Бидструпу Завадский был по душе, хотя Пал Андреевич предпочитал иметь дело с людьми, попавшими в Контору не случайно, а по велению сердца. Сердце же Саши принадлежало не идее, а технике, что делало его профессионалом до мозга костей, но человеком совершенно неуправляемым в обычном понимании этого слова. Впрочем, Крутова Завадский любил совершенно по-собачьи – преданно и безо всяких задних мыслей.
В ответ на обращение Александра Александровича Завадский встал и, застенчиво улыбаясь своей улыбкой сообразительного второгодника, поставил на стол небольшую черную коробочку. Как отметил Кукольников, коробочку странную, явно собственного Сашиного производства. По торцу ее пробежала цепочка зеленых огоньков, мигнуло красным, а спустя секунду неправдоподобно чистым, синим светом запульсировал контрольный светодиод.
Судя по всему, это был джаммер, забивающий помехами всю записывающую аппаратуру, которая могла быть в окрестности. В том числе и приборы фиксации звуков и изображения, которые здесь, в Кремле, не мог выключить и сам Президент.
Завадский, увидев синий огонек, кивнул и с довольным лицом вернулся на место. Происходящее явно перестало его интересовать.
– Подсаживайся ближе, Ринат Рафаилович, – пригласил Крутов Хусаинова, и широкоскулый, черноволосый (ни единого седого волоса, несмотря на свои 54 года!) Ринат послушно перешел на место одесную от Александра Александровича. – Теперь мы можем обсудить сложившуюся ситуацию без посторонних. Вот только еще чуть-чуть подождем…
И президент взглянул на часы, выражая столь несвойственное ему нетерпение. Массивный швейцарский хронометр белого золота был откровенно великоват для тонкой кисти Александра Александровича, но Крутов, привыкший всю жизнь делать вид, что субтильное телосложение ему вовсе не мешает, ловким движением накрыл его манжетой.
– Еще несколько минут… – сказал он и ухмыльнулся.
«Еще несколько минут, – подумал Бидструп, – ничего не решат, и ты, друг мой, отлично это знаешь. Все сидящие в этой комнате подождут ровно столько, сколько понадобится. Собравшиеся здесь были отобраны по принципу личной преданности. В твоем конкретном случае – это единственно правильный принцип отбора. Интересно, кого ты нам представишь? Новые лица? Сомнительно! Ни к чему в такой узкий круг вводить кого-то нового! Было бы глупо полагать, что ты решишься на такое безрассудство. Кто-то из „бывших“ близких? Теплее, но не факт. Хотя… Такую возможность я бы окончательно не исключил.
Если вспомнить, за какие ошибки ты только что разогнал Совет, то, судя по всему, нам теперь понадобится носитель национальной идеи. Одержимый превосходством над окружающими, способный на решительные действия, но ни в коем случае не засвеченный вождь радикального течения! И не его официальный идеолог… Этакий цивилизованный черносотенец, грезящий наяву панславянскими мотивами и при этом достаточно интеллигентный, чтобы не выглядеть погромщиком.
Трудно себе представить такой гибрид, но другой идеи для объединения масс до сих пор никто еще не придумал. Превосходство нации. Чистота нации. Противодействие нашествию инородцев. Людям нужен враг. На эту роль прекрасно подходят соседи, приезжие и иноверцы. Но при этом никто не хочет выглядеть мракобесом, значит, политик-радикал для нового знамени никак не годится. Но и слабак не пригоден! На кого же ты хочешь опереться? И в чем? Каких действий от тебя ждать? Впрочем, – Бидструп усмехнулся, – так поставленный вопрос излишен. Действия Крутова, как всегда, будут решительны. Энергия, напор, направленность на результат. Это еще в твоем студенческом психологическом профиле писали. Вижу цель, не вижу препятствий. И если ты видишь цель – а ты ее видишь, – остальное становится несущественным.
Ты будешь сотрудничать с теми, кто может помочь осуществить амбициозный план: Россия-сверхдержава. Ты спишь и видишь, как бы вернуть Родине желтую майку лидера, и кто из патриотов страны осудит тебя за это? Итак, кого ты намерен использовать? „Русских фашистов“? Исключено. Ты никогда не станешь связывать себя, даже косвенно, с организацией, носящей ТАКОЕ название… „Славяне“? Ближе, но каждый недоросль знает, что это всего лишь крыло „Новой силы“, а „силачи“, на самом деле отколовшиеся от „Русских фашистов“ левые радикалы. Что остается? Не так уж много сил на выбор и остается… Национал-патриоты, „Союз русских сил“ да „Братство“. Первые две можно в расчет не принимать – толку от них никакого. Бьют приезжих, митингуют, жрут пиво да постоянно сидят в КПЗ за пьянки и за драки с инородцами. Воспитательная работа не поставлена, в партиях полно „приблуд“, серьезная идеология отсутствует начисто…
То ли дело в „Братстве“! Идеологическая работа поставлена, как в спецподразделениях светлой памяти советских времен. По-настоящему. Так, чтобы ни одна посторонняя мысль снаружи не залетела. Все-таки Мангуст мастер по промыванию мозгов, на то его и учили. Я бы поставил на Мангуста. Он кукловод. Его нельзя заметить на первых ролях. Официально Андрей Алексеевич никакого отношения к движению не имеет. Но трудно найти хотя бы одного более-менее осведомленного человека, который бы не знал, что „Братство“ – мангустово детище».
