Фортуны, а тебе больше нечего сказать?
— Я рад тебя слышать. Просто не понимаю, о чем речь.
Она мелодично рассмеялась, и в этом смехе, как и во всем ее поведении, было неприлично много эротизма.
— Узнаю моего Дэйва! Синеглазый детектив с пронзительным взглядом. Вечно подозревает неладное. Словно я какая-нибудь цыганка, которая вешает тебе лапшу на уши! — у нее был еле заметный акцент, напоминавший Гурни о французских и итальянских фильмах, открывших ему дивный новый мир еще в колледже.
— Ну, о «лапше» речи не идет. Ты же еще ничего не рассказала.
Она вновь рассмеялась, и он невольно вспомнил, какие у нее невыносимо зеленые глаза.
— А я ничего и не расскажу, пока мы не увидимся. Как насчет завтра? Тебе не обязательно тащиться ко мне в Итаку. Давай я сама приеду. Завтрак, обед, ужин, когда тебе удобно? Просто назови время, и мы выберем место. Ты не пожалеешь, обещаю.
Глава 25
Выход Саломеи
Он все еще не знал, каким словом назвать этот опыт. Понятие «сон» было слишком безликим. Впервые это случилось, когда он засыпал — его органы чувств перестали реагировать на назойливые раздражители отвратительного мира, и его внутренний взгляд высвободился из плена условностей. Но на этом сходство с обычным сном заканчивалось.
Слово «видение» казалось более метким, однако и оно не передавало масштаба оставленного отпечатка.
«Откровение» звучало более уместно, поскольку улавливало суть, но его безнадежно отягощали ассоциации с религиозными истеричками.
Быть может, «медитация»? Тоже нет. Слишком пресно и скучно, чего никак нельзя было сказать про такое насыщенное переживание.
«Переживание сказки».
Похоже. Во всяком случае, перед ним разворачивалась именно сказка — о спасении и новом предназначении. Аллегорическое видение своей миссии. Сердце его вдохновения.
Нужно было просто выключить свет, закрыть глаза и отдаться безграничным возможностям тьмы.
И призвать танцовщицу.
В объятиях этого переживания, пока длилась сказка, он видел про себя правду и видел ее гораздо отчетливее, чем когда ум и сердце были заняты шумом, суетой, блудницами мира сего, развратом, пороком.
Он осознавал с абсолютной ясностью, кто он такой. Пусть он в бегах, это не имело значения — как и имя, которым его называли наяву. В реальности он не был ни беглецом, ни тем, за кого его все принимали.
Он — Иоанн Креститель. От одного только осознания его кожа покрывалось мурашками. Он — Иоанн Креститель.
А танцовщица — Саломея.
Это была его сказка, вся целиком его, с самого первого опыта. Он мог в ней просто быть, а мог ее менять по своему усмотрению. Библейская концовка была дурацкой. В его власти изменить ее. И в этом была вся соль. Вся страсть.
Часть вторая
Палач Саломеи
Глава 26
Правдоподобное несоответствие
— …короч, ну хлопнул этого придурка, да? И такой смотрю — нога у него в ботинке, но без носка. И на подошве еще такая буковка «М» курсивом, значит, логотип «Marconi», да? То есть, реально, башмак за две штуки баксов. А на другой ноге башмака нет, зато есть носок! Нормально? Кашемировый, не хухры-мухры. Вот спрашивается, ну кем надо быть, чтоб напялить на одну ногу кашемировый носок, а на другую дорогущий башмак? А я скажу вам, кем. Алкашом! Вонючим алконавтом с лишним баблом!
Такими словами Гурни начал свою лекцию в академии на следующее утро. Естественно, подход сработал: все, кто сидел в скучной серой аудитории, внимательно смотрели на него.
— В прошлый раз мы говорили про ложную эврику — когда человеку кажется, будто он докопался до какой-то правды сам, а не по вашему желанию. Мы предрасположены верить, будто скрытая правда — это единственная правда. Так что, работая под прикрытием, можно вовсю использовать это знание, позволяя собеседнику «обнаруживать» какую-то правду о вас — ту самую, которую вам нужно, чтобы он обнаружил. Эту технику непросто освоить, но она исключительно действенная. А сегодня я хочу рассмотреть еще один фактор, играющий в пользу вашего прикрытия и заставляющий практически любую ложь звучать правдоподобно. Этот фактор — изобилие необычных, странных, даже нелепых подробностей в повествовании.
Было похоже, что слушатели расселись по тем же местам, что два дня назад. Только девушка с испанским акцентом перебралась в первый ряд, выжив едкого детектива Фальконе, который оказался во втором ряду. Гурни такая рокировка была определенно по душе.
