1963
[Новый год встречали у меня 16 человек - Бахновы, Гребневы, Гердты, Рязановы, М.Львовский с женой, Клара, Руфина, Мара с Павлом. Было очень мило.
Еще в том году:
Был вечер Евтушенко в Зале Чайковского. Великолепно он читает.
Под самый Новый год были мы все, кинематографисты, приглашены в МК, и т.Поликарпов рассказал нам о встрече т.Хрущева с интеллигенцией.
27 января. 17 января был вернисаж выставки Леже, Нади Леже и Бокье. Очень пышно. Леже яркий, интересный, увлекательные огромные керамики, красивые витражи. У Нади Леже понравился автопортрет, таджикская картина и еще что-то. Бокье не произвел впечатления.
22/I - Выставка Пиросманашвили. Изумительно.
10 марта. Все возимся с "Кино". Съезд откладывается и откладывается, а с ним и сдача картины. Вчера наконец был худсовет и порешили, чтобы все кончал Кармен с Новогрудским - у нас уже сил нету с этим Новогр. спорить.
Было мое рожденье, бутерброды и масса народу.]
6 апреля. Радостнейшая дата, как писал Маяковский. В 3 часа расписались с Инночкой в загсе и потом дома устроили свадебный обед. Были Элик с Зоей, Наташа Давыдова с писателем Анатолием Рыбаковым, Клара Лозовская с Леночкой. А вечером еще приехала Катя Вермишева с Леней Махначем.
Разве нужно что-либо добавить к этому?
9 апреля. Сегодня Инна рассказывала Лиле Юрьевне:
- Мне очень понравилась обстановка в загсе. Все строго, без завитушек, никаких там фикусов - только портрет Хрущева над столом.
- По-моему, фикус был бы уместнее, - заметила Л.Ю. - Правда, я не хочу этим сказать, что нами правит фикус...
12 апреля. [С 25-31 марта были с Оксаной Головней и Васей Киселевым в Алма-Ате. Возили наши картины и ругали их продукцию. Там плюс 24, а в Москве все еще минус 10. Из мороза в жару и обратно. Пера второй месяц лежит в больнице.
Майя переехала на ул. Горького.]
10 мая. Вчера была кузина Леля, они с Инной долго перебирали семейные фото, вспоминали многочисленных теть, дядь и племянников. Инна начала рассказывать про папину библиотеку, да так интересно, что я включил маг. Потом взял с нее слово, что она расшифрует пленку и запишет, иначе все забудется. История-то эта поразительная.
12 июня. Инна все увиливает от расшифровки пленки с папиной библиотекой. Правда, времени у нее нет. Но клятвенно обещала заниматься этим хоть по полчаса в день.
[6 июля. С 23 по 29 апреля был с Мжедловой в Вильнюсе по съемкам Межелайтиса. Очень понравился он и Красаускас, который сделал восхитительные иллюстрации, гравюры на дереве.
В конце мая переехали на дачу, там было восхитительно.
У Элика был сердечный приступ.
Папа и Л.Ю. 20 мая уехали в Париж.]
12 августа. Живем в Кратове, идет дождь, и тут уж я умолил Инну закончить "Библиотеку". И вот 10 августа (всю неделю лило) история закончена! Вклеиваю ее в дневник:
"Папа родился в маленьком университетском городе Тарту, в Эстонии. Он был хорошим семьянином, очень любил маму, но главной его страстью была библиотека. И все же первый том своих "Заметок библиофила" он предварил надписью "Посвящаю жене, книжной пыли не боящейся".
До войны он работал в качестве директора эстонского филиала шведской фирмы по производству спичек. Поскольку шведы платили хорошее жалованье, то материальные возможности помогали ему реализовать страсть к пополнению своей библиотеки. Она росла упорно, став одной из крупнейших и наиболее полных библиотек по искусству в Прибалтике.
Мои детские годы прошли в Тарту, и я хорошо помню большой отцовский кабинет, стены которого сплошь состояли из книжных стеллажей. Когда в 1934 году мы перебрались в Таллин, то помню, что главной проблемой, связанной с тем, какую снять квартиру, были стены. Я только и слышала, как папа ходит по сдававшимся в аренду квартирам и мерит сантиметром длину стен. И, действительно, наша квартира в Таллине из-за нужд библиотеки была огромной. В ней была большая, метров в тридцать пять, передняя. И она оказалась вся в книгах. Отцовский кабинет был и того больше. И всюду были книги!
Собрание отца было посвящено преимущественно книгам по искусству, справочной литературе по библиофильству и библиографии, иллюстрированным изданиям и книжным редкостям. Каждая книга снабжалась экслибрисом и соответствующей каталожной карточкой. Он не чурался покупать книгу и из-за исключительной выделки переплета, из-за гравюр, украшавших ее страницы, ради удивительной широты полей или качества бумаги. Он признавался, что самыми интересными часами его жизни были те, когда, сидя за чашкой кофе, он просматривал последний полученный номер библиофильского журнала "Philobiblon".