Крутов прошелся по кабинету пружинистой, моложавой походкой, и Кукольников увидел, что президент возбужден, как юный гимназист перед первым свиданием. На его щеках появился румянец, серые, обычно холодные, как зимняя вода, глаза посверкивали между век. И Бидструп понял, что Александр Александрович решил что-то очень для него важное. Или готов решить с минуты на минуту. Но такое выражение лица может быть только у человека, перешагнувшего какую-то грань, совершившего некий выбор – пусть мучительный, но переломный.
Сейчас Крутов был свободен. Совершенно свободен. И Кукольников невольно содрогнулся от нехорошего предчувствия. Он не раз видел такую улыбку у людей, преступивших ранее непреодолимую границу. Выбор правильный далеко не всегда означает выбор нравственный. У людей, облеченных практически неограниченной властью, а президент был ею облечен, свои понятия о добре и зле. Такие люди не над законом. Они сами закон.
Долго ждать не пришлось. Всех вошедших в зал заседаний Кукольников знал. Кого по старому месту работы, кого по новому. Выбор Крутова был безупречно логичным – никаких свежих лиц, безусловная управляемость и преданность на уровне рефлексов. Родионов, Васадзе, Самойленко – питерская тройка ГБшников, поставленная президентом на нефтяные и газовые потоки.
Несмотря на то что все решения в «Росстранснефтегазе» принимались исключительно им, Васадзе даже не был первым лицом в этой конторе. Просто «око государево» в совете директоров, но именно он определял (естественно, после консультации с президентом) направления движения миллиардов кубов туркменского, российского и казахского газа и цены на них.
Именно Нико Васадзе брал на себя весь негатив, озвучивая соседям цены на голубое топливо и черное золото, именно он был официальным рупором углеводородной политики Крутова, основным казначеем президента и основным донором негосударственного, тайного бюджета…
Если говорить проще – этот невысокий грузин с печальными черными глазами был «кошельком» президента.
Васадзе, несмотря на инородческое происхождение, казался более русским, чем сам Крутов и большинство окружения Александра Александровича, может быть потому, что это самое окружение, сохранившее в памяти кровавые чистки Лаврентия Павловича под руководством Иосифа Виссарионовича, к любому грузину при власти относилось с недоверием. Некогда работавший с президентом в Германии, Нико был очень умен, по-восточному коварен и умел сохранять спокойствие в любой ситуации. Даже разрыв политических отношений с его прародиной, постоянные конфликты на границах, высылка соплеменников из всех крупных российских городов, не повредили прочному, как кавказские скалы, положению Нико Важиевича в президентской команде. Только во время депортации грузин из речи Васадзе мгновенно исчез легкий акцент, придававший восточное своеобразие его спичам. Виски Нико Важиевича, до того подернутые легкой сединой, как-то сразу стали совсем белыми, и Кукольников заприметил, что у Васадзе при волнении подергивается правое веко. В остальном он мало изменился – все тот же немигающий взгляд блестящих, чуть навыкате глаз, белозубая холодная улыбка и негромкий голос.
Во время недавнего покушения на него, которое небезосновательно приписывали одной экстремисткой грузинской организации, считавшей Васадзе изменником, Нико выбрался из искореженного «даймлера» в разорванном в клочья костюме, но с той самой нехорошей улыбкой на окровавленных губах.
В этой улыбке виделись расцветающие на стволах алые цветы пороховых выхлопов, почти черные струйки крови на смуглой коже, коптящие небо подбитые БТРы. И слышался над всем этим протяжный плач одетых в черные вороньи накидки женщин. Улыбка, застывшая на разбитых губах, предвещала много смертей, множество вдов и сирот, и с этим ровным счетом ничего нельзя было поделать. О том, чтобы этого не случилось, должен был позаботиться тот, кто стрелял. Но он промазал и теперь лежал бесформенной кучей тряпья на расковырянном пулями асфальте.
