Естественным ответом на это предписание было описать дугу мимо дома, по полям, к Мортсейскому лесу и так испачкать по дороге ботинки (чистка их стала теперь моей обязанностью), чтобы Биссетт это заметила. Поддержав таким образом свою честь, я пошел домой и застал матушку в общей комнате. Я отдал ей письмо, и, когда она его открыла, там, как и следовало ожидать, обнаружилось послание от мистера Сансью, с одной только краткой сопроводительной надписью от миссис Фортисквинс. По мере чтения глаза матушки округлялись от ужаса.
— Что случилось?
Она ответила отчаянным взглядом.
— Мы разорены.
— Что такое? Не может быть!
Она повторила фразы из письма:
— «Компания отказалась платить по закладной, и залог достался банку. Компания назначена к ликвидации, арендованная земля возвращается владельцу».
Но мистер Сансью уверял, что предприятие надежное. Говорил, мы ни за что не потеряем наши деньги!
Она зарыдала, письмо выскользнуло из ее руки и упало на ковер. Я поднял его, буквы плыли у меня перед глазами, но одну фразу я разобрал: «Поскольку ущерб, понесенный банкирским домом, намного превышает активы компании, соответственно вы, как акционер, отвечаете по ее долгам в пропорции к вашей доле акций, а именно по тридцать шиллингов за фунт». Ледяная рука, казалось, сжала мое сердце, пока я читал. Я продолжил: «Остается, разумеется, еще и вексель, срок погашения которого истекает через несколько недель. О продлении векселя при данных обстоятельствах речь не идет, а посему его погашение является задачей первостепенной. Для этого у вас остается один способ: продать все, чем вы владеете. Если у вас имеется какая-нибудь ценная собственность, вам следует ее продать, чтобы собрать эту сумму или хотя бы ее часть. За весьма умеренную комиссию мы можем взять на себя продажу того, что у вас найдется».
Я сложил письмо и сунул в карман, потому что мать, рыдавшая на софе, была не в состоянии слушать остальное.
— Какая же я несчастливая! — всхлипывала она.
«Я назвал бы это иначе», — думал я холодно, глядя на нее сверху вниз.
Тут вошла без стука Биссетт. Увидела матушку, переведя взгляд на меня, покачала головой и шагнула к софе.
— Что стряслось, миссис Мелламфи? Мальчик опять не слушается?
— Вы здесь не нужны, Биссетт, — вмешался я. — Она получила плохие новости.
— Во-первых, «миссис Биссетт», а во-вторых, я сама как-нибудь решу, нужна я или нет.
Мне оставалось только молча смотреть, как Биссетт повела матушку наверх, в ее комнату. Когда они ушли, я вынул письмо и перечитал его. Почему мистер Сансью спросил, нет ли у нас чего-нибудь на продажу, ведь он не мог не знать, что у нас нет ничего? То есть ничего, кроме загадочного документа, о котором он, конечно, не имел понятия. Кто этот человек, и как много ему о нас известно? Какую роль сыграл он в свалившемся на нас несчастье?
На следующее утро, когда я сошел к завтраку, мать уже сидела за столом. Глаза ее были обведены тенями, лицо бледно.
— Хорошо спала? — спросил я.
— Да, — задумчиво кивнула она. — Миссис Биссетт приготовила мне замечательное снотворное питье, и я едва донесла голову до подушки. И видела чудесные сны.
Мы помогли Биссетт убрать посуду, перешли в гостиную и сели рядышком на софу. Не делясь своими подозрениями я сказал, что Биссетт нужно держать как можно дальше от наших неприятностей, и матушка согласилась. Оценив нашу собственность, мы пришли к выводу, что она может стоить не меньше трехсот фунтов и не больше пятисот.
— Добавь сюда сто фунтов в оставшихся консолях, — сказал я, — и получится более чем достаточно, чтобы вернуть пятьсот фунтов.
— Но тогда у нас совсем не останется денег! — воскликнула матушка. — И как мы будем жить, не имея никаких доходов?
— Не знаю, мама, но из слов мистера Сансью следует, что мы должны погасить вексель, если не хотим еще глубже залезть в долги.
Помолчав, она проговорила:
— Осталась последняя надежда.
— Ты хочешь продать этот документ?
Она удивленно покачала головой, но когда я стал выпытывать, что же в таком случае она имела в виду, ответа не последовало. Как бы то ни было, она открыла секретер и остаток утра посвятила составлению письма. После полудня мы отправились в деревню и отдали письмо на почту.
