Хель дыхнула на зеркало, но то совсем не запотело. Что ж, наверное, так и должно быть. Все-таки она вернулась с мороза, прямо из сердца метели.
Последнее время Хель полюбила прогулки под снежными бурями. Она находила их освежающими. Но главное не в этом…
Все чаще и чаще ей казалось, что она слышит голоса. Они едва пробивались сквозь вой ветра, беснующегося среди торосов на бескрайней ледовой равнине. Слов она разобрать не могла. Но порой она была почти уверена, что кто-то зовет ее. Кто-то ждет ее там, в самом сердце ледяной страны. Гуляя под буранами, Хель доходила до самых ворот станции и подолгу стояла на границе, пока вокруг ног не вырастали сугробы по колено.
Хель снова усмехнулась. Ждет, конечно, не дождется. Принц в замке из чистого льда. Ну, подождет еще немного — а у нее еще слишком много дел здесь.
Она закрыла шкаф и прошла к своему столу. Сапоги гулко стучали по полу. Если не считать гудения передатчика — единственный звук в кабинете. Тихо скрипнуло кожаное кресло.
Хель привычно просмотрела бумаги: не забыла ли она чего важного? Отчеты, отчеты, радиосводки, отчеты… Ничего нового.
Станция «Пангея-8» молчала, как ей и полагалось. Нелепое «Интернациональное Сопротивление» больше на связь не выходило. Будто единственной его целью было сыграть в эфире никому не понятную песню. Хотя… Хель знала, кого она оставила на станции, когда пришлось свернуть работы. Похоже, она не зря подстраховалась.
Оставался вопрос: откуда оно вообще появилось? Рашер бился со своей дикаркой, пытаясь научить ее человеческой речи. Как и следовало ожидать, к работе он приступил с особым рвением. Даже забросил свои прямые обязанности. Но требовать от него особых результатов пока было рано — прошло только две недели.
Куда больше Хель раздражали сообщения с остальных рабочих станций проекта «Пангея». Песенка «Интернационального Сопротивления» прошла по открытому каналу — ее услышали все и вся. И сразу же появились вопросы, в первую очередь про саму станцию «Пангея-8». Вопросы, которых Хель так старалась избежать. Конечно, ответ на все был один: «Закрытая информация». Но сомнения уже появились в головах, а это со временем могло привести к нежелательным последствиям.
Сложив бумаги аккуратной стопочкой, Хель убрала их на край стола. На секунду задумалась, выстукивая двумя пальцами вступление к «Полету валькирий». И только после этого сказала:
— Здравствуй.
Никто ей не ответил, тем не менее Хель продолжила:
— Давненько мы не виделись. Пятнадцать лет? Или больше? Я думала, ты погиб.
Прозрачный человек отвернулся от окна. Казалось, он целую вечность стоял там, глядя на снежную бурю. И не замечала она его так же, как обычно не замечают предметы мебели, подолгу стоящие на одном месте.
— Боюсь, этот буран затянется до утра.
— Боишься? — Хель склонила голову. — Я думала, ты любишь и холод, и ледяные просторы. Такова ваша природа.
За годы, прошедшие с тех пор, как Хель видела его в последний раз, Прозрачный ничуть не изменился. Словно они расстались только вчера. Все то же печальное лицо и тоска во взгляде, все тот же холодный, лишенный каких-либо эмоций голос. Да и имя наверняка то же — Илаим.
— Люблю холод? — Прозрачный печально улыбнулся. — Да. Так можно сказать.
Хель откинулась на спинку кресла. Вытащила из кармана фигурку Моржа и повертела в пальцах.
— Я начинаю вас понимать. Думаю, это все из-за этой игрушки.
— Возможно, — сказал Илаим. — Нельзя предугадать, какое воздействие окажут артефакты на представителей вашего вида. Особенно если речь идет о длительном воздействии.
— Никому нельзя верить, так? Даже кусочку серебристого металла… Как думаешь, я становлюсь такой же, как вы?
Прозрачный взглянул в глаза начальника станции. Из всех, кого знала Хель, Илаим был единственным, кто не вздрагивал, когда видел ее лицо.
— Ты меняешься. И с каждым днем все сильнее и сильнее. Вы называете это геометрической прогрессией. Но куда приведет тебя эта дорога — я не знаю.
— Ты не говорил, что будет так. — Хель выпрямилась.
Взгляд начальника станции, казалось, был способен заморозить птицу на лету. Если бы ее сейчас увидел кто-нибудь из работников станции, то до конца жизни ему было бы обеспечено нервное заикание. Но Прозрачный лишь слегка склонил голову.