С приходом советской власти нас тут же уплотнили. Библиотека частично оставалась в комнатах, в которых жили жильцы. Отец поступил научным сотрудником в Художественный музей и впервые в жизни был по-настоящему удовлетворен работой. Но в воздухе пахло войной и репрессиями. К лету 1941 года начались массовые депортации эстонской буржуазии в Сибирь. При этом делалось все не только жестоко и страшно, но и нелепо - могли выслать семью владельца маленькой лавчонки - буржуй-кровопийца! Нашу семью спасло то, что в собственниках наше обширное семейство не числилось. Было ясно, что с прежней жизнью покончено навсегда.
В начале войны, 2 июля, папа пришел домой и объявил, что мы завтра уезжаем. Укладывала вещи я, 12-летняя девочка. Мама находилась в полной прострации, так как Лева, ее обожаемый сын, за день до этого ушел в армию, а отец бегал, оформляя документы на отъезд. Он понимал, что мы уезжаем если и не навсегда, то, случись вернуться, мы вряд ли найдем что-нибудь в целости.
Он вспоминал, как перед отъездом заглянул в кабинет и решил забрать на память по одной книге каждого народа. Забрал инкунабулы - библию Кобергера и книгу, изданную Альбрехтом Дюрером; английскую "Жизнь Нимрода" с 35 акватинтами художника Элькина; басни Лафонтена 1762 г. издания. Из русских басни Крылова, знаменитое миниатюрное издание, для которого был отлит специальный диамантовый шрифт. Взял с собой эстонское издание с гравюрами Айно Бах и три еврейских. Захватив эти несколько книг, отец вышел из квартиры, не обернувшись. Что он при этом испытывал, остается только догадываться. И мы втроем, мама, папа и я, с небольшим багажом - будто едем на дачу - отправились к эшелону. (Некоторые эти книги из-за нужды мы продали в эвакуации.)
Что же касается библиотеки, то она была перенесена друзьями отца в подвал Дома искусств, на хранение. Оттуда Эстонский Художественный музей забрал для себя много редких справочных изданий во временное пользование и поставил на них штампы музея.
Как только прибалтийские республики были захвачены, штаб оккупационных войск расположился в городе Тарту. Возглавлял его один из идеологов фашизма Альфред Розенберг. Уроженец Прибалтики, он получил юридическое образование в Юрьевском университете почти одновременно с отцом, знал про его коллекцию и сразу же заинтересовался местонахождением Генса. Ему сказали, что Генс уехал. А где его библиотека? Спрятать или скрыть ее было невозможно, слишком много людей знали о ней и о том, где она находится. И Розенберг потребовал библиотеку к себе в штаб. Все книги, в том числе несколько сот редких справочных изданий, необходимых музейным работникам и ими временно взятых в музей, были отправлены в Тарту. Там же оказалась большая коллекция графики из собрания отца. Как потом рассказывали люди, заглядывавшие в штаб, они видели, как в холодную зиму сотрудники штаба топили печи отцовским собранием экслибрисов. Ведь каждый экслибрис был наклеен на толстый лист картона, который замечательно горел.
Когда мы вернулись в декабре 1944 года домой, квартира была разорена, а библиотека вывезена в Германию. Потом наступили трудные времена - борьба с космополитизмом, у папы два инфаркта, затем арест, а после тюрьмы существование инвалида. У него развилось тяжелое сердечное заболевание, зрение еще больше ухудшилось, читать он мог всего несколько часов в день. В эти годы он стал писать мемуары, что давалось ему нелегко, но я никогда не слышала, чтобы он жаловался. Всегда чем-то интересовался, вел активнейшую переписку с друзьями-коллекционерами, среди которых были Павел Эттингер, Илья Зильберштейн, Сергей Варшавский.
И вдруг... Погожим сентябрьским днем 1955 года Сергей Петрович Варшавский, писатель и талантливый коллекционер, добрый знакомый отца, направился, как всегда, по Невскому проспекту в Книжную лавку писателей. Рядом с ним какой-то молодой человек показывал своей девушке книги по искусству. И вдруг Варшавский слышит: "Да не показывай мне книги по искусству, ты меня ничем не сможешь поразить. Когда я была на библиотечной практике, я заносила в инвентарную книгу библиотеку некоего Генса и после этого меня удивить книгами никто не сможет!" Сергей Петрович как лев накинулся на молодую девицу, выспрашивая подробности. Оказалось, что она училась в библиотечном техникуме и была на практике в Вильнюсе, где разбирался эшелон с трофейными библиотеками.