Следующим вечером, часов в шесть, мы с матушкой, сидя в гостиной, услышали грохот подъехавшей кареты. Я выглянул в окно и увидел у подножия лестницы сверкающий фаэтон с двумя великолепными лошадьми. С еще большим Удивлением я заметил на стенке кареты гербовый щит, Увенчанный хорошо знакомым рисунком: краб и пять роз. Тем временем стоявший на запятках лакей в роскошной ливрее спрыгнул вниз и взошел по ступенькам. Последовал стук, оглушительней которого я никогда не слышал. Мы с матушкой испуганно переглянулись. Тут же послышались шаги Биссетт, спешившей из задней части дома мимо нашей двери, а потом приглушенные звуки разговора, из которого нельзя было разобрать ни слова. Величественная фигура появилась снова, сошла по ступенькам и забралась обратно на запятки. Кучер взмахнул вожжами, карета быстро отъехала.
Я повернулся: в комнату вошла Биссетт и протянула письмо.
— Чего эти Мампси от вас хотят, миссис Мелламфи? — спросила она. — Кто это был, как не они: не знаю окрест никого другого с лондонскими слугами и каретой.
— Спасибо, миссис Биссетт, — отозвалась матушка, взяла письмо и, под моим взглядом, ничего к этому не добавила.
Немного постояв, Биссетт, со словами: «Ну ладно, у меня, в отличие от некоторых, еще невпроворот работы», вышла и яростно захлопнула за собой дверь.
Нервно взглянув на меня, матушка вскрыла письмо.
— Почерк очень неразборчивый, — заметила она, всматриваясь. — Ага, он хочет со мною встретиться. — Она снова склонилась, чтобы разобрать текст. — Завтра, — добавила она, подняла глаза и удивленно сказала: — И, Джонни, он хочет, чтобы я взяла с собой тебя.
В ответ на приглашение я ощутил прилив бодрости, к которой, однако, примешивался испуг.
— Зачем?
Она отвела глаза и наконец отозвалась:
— Это хороший знак. Выходит, сэр Персевал заинтересован в твоем благополучии.
С чего бы, захотел узнать я. Разве между ним и нами существует связь? Но матушка отказалась отвечать, и мне пришлось замолкнуть. Она разрешила мне прочитать письмо (написанное — сказал бы я, если бы речь не шла о сэре Персевале — безграмотными каракулями), но ничего нового я оттуда не извлек.
Лежа ночью в кровати, я думал о том, как несчастна матушка. Я всегда верил, что обладаю властью над действительностью, что напряжением воли могу влиять на окружающий огромный мир. Это был тайный дар, который я не хотел (да и не мог) использовать в обычных, не отчаянных обстоятельствах, но дар этот во мне дремал. Придет время, я к примеру, окажусь заточен в темницу, и тогда, поздно ночью, когда тюремщики заснут, я обращусь к этой таинственной силе, проделаю с ее помощью дыру в стене или раздвину прутья решетки — и только меня и видели.
Я прислушивался в темноте к шороху листьев и раздумывал, не прибегнуть ли к этой силе сейчас, не испытать ли ее в нынешнем непредвиденном положении, когда требуется не физическая мощь, а деньги. После долгих размышлений я решил, что время еще не подошло, что, обратившись к этой способности преждевременно, я рискую нарушить запрет и, быть может, навсегда ее потерять. Успокоенный этим решением, я наконец уснул.
На следующее утро мы с матушкой, одетые во все лучшее, отправились через деревню и вверх по Висельному холму. День выдался ясный, дул легкий ветерок, гоня по голубому небу кудрявые облачка. Очертания отдаленных холмов расплывались голубоватым туманом; слева от нас, в парке на косогоре, слегка колыхались деревья, похожие на густые зеленые перья. На вершине холма мы, к моему удивлению, не последовали мимо заставы к деревне Хафем, а свернули к воротам парка, откуда много лет назад выехала карета, так напугавшая мою матушку. Теперь они стояли закрытыми, но матушка смело постучалась в окошко привратницкой, под сенью больших воротных столбов; оттуда вышел, вытирая рот тыльной стороной ладони, человек с недовольным лицом, открыл ворота и впустил нас.
— Так короче путь, Джонни, — пояснила матушка, — а кроме того, мы как-никак явились с визитом.
Мы двинулись через парк по подъездной аллее, которая петляла, образуя плавный спуск. Ее окаймляли высокие вя-3bi; такие же были разбросаны группами по сторонам долины, куда шла дорога. Внизу, на дне долины, прослеживалась река: ход ее был отмечен линией ив, изогнутой, как вены на руке старика.
По пути я осаждал матушку теми же вопросами, что накануне, но она все так же молчала. Когда за последним поворотом перед нами открылся красивый вид, матушка остановилась. Поросшие лесом склоны долины волнами простирались вдаль; на расстоянии в милю с лишним, на пригорке, различался серый прямоугольник — большой дом, как решил я.