— Никому нельзя верить, так?
Хель тихо усмехнулась.
— Конечно.
— Тогда ты так и не открыла ворота, — сказал Илаим.
Хель не услышала упрека, голос Прозрачного остался спокойным и ровным.
— Я знаю, — сказала она. — А ты спустя столько времени пришел, чтобы спросить почему?
— Нет.
— Ты ведь знал, что мы там найдем? Разумеется, знал… Ты же и вывел нас к этому месту.
Илаим промолчал.
— Древние технологии — мы собирали знания по крупицам. Отовсюду, где только можно. Мы фактически заново открыли технологию ускоренных мутаций… И тут такой подарок. Корабль прямиком с самой Пангеи. Это не жалкие игры с золотом, это в самом деле могло все изменить. Мир стал бы совсем другим.
— Возможно, — сказал Илаим.
Хель его не услышала.
— Всего-то и нужно было — выкопать и взять.
— Но я просил тебя о другом.
— У меня есть долг! Если бы я не воспользовалась такой возможностью, это было бы преступлением.
Илаим едва заметно пожал плечами.
— У нас обоих есть долг. У тебя — перед тем, что будет. У меня — перед тем, что было.
— Мы ведь подготовились… Очень хорошо подготовились: отдельная станция, специально выведенные рабочие, оборудование, материалы… И, как выяснилось, время.
Илаим кивнул. Хель устало облокотилась на стол, сжав виски ладонями. Длинные белые волосы растрепались, скрыв лицо. Будь здесь Рашер или кто-нибудь еще, она бы никогда себе такого не позволила. Они не должны видеть ее такой… Но как же она устала!
— Я думала, что поступаю правильно.
— Самая распространенная ошибка, — сказал Илаим.
— Я должна была понять сначала. Перебои со связью, отказывающее оборудование, останавливающиеся часы. И чем ближе мы подбирались, тем становилось хуже…
— Ваш вид существует в четырехмерном пространстве, но сами вы способны передвигаться лишь в трех измерениях. Движение во времени вы контролировать не в состоянии. Есть лишь иллюзия контроля.
— Я понимаю, — кивнула Хель. — Это как прогулка по поезду, несущемуся на всей скорости.
— Поезду?
— Такое транспортное средство, — со вздохом сказала Хель. — Когда-то его использовали… будут использовать для перевозок больших групп людей. Так вот, внутри поезда ты можешь ходить, бегать, скакать на одной ножке — но от этого не зависит, где ты окажешься, когда откроются двери.
— Да, — кивнул Прозрачный. — Это называется «принцип относительности».
— Но ты мог бы сказать! Мог бы предупредить, что тот чертов поезд давно сошел с рельс, падает в пропасть и одновременно с этим летит вверх!
— В результате аварии темпоральный двигатель Ковчега был серьезно поврежден. Невозможно предугадать последствия подобной катастрофы.
— Невозможно… Еще до того, как закрыть станцию, мы сверяли радиосводки. Сообщения передавались со станции с промежутком в полчаса. Простой отсчет — один, два, десять… Здесь же: ответ мог прийти через час или через сутки, один раз разрыв составил три года. Два раза мы получали ответ до того, как тот был отправлен!
— Временная ткань в данном районе крайне нестабильна.
— Как в линзе? — Хель прищурилась.
Илаим чуть склонил голову. Губы его едва заметно шевелились, словно он старательно подбирал слова.
— То, что ты называешь линзой, — это червоточина. Кротовая нора — кратчайший туннель между двумя точками. Пространственно-временная ткань не линейна, она больше похожа на скомканный лист бумаги. С тем учетом, что приходится оперировать не плоским листом, а двенадцатимерным пространством, находящимся в постоянной динамике. Из-за этой динамики линзы ненадежны. Они хороши на относительно малых расстояниях, но, когда доходит до больших чисел, полагаться на них нельзя.
— До больших чисел?
— Сотни миллионов световых лет, — сказал Илаим, вновь повернувшись к окну. — Эпохи… Темпоральный двигатель действует иначе, чем линза. Вместо того чтобы использовать естественные искривления пространственно-временной ткани, он изменял ее сам. Комкал лист бумаги. И судя по всему, продолжает делать это до сих пор — но только это неконтролируемые изменения. Происходят выбросы энергии… Для вашего вида опасно длительное время находиться рядом.
— Опасно? — Хель позволила себе короткий смешок. — Мы никого не могли оттуда забрать. Первый радист проработал на станции месяц. Но когда он поднялся на поверхность… Он сгнил у меня на глазах. Минуты за три, не больше. Он очень сильно кричал, а я не люблю громких звуков.