— Историю про покойника с логотипом я однажды использовал сам, работая под прикрытием, и каждая мелочь в ней неслучайна. Есть у кого-нибудь предположения, зачем эти мелочи нужны?
Кто-то поднял руку из середины зала.
— Чтобы выглядеть жестким и бессердечным.
Другие даже руку поднимать не стали:
— Чтоб собеседник решил, что вы ненавидите алкашей.
— Чтоб показаться таким немного психом.
— Ага, кем-то вроде персонажа Джо Пеши в «Славных парнях».
— Это все нужно, чтобы просто отвлечь внимание, — произнес пресный женский голос откуда-то из заднего ряда.
— Можно поподробнее? — оживился Гурни.
— Ну, заставляешь человека фокусироваться на куче незначительной фигни, чтобы он гадал, почему мужик был в одном ботинке, и все такое, а не задумывался, кто и зачем ему это впаривает.
— Это называется «зубы заговаривать», — согласилась другая девушка.
— Именно, — кивнул Гурни. — Сейчас я расскажу еще одну…
Его перебила девушка с акцентам:
— Говорите, буковка «М» на подошве?
Гурни улыбнулся, потому что предвкушал ее вмешательство.
— Да. А что?
— Неужели на это ведутся?
Фальконе, сидевший за ней, закатил глаза. Гурни подмывало выгнать его из аудитории, но у него не было таких полномочий, а портить отношения с академией совсем не хотелось. Он перевел взгляд обратно на девушку, которая повторила:
— Как на такое вообще можно купиться?
— Когда описываешь подробности, у собеседника в голове поневоле возникают соответствующие образы. Вот подстреленный мужик лежит на полу. Логично, что убийца мог увидеть подошву ботинка. А поскольку это логично, то история уже тянет на правду. Понимаете? Если я думаю про подошву, значит, не задаюсь вопросом «правда убил или врет». Дальше — больше: понять, что носок кашемировый, а не какой-нибудь другой, можно только пощупав его. И вот я уже представляю себе: убийца трогает труп за ногу — глазом не моргнув, просто из любопытства, почему он в одном носке. Это ж какое нужно хладнокровие? Делаю вывод, что передо мной жесткий человек. И все, я ему верю.
Ресторан, где Гурни договорился встретиться с Соней, находился в деревне за Бэйнбриджем, на полпути между полицейской академией в Олбани и Галереей Рейнольдс в Итаке. Лекция закончилась в одиннадцать, и в без четверти час он уже был в «Гарцующей утке». Место выбрала Соня.
Игривое название заведения состояло в явном мезальянсе с угрожающих размеров скульптурой пучеглазой утки на газоне и с невзрачным интерьером.
Гурни приехал первым. Его проводили к столику на двоих возле окна с видом на пруд, где, возможно, когда-то жил прототип чудовища у входа. Пухлая официантка-подросток с розовыми волосами, в неописуемом наряде кислотных расцветок принесла два меню и два стакана воды со льдом.
В маленьком зале было девять столиков. За двумя сидели молчаливые посетители: за одним — молодая парочка, уткнувшаяся в свои смартфоны, а за другим — мужчина средних лет и антикварного вида женщина, поглощенные каждый своими размышлениями.
Гурни перевел взгляд на пруд и сделал глоток воды. Он задумался про отношения с Соней. Не в романтическом смысле — они просто сотрудничали, хотя ему всю дорогу приходилось бороться с докучливым влечением. Это сотрудничество было странным эпизодом в его жизни. Они с Мадлен как-то посетили Сонин курс по искусствоведению, после которого Гурни увлекся обработкой портретов убийц из архива оперативного учета — старался проявить в бездушных снимках скрытых демонов. Соня пришла в восторг от проекта и продала восемь принтов через свою галерею, по две тысячи долларов за штуку. Это продолжалось несколько месяцев, невзирая на недовольство Мадлен по поводу слишком мрачной темы и слишком явного желания мужа угодить Соне. Он отчетливо помнил напряжение тех дней, а также то, чем все чуть не кончилось.
Мало того, что в ходе расследования по делу Меллери его едва не убили, — расследование заставило его столкнуться с неприглядной правдой о себе. Тогда Гурни осознал, насколько он был плохим мужем и отцом, и тогда же понял — с поразительной ясностью — что ничто не имеет значения, кроме любви. Решив, что работа с Соней расстраивает отношения с единственной любовью его жизни, он прекратил сотрудничество и всецело переключился на Мадлен.
